Это было б, наверно, под камень и вспых...

Это было б, наверно, под камень и вспых,
будто взял и нашёл после резкой потери,
что-то вроде укуса в запальчивый дых
из, грозою нагретого, праздника-зверя.

Это жало в арбузную мякоть себя
самого,
но не чувствуешь боли и жести,
но, напротив, крадёшь и желаешь его,
даже если траве не расти, даже если…

В опрокинутой чаше звезда-маховик,
расплескалось питьё средь планет незапетых,
и подвис ты в убранстве – навзрыд и привык –
в нищей бездне, как в теле, и тратишь всё это…

Это семя из всполоха, песня-резня,
эта завязь-листва, добрый выпавший пепел,
это честно и значит: для ночи – ни дня
уж не будет в довольствии, так, чтоб не трепет.

Прикоснувшись, ожёгшись, что ласки не снесть,
пожинаешь, как вот она – странность и внешность –
неподкупная, дикая, млечная жесть,
на прострел и на радость тяжёлая нежность.

И, насквозь обойдённый подстуженным сном,
каждоднями рутинными или своими,
каждый роздых – о трепетном и об одном –
не молчишь, повторяя какое-то имя.

Как смогло оно так о себе заповесть,
предназначить, как выпрямит дальше кривая –
ты не знаешь, но в этом, конечно же, весь,
в том, кого вспоминаешь, едва называя…