Печальная сказка

Рассказать ли тебе, что  от старых людей узнал?

Панской дочери шла восемнадцатая весна. Говорили в народе, что это недобрый знак - тёмный яхонт очей, отцвет губ кармазинно-маковый. Не к добру, причитали, гадюки смолистых кос, цвет лица - белый мёд и топлёное молоко, не к добру твёрдый жемчуг ногтей, угольки зрачков и учтивая речь, что струится легко и лакомо. Трое братьев, шептались, ушли к королю в полки. У отца не просили холёной её руки ни дородная шляхта, ни злые сечевеки, оттого, что боялись девичьего взгляда вещего. Эх, летать бы ей горлицей в панском ночном саду, соловьиными трелями давний лечить недуг, сторожил бы её молчаливый и злой гайдук - остаётся сидеть у окна, дожидаться вечера.

У неё из приданого - каменная свирель, перламутровый гребень, мерцающий на заре, он заклят на соперниц и вымыт в истоках рек, а в ларце - огневое татарское ожерелье. Тридцать восемь рубинов красны, как её уста - не в цене рядом с ними ни соболь, ни горностай, бирюзе аравийской и той не равняться стать с тем, как красные гроздья горят на лебяжьей шее. Перламутровый гребень привёз её старший брат, у семи чародеек однажды его забрав, он берёг его пуще всего своего добра, пуще правого ока, чубарых коней и пленниц. За него обещали угодья и табуны, тонкорунных овец, что идут лишь на звук зурны, обещали топазы синее морской волны, сундуки кисеи и парчи золотистой, пенной. Средний брат поклонился свирелью с Карпатских гор, а меньшой возвратился, изранен, и бос, и гол, а в глазах полыхает рубиновый злой огонь - уступила орда ожерелье своё кровавое. Кто бы ведал о том, сколько крови и вдовьих слёз в медоносных лугах в этот памятный день лилось, сколько тел лебедой и вьюном поросли насквозь, сколько медных щитов в огневых языках расплавилось...

Панской дочери шла восемнадцатая весна, разгорались цветы в чистом поле из полотна, тонкорунных овец увлекала в луга зурна, поспевали плоды, наливались ячмень и просо. Рассказать ли, что вызнал я от золотых ракит? Нынче ночью наедут лихие сечевики, и никто уж её не спасёт, не подаст руки...

и никто в целом свете о ней никогда не спросит...