Она спит не неделю, а целый год...

Она спит не неделю, а целый год, под ресницами – холод, не тает синь. Кто царевну отыщет в лесу, спасёт? Чур, меня вот об этом и не проси!
Я уже попадался так на крючок, еле выжил и ноги домой унёс. Вертикальный смотрел на меня зрачок, из него не стекало солёных слёз. Платье белое – наледь и жемчуга, руны чёрные бисером на кости, вместо сердца сиреневый был агат. Как такую, скажите, я мог спасти? Мне молитва ломала и жгла гортань, кровь, как будто не кровь, а змеиный яд. А она-то, царевна, возьми и встань, и звенел серебристо её наряд, и лилась эта песня вокруг рекой, в глубине перезвонов – чужая речь. Я не мог им ответить, кто я такой. Я царевне боялся в глаза смотреть, ибо не было дна в них, как у людей – только лунная ночь, да ещё зима. И пока я не знал, куда душу деть, целовать она стала меня сама. О таком я и слыхивать не слыхал, но почувствовал гибельный поцелуй. Она точно не ведала о грехах, я же точно по жизни служил не злу.
Её чары другому бы – только смерть, её чары другому бы – только лёд. Не завидую тем, кто беспечно смел, не завидую тем, кто её найдёт.