Словпоток. Литературная критика

СЛОВПОТОК

 
                Путаных сомнений
                Разрублю клубок –
                Хлынет, как из вены,
                Алый слов поток.
                Т. Алиева


ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Шесть авторов. Шесть судеб. Вот только – поэтических ли? На самом деле их гораздо больше, в десятки раз больше – людей, издающих сегодня свои книги любыми доступными им способами. Кто-то дружит с крутыми бизнесменами и услужливо помещает рекламы их фирм на обложках своих сборников в обмен на финансовую поддержку для издания оных. (Представляю себе томик Марины Цаетаевой с хвастливым постскриптумом: «Хопёр Инвест – отличная компания!» Или в предисловии к книжке Николая Рубцова – эдакое резюме: «Московскому городскому банку он наиболее симпатичен…»
Не укладывается в голове, правда? А вот нынешние пииты не гнушаются ничем. Кто-то вымаливает деньги у богатых организаций, у административной верхушки, бия себя в грудь и обливаясь слезами: мол, тяжко сегодня поэту, опубликуйте, бога ради, не дайте погибнуть таланту… Кто-то копит деньги сам, что само по себе и похвально, если бы не качество издаваемой продукции, оставляющее желать лучшего… И не прекращается поток словес – поток, надо сказать, весьма мутный, поскольку многочисленные воды его беспрестанно пополняются ручейками из больших и малых провинций и, сливаясь, обрушиваются на головы читателей. Не мудрено тут наглотаться тины и песку, а то и вовсе захлебнуться. Кстати, то обстоятельство, что столь вожделенные книжицы собственных стихов пополняют и ширят этот самый поток второсортной – если не третьесортной! – литературы, тоже нимало не смущает авторов, речь о которых пойдёт в этой статье.
Впрочем, провинция тут ни при чём. Ещё Карамзин говорил, что «Россия сильна провинцией». Она и не нуждается в реабилитации. Она подарила русской словесности Есенина и Лермонтова, Рубцова и Маяковского, Багрицкого, Олешу, Твардовского, Левитанского… Список этот можно продолжать и продолжать, что и не удивительно. Отдалённость от центра и столичной суеты всегда давала творческому человеку возможность самоуглубления, создавая все условия для наивысшего проявления личности и индивидуальности. Поэты из провинции зачастую ярче и самобытней столичных – ведь они привносят в свой язык особенности своего края, их поэтика вбирает в себя леса средней полосы, тайгу Сибири, морскую прохладу и жаркое солнце юга, снежные равнины и величавую тишину Крайнего Севера. Неужели сегодня, в конце XX столетия, с русской провинцией что-то случилось? Неужели никогда больше не зазвучат её чистые, неповторимые голоса?
Нет, конечно. Да только сегодняшним есениным и рубцовым не на что издать свои талантливые книги. И не пойдут они обивать пороги богатых дядь, и не смогут они, расталкивая всех локтями, умасливать спонсоров, домогаться благосклонности влиятельных лиц. Ибо потеряв достоинство, нельзя остаться и поэтом. Ибо честь и внутренняя свобода Художника несовместимы с унизительным вилянием хвостиком.
Вот и приходится читателю довольствоваться книгами, подобными тем шести, что лежат сейчас на моём письменном столе. Авторы этих книг – из самых разных уголков страны. Наталья Лаврецова – из средней полосы, Игорь Вавилов – из Сыктывкара, Татьяна Алиева – из маленького дагестанского города Дербента, Лариса Керчина – из Башкирии. Кстати, все они – студенты московского Литературного института. Из Архангельска – врач Владимир Марков, из Ростова-на-Дону – художник Семён Скопцов. Их, пожалуй, не объединяет ничего, кроме того, что все они издали примерно в одно и то же время стихи примерно одного и того качества. Мне не хотелось бы на протяжении всей статьи доказывать читателю, что на сломанном стуле невозможно усидеть. И всё же я знаю, что некоторые поэтические промахи читателю просто не видны и не заметны, и зачастую он доверчиво принимает безвкусный и вредный суррогат за качественный продукт. Именно это настораживает меня больше всего и больше всего огорчает – читатель, вынужденный питаться чем попало. Мне доводилось наблюдать, как люди, искренне любящие поэзию, принимали дрянные книжонки графоманов за чистую монету. И это особенно больно. Читательский вкус, адаптированный к порнографии от литературы, вдруг да испортится навсегда, вдруг да не сможет уже воспринять настоящую поэзию, если таковая всё же попадётся ему на глаза, переевший нечистот читатель? И тогда приидет царствие графомании, ныне и присно, и вовеки веков…
Хочется надеяться, что ничего подобного всё же не произойдёт. Графомания, конечно, Кощей Бессмертный – но она страшится истинной поэзии. А ещё больше она страшится грамотности, начитанности, безграничной влюблённости в литературу и Слово. Ведь все эти качества помогают читателю распознать пошлость и примитивизм, вторичность и претенциозность стишков, которые навязывают ему самовлюблённые авторы, заручившиеся поддержкой частных и государственных книгоиздательств. Распознать – и не читать.
Конечно, мой слабый и одинокий выстрел не спасёт положения, и всё-таки молчать сегодня нельзя. Нельзя молчать.

«ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ…»

Может, и не все они так коварны и корыстны, как кажется на первый взгляд. Многие из них просто не ведают, что творят. Зачастую элементарная безграмотность и недостаток культуры мешают тому или иному рифмоплёту оценить свои возможности и способности и твёрдо отказаться не только от публикаций, но и от самого писательства. Да, безграмотность, отсутствие общей культуры и… неудовлетворённость жизнью. Скажем, зачем художнику создавать стихи, которые во много раз уступают его картинам? Зачем врачу соперничать в профессионализме с поэтами, если он хороший специалист и отдал жизнь спасению (или лечению) людей? Ответ прост. Затем, что человек чувствует себя недовоплощённым – по той или иной причине. И это побуждает его искать новые средства самовыражения. Ведь человек приходит в подлунный мир, чтобы оставить след. И людям, чей культурный уровень не слишком-то высок, писание стихов кажется наиболее доступным способом самоутверждения. Или самоувековечивания. Заметьте: они не пишут романов (а если и пишут, то скорее – детективы либо фантастику) – они выбирают стихи. Именно писание стихов кажется им, в общем-то, делом плёвым. Плоды подобного «творчества», вернее, родственные ему явления, всем нам хорошо знакомы. Все мы читали в подъездах «Коля + Оля»…, на деревьях «Витя-89…». Даже в горах на Северном Кавказе посчастливилось мне однажды разглядеть полустёршуюся зарубку подобного содержания, датированную XIX столетием! А на стенах женской уборной Сыктывкарского аэропорта и сейчас продолжается душещипательная переписка, которую не уничтожить никаким малярам: «Милый, только когда ты ушёл в армию, я поняла, что действительно люблю тебя! Я дождусь тебя, Серёженька! Твоя Киса»; «Бабы! Не верьте мужикам! Я верила – и теперь одна с ребёнком. Ира»; «А всё-таки есть настоящая любовь! Таня Р. Котлас» – и т. д. и т. п. Всё это – бутылки, запечатанные и брошенные в море времени. Всё это – надежда, что твоё имя прозвучит в веках. Наивность этих посланий, как и самих отправителей, очевидна…
Явлением того же порядка мне представляются вошедшие нынче в моду поздравления близких родственников через газету, по радио или телевидению. Ну, например, такое: «Любимую маму и тёщу, заботливую бабушку… поздравляем с 50-летием!

Желаем, чтоб ты никогда не болела,
И сердцем чтоб ты никогда не старела.
Чтоб счастливой была и красивой тоже
И чем дольше жила, тем была бы моложе.

Дети, зять, внук». Или – вот, в рубрике «Знакомства»:

Я столько лет ждал этой встречи,
Я столько лет тебя искал.
Но вот прошёл последний вечер,
И вновь нахлынула тоска.

……………………………….

…Спасибо! Жизнь тобой согрета.
Пусть я люблю. Пусть нелюбим.
Мне только жаль, что в жизни этой
Трёх встреч с тобой не повторим.

Это пишут вовсе не поэты, а просто люди, которым очень хочется, чтобы об их чувствах узнало как можно больше народу. Может быть, эти самые чувства, когда про них стихами напечатано, кажутся им возвышеннее и необыкновеннее? Похоже, что так. А вот строчки их стихов, вошедших в поэтические сборники:

Пусть знают все, что я тебя люблю!
Тебя обидеть никогда не смею.
Моей останься навсегда – молю,
Жить без тебя не мыслю, не умею.
Всем существом твоим я дорожу,
Одну тебя я называю милой.
Неведомой к тебе прикован силой
И пристально в глаза твои гляжу…
(С. Скопцов)

Правда, знакомые уже интонации? Есть и другие строки у Семёна Скопцова о любимой, которую хочется «увековечить» тем же унылым пятистопным ямбом:

– Я не хочу подарков дорогих,
Ты принеси цветов букетик белый,
Он мне напомнит радость дней иных,
Когда цветы ты мне дарил несмело…

От этих слов я чище становлюсь,
И хочется теплее быть и ближе.
С букетом я к любимой тороплюсь,
Хотя давно её седины вижу.

Хочется «быть теплее и ближе» не только к любимой, чьим существом так дорожит поэт, а и к читателю. Поэтому автор рассказывает нам в духе газетных поздравлений и откровений рубрики «Знакомств» про все свои мытарства и перипетии – благо, в книге за 90 страниц, да и тираж – 2000 экземпляров! Половина книги, по сути, вообще представляет собой открытое письмо в стихах к возлюбленной (которая, без сомнения, реально существует!). Ведь эта книга – непомерно разросшаяся газетная полоса, и каждое слово в ней – живая конкретика:

Как хочешь, думай обо мне,
Но я, как пёс, к тебе привязан,
И благодарностью вдвойне
Тебе, мне кажется, обязан.

Не знаешь ты, как я коплю
Пленительные… пережитки.
Не знаешь ты, как я люблю
Твои наивные ошибки.

Не надо удивляться, что мы не понимаем, о каких таких пленительных пережитках идёт речь, какие наивные ошибки имеются автором в виду. Та, которой он «обязан благодарностью»(!), скорее всего, догадывается, о чём идёт речь. Ей, в отличие от нас, всё понятно. Настоящая же любовная лирика, как известно, из частного случая становится общезначимым, который понятен каждому и каждым переживается по-своему. Но это – настоящая лирика, а не доморощенные стихотворные излияния. Читая подобные стихи, испытываешь чувство неловкости, как будто подглядываешь в замочную скважину: не покидает ощущение, что участвуешь в интимной переписке двоих, узнаёшь то, что тебе совершенно не предназначено:

…Как будто я всё провожаю,
Забывши о радости встреч.
И ты не моя, а чужая.
Не смог я тебя уберечь…
(«Новая весна»)

…Как хорошо, что мы опять вдвоём.
Любовь не терпит долгих расставаний.
Без лишних слов друг друга мы поймём.
Пусть на заре печальных увяданий…
(«Как хорошо, что ты ко мне пришла…»)

Здесь вполне уместен фальшивый и на скорую руку сляпанный тезис: «Любовь не терпит долгих расставаний». Это не прозрение, не мудрость опыта, не глубокий вывод, основанный на жизни многих людей, поскольку тезис опять-таки писался по случаю. Потому и не верится как-то в эту сентенцию, что автор сам чувствует её уязвимость – однако она предназначена для любимой, которой, видимо, именно такие слова сейчас и нужны. Наплевать на читателя, а для любимой ничего не жалко! «Заря печальных увяданий» отдаёт, конечно, нафталином, зато очень романтично и трогательно – любимая наверняка прослезится.
Прочитав книгу Семёна Скопцова, я словно прогулялась по тропинкам чужой жизни, не скрываемой даже в мелочах и только слегка и весьма неумело зарифмованной. Я узнала, что жену автора зовут Людмилой, что многие годы он жил с ней в разлуке, потому что неумеренно пил, что она простила его и вернулась к нему на склоне лет (стихотворение «Запоздалый поклон»). Тема эта муссируется ещё в нескольких стихотворениях, да оно и понятно – у кого чего болит… Поведал автор и о смертельной болезни своего брата в стихотворении, которое так и называется – «Брату Сергею»:

Брат изнемог и обессилел,
Ему ничем уж не помочь.

Стихотворение заканчивается попыткой обобщить и подытожить частные переживания: «Пронзит сознание: в больницу // Всегда открыты ворота». А мне сразу вспоминается лермонтовское «Всё это было бы смешно, // Когда бы не было так грустно...», и ещё есенинское – «Лицом к лицу лица не увидать, // Большое видится на расстояньи» или «Как мало пройдено дорог, // Как много сделано ошибок...» В том же ряду – и непревзойдённые строки Иннокентия Анненского: «Не потому, что от неё светло, // А потому, что с ней не надо света». Формально попытки С. Скопцова сжать мысль до афоризма схожи с есенинскими или лермонтовскими, однако по сути между ними – пропасть.
Такой же исповедальный рифмованный хлам – и в книге Владимира Маркова «Наедине». Кстати, тираж её – 5000 экземпляров! И тоже понятен повод для издания книжки – подведение итогов, надежда оставить вожделенную зарубку в памяти времени. На такой памятник не требуется ни больших душевных затрат, ни владения мастерством. Материал для этого «произведения искусства» берётся самый испытанный – искренность. Вполне достаточно вывернуться перед читателем наизнанку, вывалить перед ним все свои горести и радости для того, чтобы записаться в поэты. А то, что читательская душа несёт при этом функции сточной канавы – не беда. Туда-то мы свой словпоток и направим. Ну что-то вроде этого:

Люблю тебя, мой друг Евгений,
Делюсь с тобою, чем богат,
Богатством всех своих сомнений
И неоплаченных утрат...
(«Что скажут люди?»)

Чем не газетная полоса «Примите поздравления»? Или:

Да, хорошо в это время на улице нашей,
Дождь освежает открытую грудь и лицо,
И душа молодеет. Почему ж ты, родная Любаша,
Даже выйти боишься теперь на крыльцо...

Так и просится приписка: «Телефон автора для Любаши – в редакции».
Мы так откровенничаем с читателем, что пишем «Иронические стихи» – не иронического, кстати, содержания, – забыв все приличия:

Опять к тебе приду с бутылкой.
Как будто без неё не мог.
Ну дай, ну дай мне по затылку
И выпроводи за порог.

Ты не прогонишь. Молча, с толком
Разрежешь хлеб, подашь салат,
Но на бутылку взглянешь волком...
Какой же всё-таки я – гад.

А в общем-то, сколько бы ни возмущалась и я, и все те, чей художественный вкус воспитан на лучших образцах отечественной и мировой литературы, дело-то уже сделано. Хотели мы этого или нет, а бутылку-то с посланием распечатали! И прочитали – плюясь, но прочитали: «Здесь был Вася...».

НОВОЕ – ЭТО ХОРОШО ЗАБЫТОЕ СТАРОЕ

Это девиз графоманов. Это их визитная карточка. Создавать они не в состоянии, а вот перерабатывать – могут. Есть старый, грубоватый анекдот о посетителе ресторана, который спрашивает у официанта: «Это что – повидло?» – «Это повидло, – отвечает официант, – только его уже один раз кушали...»
Вот примерно таким повидлом промазана половина книг, авторы которых считают себя творцами. Надо сказать, пищеварение у них превосходное. И если хорошему писателю, стилисту, мастеру слова чужие мысли и приёмы помогают оттачивать и развивать свои собственные, являются доброй и умной учёбой, то для графомана чужие стихи – непочатый край работы, источник «вдохновения», надёжная защита от собственного косноязычия и бессилия.
Так, у Татьяны Алиевой читаем почти ничем не замаскированный сплав из Лермонтова и... Багрицкого:

Синяя дорога.
Тёплый свет зари.
Помолчи немного,
Всё не говори.
Помолчи с порога
Над слепою тьмой,
Синяя дорога,
Снова ты со мной... –

даже школьник угадает в этих строчках знаменитые «Горные вершины», прекрасный лермонтовский перевод. Ощущение такое, что Т. Алиева забыла слова подлинника и на ходу подставляет свои – случайные, но не портящие ритма. А вот дальше в стихотворение привносится какая-то тревожная нотка, которая тоже что-то смутно напоминает нам:

На разгорячённом
Лбу твоих песков
Вырастает чёрный
Саксаул веков...

Ах, да! Это же «Смерть пионерки»! Помните? «Валя-Валентина, что с тобой теперь... белая палата... крашеная дверь...» Мило и ненавязчиво, правда? Такую же «жвачку» находим у автора на другой странице, но уже – по мотивам Марины Цветаевой:

Ливень – хлынь!
Дождь – лей!
С губ полынь
Сбей, свей!

Лей, хлещи –
Пусть страх!
Засвищи
В пух, прах! –

и т.д. Наверное, это теперь называется, прямо по-цветаевски, когда она писала о схожести мыслей и образов у поэтов на расстоянии – «связь поколений»... Подобный пример находим и в книжке Натальи Лаврецовой «Вверх по горизонтали». Воистину, непредсказуемы подобные сращения! В одном стихотворении у поэтессы совершенно органично соединены и по-соседски уживаются Юрий Визбор – и Борис Пастернак...

Хочу, чтоб музыка была.
Хочу, чтоб музыка звучала.
Свисало на пол одеяло.
Свеча мигала со стола...

Потрясающий симбиоз, правда? Визборовское «Какая музыка была, какая музыка звучала» и пастернаковская «Зимняя ночь» в фантастическом сплаве преображаются в стихотворение Натальи Лаврецовой! Там ещё в середине здорово:

...Но понял я, что жизнь мала,
И многого хотеть опасно,
Когда свеча совсем погасла
И ты оделась и ушла.

А у Пастернака, правда, не одевалась и не уходила. Во всяком случае, в рамках стихотворения. Переплюнула Лаврецова Пастернака! И в конце у неё посильней:

Но дело в чём... Но дело в том,
Что всё-таки свеча горела.
И женщина была вся в белом.
И заметало за окном.

Нечистоплотно? Да полно вам, кто догадается-то? «Это не плагиат, – совершенно справедливо могут заметить авторши повидла. – Плагиатом называется произведение, украденное от первого до последнего слова». Всё верно. А воровство души, интонаций, внутренней мелодии неподсудно – а значит, и не зазорно. Во как!

«НЕЛЕПЫЕ ОКЛУНКИ»

Авторы, о которых сейчас пойдёт речь, нам уже знакомы. Правда, пока ещё только с одной стороны. Но творчество их – не сомневайся, читатель! – многогранно. С трудом могу себе представить, как оклунки («оклунки» – это мешки, манатки, авоськи, а также, по Далю, кладнушки хлеба в снопах) могут быть нелепыми, но Семён Скопцов не чурается подобных образов:

Ещё искрятся
Замыслы, задумки,
И я ещё куда-то
Тороплюсь...
Надежд моих
Нелепые оклунки
Забыть на миг
Я всё-таки боюсь.

В общем-то можно понять автора: подбери-ка с ходу рифму на слово «задумки»! И поскольку стихотворение явно мелковато и «не тянет» на глубокую лирику, автор намеренно укорачивает строку, расставляет слова, тем самым как бы создавая объём. Приём известный... В таком виде поэтическая вещь кажется многозначительней и полновесней. Собери её в традиционную строфу из четырёх строк – и не останется ничего!
Вообще, на страницах книги этого автора великое множество «нелепых оклунков». Например:

Готов был в рок и сон пустой поверить.
Весь напрягался, словно тетива...
Мне всё казалось: счастье здесь, за дверью!
И невпопад кружилась голова.

Интересное решение, верно? Головокружение, оказывается, бывает и «впопад»... В другом стихотворении С. Скопцов вспоминает детство, как он «озябший торопится домой» и «как к маме припадает на колени»... Автор упустил из виду, что припадать можно только на собственное – и только на одно! – колено. Наверное, волнение от нахлынувших воспоминаний сослужило автору скверную службу... В другом стихотворении – «Кому нужна моя усталость...» – мы можем прочитать следующее: «Забуду вечные заботы // И встреч двузначные  кивки». Это уже не что-нибудь, а неологизм! Только почему-то этот неологизм слегка попахивает обыкновенной безграмотностью... Хотя одно стихотворение у С. Скопцова прямо так и начинается: «Мне кажется, что я упал с коня...» Ну ладно, упавшему с коня такой словоблудизм простителен.
Однако и Н. Лаврецова, видимо, падала с лошади или как-нибудь ещё травмировала голову. Иначе как объяснить её утверждение, что «дом – стремительный, как аксиома»? Или простим поэтессе полную некомпетентность в математике? А как вообразить себе не связанную с точными науками курицу, которая у Н. Лаврецовой «сидит, напудрясь под навесом»? (Стихотворение «Дом над обрывом».) В этом же стихотворении встречаем неподражаемую звукопись. Там «луна углы обшаривает с детским интересом», а «волна зашаривавт в бок». А ещё герой будет «искать потерянную фразу, в марьяжной важности слоняясь по углам» – по тем самым углам, которые обшаривает луна. Что ни строка – то открытие! Кстати, про луну и углы есть упоминание и в другом стихотворении:

Смеркалось. Шарила луна
В углах, обидясь не шутя;
Как своенравное дитя,
Что мы в пейзаж её не взяли.

Как ни много слов в русском языке, а иногда их всё же катастрофически не хватает! Приходится – изобретать. Так, в стихотворении «Чужое девичество» у автора «белого – слишком избывно количество».
Подобное «новаторство» присуще и творчеству Т. Алиевой. Судите сами:

...И смысл по-прежнему таинствен,
И жизни каждый миг – неистов,
И смерти каждый миг – суров.

И наши тайные сомненья
В неколебимости основ
Вдруг выдаст звук без промедленья...

Как будто авторы и в школе не учились! Впрочем, одна моя знакомая графоманка в таких случаях капризно говорит: «Вы просто не способны этого понять. Вы – ортодоксы. А у меня так бывает!»
Хочется тут же возразить: «Но у Пушкина так не бывает! У Ахматовой – не бывает! У...» Но одна мысль меня всё время удерживает от спора. Срабатывает врождённая – или приобретённая? – неуверенность в себе. Я думаю: может, я и правда ортодокс?..

МАГИЧЕСКИЕ ШИФРЫ

Это как бы продолжение предыдущей главы. Ведь, собственно, что происходит? Происходит методичное запудривание мозгов читателю – от страницы к странице, из книги в книгу. Процесс этот, может быть, и не осознанный, может, и не вполне злонамеренный, но вреда от него немало. Это удивительно, но мне приходилось наблюдать, как графоманские «туманности» ставили в тупик совсем не глупых людей. Люди чувствуют себя дураками, упорно не понимая, что хотел сказать поэт, а к поэту начинают испытывать нечто вроде благоговейного уважения: эк загнул! А с толку их сбивают всё те же красивые, разрисованные книжки, выпущенные порой немалыми тиражами. Святая и наивная читательская вера в то, что глупость не напечатают! Печатают, да ещё как активно...
Говорят, что речь человека суть полное отражение его мыслей. И ещё говорят, что путанность и неясность речи – как письменной, так и устной – прямое следствие каши в голове. Но здесь происходит такой парадокс. Тот, кто выдаёт себя за поэта, убеждён (или же очень надеется), что настоящему поэту эта нечёткость выражения мыслей свойственна, что пресловутая образность – это набор абстрактных поэтизмов, клочки мыслей и чувств, не связанных логически и совершенно оторванных от реальной жизни. Чем непонятней – видимо, полагают такие «деятели»,– тем поэтичней. И не знают они того, что у сумбурности мысли, у витиеватости и недомолвок нет ничего общего с тем чудесным, удивительным миром, который мы зовём поэтической речью; что за самыми отвлечёнными понятиями, за самым парадоксальным образным строем у поэта всегда стоит вполне определённая мысль, оттенок чувства, точный и верный взгляд, отшлифованная и доведённая до совершенства формулировка. Никогда не станут хорошими стихами аморфность и бредовость мысли, даже если их помудрёнее зарифмовать.
Такой подход к стихосложению в большей степени присущ женскому перу, но и мужчины не гнушаются подобными играми в заумь. Так, у С. Скопцова читаем:

Как часто то, что мы имеем,
В слепой тщете не бережём,
Зато решительно умеем
Увидеть истину в чужом.

Внушительно, но... не понятно. В чужом – кармане? Глазу? Почтовом ящике? А «слепая тщета» – это как? Красиво, конечно, но… бессмысленно. Очень тяготеет к ничего не значащей многозначительности и Татьяна Алиева:

А память, как лавина с гор,
Захватит властно в круг отмщенья
Победы, слабость, боль, позор –
В минуты воли и паденья.
(«Осень в Константинове»)

Можно, конечно, попытаться вникнуть в суть сказанного, но стоит ли продираться сквозь словесные дебри, если результатом будет только недоумение? А звучит на первый взгляд завораживающе – «круг отмщенья», «минуты воли». На самом же деле свалены в одну кучу разнородные и несопоставимые понятия – гляди, читатель, какая я вся загадочная! В том же стихотворном цикле «Осень в Константинове» есть ещё несколько подобных магических шифров, расшифровывать которые – дело трудоёмкое и неблагодарное. Например, такая строка: «Дорога, дождь и всё понятно». Автору понятно, а тебе, читатель, нет? Ну и бестолочь же ты, читатель! Или вот такой аксюморончик:

Да, ты не тот, кого здесь ждут,
Кому поверят, проведут
По  т а й н ы м  о т к р о в е н ь я  тропам...

Или такое четверостишие, представленное в книге законченным стихотворением:

Там шла, ты помнишь, незнакомка...

Дано ль и нам так ясно сознавать
Предчувствий груз?
Готовы ль мы понять
Намёк возвышенный и тонкий?

Просто оторопь берёт! Какой намёк? Какая незнакомка? О чём это, собственно? Как можно «ясно сознавать» груз предчувствий? Читатель хватается за голову и думает: «Вот это литература пошла... Куда я лезу со свиным рылом?» И зря он так отчаивается, потому что у него-то с рылом дела обстоят куда лучше, чем у наших любителей сфинксовых загадок. А ведь у прилагательного «тайнописный» есть хороший синоним, правда, устаревший сегодня – «тарабарский».
Встречаются плоды тарабарского мышления и в стихах Н. Лаврецовой:

...Прощались столько, что считать забыли...
И не простились только потому,
Что вместе так мучительно любили
То, что любить не в силах одному...

Опять – шифр. Что имеется в виду? Ребёнок? Алкоголь? Деньги? Поэзия? Что же они всё-таки «вместе так мучительно любили»? Ответа нет. Тишина.
Ещё – у Лаврецовой:

О, русских провинций щемящее
сладкое диво!
Не слишком парадно и складно –
и всё же – красиво!
И так не чванливо, и так же
хватает за сердце,
Как в драке сбежавших заборов
проворное детство.

Вот тебе раз! А такое многообещающее начало... Но как тут разобраться с этими заборами – с чего они и с кем дрались и куда они сбегали? И потом, устойчивое выражение «берёт за́ сердце» понятно, оно имеет подтекст: «трогает», «волнует». А выражение «хватает за се́рдце» воспринимается буквально. Может, на тарабарском языке и не так, но таковы уж законы русского... И как ни сопротивляются графоманы, но пока эти законы непреложны.
Так же упорно и настойчиво борется с русским языком и И. Вавилов, автор маленькой брошюрки «Версии смерти, толкования, сны». Он пишет:

...Раскроются скрытые двери,
Где-то здесь притаилась фатальность,
Неба в глаза летящего веером,
БОГ МОЙ...

Это вам не «алюминиевые огурцы»! Тут уже затронута  ф а т а л ь н о с т ь.  А это такое понятие, что лучше с автором не спорить. Например, один мой знакомый графоман очень любил слово «тотальность». Он просто благоговел перед ним. Рассуждает о чём-нибудь, и вдруг глаза его потемнеют, увлажнятся, сверкнут какой-то сумасшедшинкой. «Что, – спрашиваю, – что с тобой, Юра?» – «Тотальность, – говорит, – это всё тотальность! Тотальность погубит мир…». Пытаюсь уточнить: «Что именно? Может, тоталитаризм? Может, тоталитарная система?» Но он почти не слышит меня. Он уже читает мне свои стихи про тотальность, и глаза его смотрят куда-то далеко-далеко и видят то, чего мне увидеть не дано.
Вот какая страшная сила эти магические шифры!

ЭХ, ВЕРЛИБРИСТИКА...

Мы уже говорили о том, почему большинство графоманов предпочитает прозе – поэзию. Им кажется, что писать стихи гораздо легче. Во-первых, стихи короче; во-вторых, конструктивно они не так сложны: ни фабулы тебе, ни чёткого сюжета, ни построения глав; в-третьих, стихи можно писать, не зная как следует русского языка – главное, рифмочки подбить, дыму напустить, многоточий наляпать. По моей собственной статистике, 90% графоманов абсолютно не владеют письменной речью. Двух слов на бумаге связать не могут. Письма пишут на четверть странички, с обязательным вначале «извени, что долго не писал» и в конце – «на этом досведанье». Страшно пугаются, когда у них просят автограф. Бледнеют, морщат лоб, кусают карандаш, а потом выводят что-нибудь вроде: «Бери и помни».
Другое дело – стихи! Это искусство они «постигают», по моим наблюдениям, примерно за полгода. А ещё через полгода начинают с присущей бездарностям важностью рассуждать о поэзии. Так вот, в первые полгода, когда они настойчиво овладевают формой, они, конечно, пробуют всё. И многие открывают для себя, что ещё легче, чем рифмовать и скрупулёзно подсчитывать количество слогов в строке, – писать белые стихи и верлибры. Очередное, между прочим, заблуждение, поскольку нужен огромный талант, а также чутьё и мастерство, чтобы создать настоящий верлибр. Или чтобы написать такой белый стих, в котором отсутствие рифмы будет не только незаметно для слуха, но и придаст произведению пластику, которой не достичь в рифмованном стихе.
Всего этого графоманы не знают. Всему этому графоманы не верят. Поэтому «белый стих» они определяют для себя как стих, в котором нет рифмы (на самом деле это должен быть стих, в котором рифма  н е  н у ж н а), а верлибр (свободный стих) им представляется приглашением порезвиться: что хочу, то и ворочу. А ведь в поэзии так же, как и в юриспруденции, свобода не есть беззаконие, не есть беспорядок, не есть хаос.
Отступления от традиционных ямбов и хореев не всегда бывают удачны даже у хороших поэтов, что же говорить о таких стихотворцах, как И. Вавилов или Т. Алиева. И получается вот что:

Хрупкая нежность, грозная удаль,
Сдвинуты брови, руки как крылья,
Крылья голубки или паренья,
Сложность узора, сдержанность жеста.
Чей это голос? Чьё это пенье?
Взгляд оробевший, смелый и гордый,
В гибкие строки прячется солнце.
Грёзы о счастье, юности дерзость.
Чьи это слёзы? Чьи это звуки?
Волны и скалы, птицы и небо.
Ночи и звёзды, зной и прохлада,
Ветер и реки – всё торжествует
В песенных струях, древних и стройных,
В тайнах узора вечного танца.
(Т. Алиева «Белый стих»)

Я привела стихотворение целиком. Видно невооружённым глазом, что отсутствие рифмы здесь – самоцель. Поставила поэтесса себе задачу: написать белый стих – и написала. Видимо, кроме этой, другой цели у Т. Алиевой не было. И если спросить её, чего это она такое понаплела, – белый стих, скажет, таким я его себе представляю. Зацепилось перо за «хрупкую нежность» – и потащило слова, влекомое разыгравшейся авторской фантазией. Выбор слов-то неограничен – благо, не надо рифмы подбирать. Пиши что в голову взбредёт. Тут тебе и «взгляд оробевший», который одновременно «смелый и гордый» (кстати, в прозе пришлось бы написать: «Оробев, он взглянул смело и гордо» – вот глупость бы и вылезла!); тут тебе и скалы, и море, и ночи, и реки, и крылья паренья, и грозная удаль – в общем, такой компот из фруктов, овощей и мяса, что, как ни подслащивай, а всё равно вкусно не будет...
И. Вавилов тяготеет к верлибрам. Причём он достиг такой степени свободы (а точнее – вольности) в своих исканиях, что верлибр у него частично рифмуется, частично переплетается с дольником, переходит в анапест и так далее... Этот автор не учитывает, что верлибр – это совершенно особый, но всё-таки реально существующий внутренний ритм, который нужно услышать, а услышав – воссоздать. Иначе, к сожалению, получается хаотичный набор звуков, эдакий неприглядный звуковой сумбур:

Выправлю справки.
Удочерю снегурочку.
Дедка её, пьяницу,
Выпру взашей,
И начну с ней сначала,
Как учат детей,
Ходить на горшок,
грамоте и музыкам,
По хозяйству покажу
и как вести разговор.
Лишь накажу: НИКОГДА!!!
С идиотским гиканьем
Не прыгать с детьми
через костёр.

С таким же успехом можно записать в столбик любой прозаический текст, вплоть до больничного листа. Но это, увы, не верлибр.
Такие же грустные примеры – и в книге Ларисы Керчиной «Ностальгия». Когда свобода становится вседозволенностью, результат получается обратный желаемому:

Моё «сейчас» блуждает.
Моё «здесь» потерялось.
Моё «я» изменило мне.
Неощутима грань...
Неясен смысл...
Вы что-то говорите?
О сути? Об истине?
Абсолют, возведённый в n-ю степень! –

и т.д.
Или:

– Случилось что-то...
– Зачем тебе? Конец всегда один.
И как бы не был ярок день,
Наступит ночь.
Ты, девочка, сама всё это знаешь.
– Да, и всё же
Случилось что-то.
– Помни, будет ночь.
– Случилось что-то...

Действительно, как признаётся сама поэтесса, «неясен смысл». Оговорюсь, что во всех цитатах мною сохранена авторская орфография и пунктуация. Не мои это опечатки.
Так вот. Можно, конечно, попытаться встать на защиту незадачливых писак: молодые, мол, научатся. Но осмелюсь всё же возразить: не научатся. Никогда. Учиться можно чему угодно, но только не чутью, не вкусу, не хорошему слуху. Можно, безусловно, пытаться развивать. Но только как развить, как умножить, как усовершенствовать отсутствие чего-либо, то есть – пустоту? Благоприобретёнными могут быть грамотность, образованность, эрудиция, но талант – это от рождения. Либо он есть, либо занимайся другим делом.

НА КРУГИ СВОЯ

Вот мы и возвращаемся к вопросу: зачем люди, лишённые поэтического таланта, пишут стихи и издают свои книги? Зачем часами хмурят лоб над толстыми учебниками по стихосложению? Ну, во-первых, это болезнь. Как клептомания, к примеру. Не может человек удержаться – и всё тут. Во-вторых, как ни тяжек труд поэта, а всё же это не в шахте на животе ползать в грязи и в воде, не лес рубить, не сваи заколачивать. Сиди себе, пиши, посвистывай, умный вид делай. В-третьих, опять же, тщеславие – отличусь, выделюсь из толпы грешной, до потомков дозвучу! Или поближе, померкантильнее: гонорар получу, премию дадут, дачку какую, поездочку за границу... Ну, сами понимаете. А в-четвёртых, в-пятых и в-десятых – это рецидивы человеческого одиночества. Хоть с кем-то словечком переброситься, хоть кому-то открыть душу, поведать о наболевшем. В любой форме. Любыми средствами. Помните песенку из популярного некогда мультфильма, песенку про секрет для маленькой компании? Секрет, оказывается, невероятно прост и прозаичен: «Ах, было б только с кем поговорить…»
Вот что пишет Н. Лаврецова в предисловии к своему сборнику: «Нет большей радости для человека пишущего, чем протянуть – из рук в руки – небольшую книжку своих произведений. Протянуть – и, дай Бог, услышать встречное биенье пульса, попасть в такт «такого же неровного дыхания». И пусть исчезнет граница возрастов и мировоззрений, пропадёт всё, что мешает людям понимать друг друга, пусть это будет просто непринуждённый разговор, разговор человека с человеком».
Да, в этих словах всё это есть – и одинокость, и тщеславие, и... расписка в собственном непрофессионализме. Ибо непринуждённый разговор человека с человеком – это ещё не поэзия, а просто задушевная беседа. В рифму.
Похожим признанием заканчивает свою книгу «Осенние акварели» С. Скопцов. Завершает всю подборку диптих «Другу-читателю». Вот второе стихотворение:

Я верю:
Ты меня не подведёшь...
Я допишу
Последнюю страницу,
Пусть хищно реют
Надо мною птицы,
Ты не оставишь друга –
И прочтёшь.

Фамильярность? Нет, предвижу возражение, – доверительность. Пусть так. Доверие, возложенное на читателя, вполне читателем оправдывается. Сборники понемногу раскупаются, прочитываются – частично или целиком, затем либо забрасываются на книжные полки, куда-нибудь во второй ряд, либо передариваются знакомым, которые невольно становятся очередной жертвой чужого честолюбия.
Конечно, в этих сборниках, как говорится, поэзия и не ночевала. Авторам этих книг неведом глубочайший смысл высказывания английского поэта-романтика Сэмюэла Кольриджа о том, что стихи – это лучшие слова в лучшем порядке. Авторы этих книг свято верят, что поэзия – это просто поток слов, только успевай лови да записывай! Название этой статьи появилось не случайно. Мне очень понравилось сращение двух слов, получившее новый, ироничный и в то же время зловещий смысл. И не только у Т. Алиевой, но и у одного моего знакомого графомана есть стихотворение, где упоминается «словпоток». Этот мой знакомый графоман – настоящий внучатый племянник самого Маршака! Это очень талантливый графоман, и ему удалось в стихах передать процесс творчества, когда над письменным столом не витает образ Музы, и лира в сердце не звучит, а только чертёжная лампа уныло глядит на отложенные математические конспекты...

Бьёшься ночь над верной строчкой,
Строишь образ в два мазка.
Вот сейчас поставишь точку!
Вот и цель уже близка!..
Нет, опять не лезет слово.
Мысль неточная опять...
Всё зачёркнуто, и снова
Всё сначала начинать...
Нет мелодии, тональность
Не нащупать, хоть кричи.
И комочками банальность
Раскатилась... Помолчи!
Подожди, пока родится
Сам собою  с л о в  п о т о к:
Чтоб душа смогла раскрыться,
Распуститься, как цветок!

Если бы каждый графоман вовремя сказал сам себе: «Помолчи!» – сколько бы он сделал в жизни полезного, сколько бы наша промышленность сэкономила бумаги, скольким талантливым авторам, быть может, посчастливилось бы издать свои книжки, которые лежат сегодня рукописными в их домашних архивах и которые так нужны сегодняшнему читателю!
Но, лично зная многих графоманов и наблюдая их стремительный «творческий рост», я об этом не смею и мечтать.

1998 – 2018, Воркута – Москва – Ростов-на-Дону

P.S. Эта статья задумывалась и писалась 20 лет тому назад, и с тех пор моё отношение к двум поэтам, здесь разбираемым, изменилось. Наталья Лаврецова теперь пишет прекрасные стихи, я читала несколько лет тому назад её блестящую подборку в «Литературной газете» и несказанно обрадовалась, что та, первая книжечка, попавшая ко мне в руки в середине 90-х, оказалась просто несмелой пробой пера, не более того. И в дальнейшем поэтесса стала настоящим мастером слова. То же самое и с Игорем Вавиловым, с которым мы впоследствии очень сдружились, – его уже, к сожалению, нет в живых, но он успел вырасти в великолепного поэта, был замечательным человеком и отличным, верным и чутким другом.
Но из песни слова не выкинешь.