Репетек. Первая экспедиция

Случайно, а может быть и нет, но именно в конце июня я вдруг открыла шкаф и стала перебирать старые дневники и письма. Оказалось – почти круглая дата, 45 лет.
Это было летом 1973 года. Первая дальняя практика, традиционная для географического факультета МГУ после второго курса, когда все мы год отучились уже по выбранной специальности. В нашем случае это была биогеография. Учиться было у кого. Один перечень, без регалий, впечатляет: А.Г.Воронов, А.П.Кузякин, А.М.Чельцов-Бебутов, Н.В.Тупикова, Н.А.Гладков, Н.Я Таскаева, Д.Д Вышивкин, В.Ф.Максимова Плюс те, кто тогда был помоложе, а сейчас – золотой фонд, начиная с Н.Н.Дроздова, - С.М.Малхазова, Г.Н.Огуреева.
Практику в тот год было решено устроить в Туркмении, в заповеднике «Репетек», где работала тогда еще и песчано-пустынная станция института пустынь Академии наук.
 
Поехало нас, в основном 18-19-летних детей 12 человек – одна оказалась в декрете. Плюс – 13-летняя дочка Н.Н.Дроздова, Надюшка, плюс «вечерница», Ольга Николаева, работавшая на кафедре лаборантом. Руководили все этой братией трое. Главной была Елена Григорьевна Мяло, которой было едва за сорок, Лариса Викторовна Комарова и Петр Дмитриевич Гунин, оба чуть за 30 лет. Тогда все они были кандидаты географических наук. Впоследствии   Е.Г. и П.Д. стали докторами, а Л.В. довольно рано ушла из жизни. Нет уже и Е.Г. 
Наверное, именно здесь следует сказать с высоты прожитых лет и опыта, в том числе педагогического, что практика была подготовлена и проведена блестяще во всех отношениях – и организационно, и методически, и психологически, и познавательно. Было учтено все – и чему нас учить, и куда водить, и на чем возить, и что показывать, и чем кормить и поить. Нам тогда, конечно казалось, что все идет своим чередом, само собой. Можно теперь только догадываться, как эти трое, в своем штабном домике, головы ломали над каждым днем пребывания и работы в экстремальных условиях на 45 градусной жаре совершенно неподготовленных ни в каком отношении детей. Ну, может, трое-четверо были повзрослее, но из-за этого они стали не проще, а труднее управляемыми, особенно ребята после армии, нигилисты и анархисты. Но они нас не только учили, но и, по большому счету, воспитывали. Старались привить понятие о научной этике, вбить в наши головы принципы существования в экспедиционных сообществах и в малых группах в частности. Все это не прошло бесследно. Причем, даже если имело совершенно противоположный результат, все равно формировало личность.
Но мы к экспедиции готовились - панамки купили, шорты. Под главным зданием МГУ, как можно догадаться, – огромные многоэтажные подземные помещения. Кроме известного всем бассейна и, конечно, бомбоубежища, там в те времена были склады экспедиционного оборудования и снаряжения. Нас туда и повели получать тяжеленные ватные спальники, вкладыши, вьючники, бинокли и показали, как там все устроено. Это было такое погружение в романтическую атмосферу предстоящего путешествия! Как закупались продукты, канцелярия и все, что потом нам было нужно, я не помню, но вещей было много. А мальчиков – только трое на десять девиц.  Правда, двое ребят были на 5 лет нас старше, после армии,  а среди девочек тоже были относительно взрослые. Кстати Миша Викторов приехал позже – ехал он не с нами, но провожать пришел. И еще – я не помню, чтобы мы сдавали какие-нибудь деньги!  Факультет оплачивал ВСЕ.
Сессия на полевых факультетах в мае, и мы выехали с Казанского вокзала на поезде Москва-Ашхабад до станции Репетек, наверное, 31 мая, потому что уже 2-го июня я писала с дороги, что проехали Аральское море.
 
Здесь надо отметить несколько моментов, которые определили возможность прочитать мои дневниковые записи, сделанные 45 лет назад. Во-первых, это собственно, полевые дневники. Их ведение было обязательным ежедневным уроком, причем требовалось делать пометки на маршрутах, а вечером описывать, что и где делали, записывать впечатления, это и называлось «вести дневник». Отлично помню, как А.М. Чельцов напутствовал Ларису Викторовну: «Не давайте им писать письма! Потому что они все будут выкладывать не в дневниках, а там». Как же он был прав! Действительно - дневник мой пустынно сух и содержит только конспекты лекций, записи с маршрутов, рисунки, отметки о встреченных животных и растениях. Все эмоции и события были отправлены в Москву. Но мне в этом смысле повезло – мой адресат их сохранил, а потом вернул!
И еще о дневниках: нас учили делать записи только на одной странице и обязательно простым карандашом ТМ (твердо-мягкий!), как в космосе. В результате все легко читается до сих пор. И если репетекский дневник никаким испытаниям не подвергался, то другие могли бы оказаться не читаемыми, если бы велись иначе – перевернутые лодки, ливни, когда промокаешь до трусов, опрокинутые кружки с чаем (и не только) – тогда записи, сделанные чернильными и даже шариковыми ручками, расплывались…
И вот первые впечатления из письма от 4.06.1973 г.: «Мы живем на территории заповедника, здесь саксауловый лес. Настоящий лес, но дерево это волшебное – оно все прозрачное, воздушное, но образует довольно тенистые аллеи.
 
Сегодня у нас день устройства быта. Я с одной девочкой напросилась сдуру дежурить по кухне. Это адский труд. Печка на самом солнцепеке, топить дровами нужно, а есть по-человечески никто не хочет. Так, мартышкин труд…Жара здесь, конечно страшная, в тени +43. Все надуваются зеленым чаем, он очень хорош в жару: пьем почти кипяток, пОтом исходим, но зато спинка становится мокренькая и холодненькая... Спим мы кто где. Руководство – в отдельных домиках, а мы на раскладушках где-нибудь на территории или на веранде главного корпуса, или на полу в общежитии (раскладушек на всех не хватало)».
И дальше: «Зверей здесь много, особенно птиц (!!!). Живности типа жуков очень много, они все презабавные, выползают вечером. Видели уже фалангу и скорпиона – страхолюдины такие! Фаланга, оказывается, довольно крупный зверь, сантиметров 10, попадаются они достаточно редко, на людей не бросаются».
Сейчас читать все эти детские письма ужасно смешно. Там и про наши взаимоотношения, и про местные обычаи, о которых тогда услышали впервые, не считая фильма про кавказскую пленницу, и про организацию быта, и про расписание работ. И стоит заметить, что за исключением учебной геоботанической практики в Красновидово после первого курса никто из нас ни в каких экспедициях раньше не был. А для нескольких из нас, и для меня, в частности, не было и геоботаники – то есть просто чистый лист.
Обобщая информацию о бытовых условиях, можно отметить некоторые нюансы. Во-первых – вода. Там был технический водопровод (кран из земли во дворе и душ). Можно было умываться и охлаждаться, мыть посуду и овощи. Питьевая вода стояла во флягах – откуда, я забыла, кажется была какая-то скважина, мужики туда ходили – или ездили? Вроде был там огромный бетонный резервуар (откуда туда она попадала, я тоже не помню)?
Во-вторых, туалет, естественно, на улице. С ним было два прикола – у Н. по дороге туда (или обратно) как-то днем расплавились вьетнамки, а в другой раз из-под крыши змеюку какую-то выгнали. Говорили, что кобра до нас жила и под настилом пола в душе.
В-третьих - жилье. Общежитие представляло собой одноэтажное строение с прихожей по центру (там фляги стояли с водой) и двумя большими комнатами по обе стороны. Ни о каких кондиционерах или вентиляторах речи, конечно, не было. И спали мы там на полу в спальниках или во вкладышах, головой к стене. Каждую постель на день скатывали и на этих скатках можно было сидеть как на диванчике и писать что-нибудь или трепаться в часы «сиесты». Белое здание песчано-пустынной станции, в котором проходили наши камеральные часы, было очень толстостенным, поэтому там было относительно прохладно даже в самую страшную дневную жару. Кроме того, там были подвальные помещения, в которых можно было и жить, и работать. И была веранда, на которой тоже вполне можно было ночевать…
 

В-четвертых – питание. Продукты хранились в земляном погребе и в холодильнике, который стоял в штабном доме. В поселке на станции был магазинчик, где покупали хлеб, парварду (это такие подушечки из сахной пудры и муки), сахар. Был и шоколад, но его можно было есть только из морозильника, а у нас его не было. В поезде из Москвы можно было в буфете вагона-ресторана купить овощи и даже апельсины, или еще что-нибудь вкусненькое, в том числе спиртное (помню было сухое белое вино), но я ни разу этого не делала.
Про еду и воду потому важно, что подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию при таком быте было элементарно, что и произошло с одним из наших парней, которого отправили в Чарджоу в поликлинику и его там собирались госпитализировать, потому что это была дизентерия. Но он сбежал и лечился на ногах, чувствуя себя соответственно. А начальство считало его тогда симулянтом и саботажником. Готовили на печке, топили саксаулом. Именно тогда я научилась его колоть без топора, который просто отскакивает от этого дерева. Дежурили по очереди, а дежурные освобождались от маршрутов. Очень старались приготовить что-нибудь интересное, повкуснее. Лучше всего получалось у Иры Егорычевой, хорошо готовили и девочки из больших семей. Мне, бабушкиной внучке, было трудно, но я тогда не понимала этого, да и училась быстро.
В-пятых, болезни. Про пищевые инфекции я уже упомянула, пару раз были инциденты с употреблением технической воды – она была солоноватая и обладала послабляющим действием. Я дважды сильно падала, были растяжение связок и ушиб колена с отеками. Фролова кусали рептилии – то варан, то полоз… Но больше всего из болезней наши руководители боялись тепловых ударов, почему крайне тщательно следили, чтобы мы выходили на маршруты не позднее 5.30 часов утра, носили панамки и не шлялись после 10 часов по солнцу. И, конечно, запрещали загорать, что рвались делать белотелые московские барышни. Но избежать этого недуга не удалось в том числе и из-за того, что погода в то лето стояла аномальная – все два месяца +43-45 в тени и ни облачка. Я перегрелась первой, было обидно, что это случилось как раз в тот вечер, когда мы отмечали начало экспедиции, все пили и пели, а я стонала и плакала (у меня с тех пор такая реакция на температуру). Но отлежалась, обошлось однодневным подскоком температуры под сорок и слабостью на пару дней. А вот у некоторых девиц были кроме температуры под сорок и рвота, и бред, и галлюцинации…
Экспедиция, как я уже писала, была учебная. Мы знакомились с флорой и фауной, запоминали русские и латинские названия растений и животных, учились учитывать птиц на пеших и автомобильных маршрутах и грызунов разными методами – отмечали на маршрутах жилые и нежилые поселения, ставили заборчики и давилки. Отловленных зверьков препарировали, тренировались в таксидермии. Делали описания ландшафтов и растительных сообществ, старались запомнить, кто какие следы оставляет за ночь на песке. Мотали на ус все то, что рассказывали нам о пустынных биоценозах и обитателях Валерий Кузнецов и Владимир Каплин – молодые тогда специалисты, кандидаты наук, будущие зубры биогеоценологии, экологии и охраны природы. Конечно, открытий никаких мы не делали, но именно эти данные мы сами обрабатывали и делали потом курсовые на своем материале. Ну и в плане мониторинга для заповедника это тоже имело значение. То есть все это было не напрасно, хотя временами нам тогда так и казалось.
Три дня маршруты были рекогносцировочными. Нам рассказывали про историю Репетека, называли встреченных птиц и растения, показывали гнезда птиц, поселения полуденной и большой песчанок, говорили о роли в экосистемах крупных копытных и омоховении песков (когда пустыня покрывается коркой мха Tortula desertorum), о природно-очаговых болезнях (там лейшманиоз очень распространен, пендинская язва), рассказывали о развевании и закреплении песков, о размерах корневой системы пустынных деревьев, о наличии подземных вод в пустыне и их индикации. В дневнике – зарисовки гнезд, птиц (из определителя).
Потом начались учеты птиц, и в дневнике очень подробно описаны методики учета на маршрутах цепью из 10 человек, с использованием аэрофотоснимков, и принципы экстраполяции полученных данных. А вот отрывок из письма: «Сегодня мы лазали по барханам с целью учесть птичек, которые там попадаются. Мы этим делом занимаемся уже третий день, но в разных ландшафтах. Огромные горы песка выглядят в лучах восходящего солнца потрясающе. Их поверхность от ветра напоминает стиральную доску (вставка сегодняшняя - эх, кто сейчас знает, как она выглядит и что это такое!!!), а эти неровности дают из-за теней рисунок типа тигриных полос. А в целом картина застывшего моря с огромными волнами. Но ходить по ним очень трудно. Песок набивается в кеды и собирается в микро барханчик – он мешает и противно. Кроме того, по песку вообще тяжело шлепать. С крутой горы пытаешься сбежать, а нога по голень засыпается песком – я летела на животе метра три вместе с биноклем и элегантной красной панамкой».
После учетов птиц настал черед учета и картографирования поселений песчанок на маршрутах и на пробных площадях с применением аэрофотоснимков, а затем и этологических наблюдений за большими песчанками на обнаруженных норах - колониях. В дневнике с 6 до 8.30 утра описаны все действия зверьков, которым мы с Ириной Вороновой дали имена Облезлая, Молодая и Рыжая. И ведь сидели как пришитые под кустом, пока нас не прогнало солнце!
Мне все нравилось, хотя были какие-то трения, кто-то раздражал (особенно ребята, которые сразу же влились в развеселую команду из Ленинграда, обитавшую в подвале, и пьянствовали с ними по ночам), что-то друг другу доказывали, воображали, гордились знаниями, демонстрировали компетентность, притирались характерами, и учились друг у друга.
Потом начались далекие автомобильные маршруты для учетов в дальних заповедных местообитаниях. Машины были в основном трехосные ЗИЛы с высокими бортами. Ездить в них по барханам можно только стоя, и это запомнилось как плаванье. Были и ночевки в пустыне, прямо на песке. В одном из писем это описано так: «Огромное небо и бесчисленная россыпь звезд. Действительно, будто стоишь перед вечностью и упасть боишься, такое небо близкое и глубокое».
Автомобильная часть экспедиции складывалась так: вечером выезжаем, ставим давилки или заборчики, перекусываем у костра и ночуем в пустыне, утром собираем улов, снимаем давилки и возвращаемся на стационар. Там в самую жару спим, потом обрабатываем мышей (песчанки в основном), измеряем, взвешиваем, вскрываем, записываем все в журнал и к вечеру отправляемся в новое место на машине.
В письме я описала процесс и переживания, с ним связанные, так: «…дерём мышей. Знаешь, это очень противно. Ведь они в основном попадаются ночью, успевают к утру протухнуть. Запах такой, что хоть ложись и помирай. Ловятся они все, в основном, за голову – тянутся к приманке, а тут их - по черепу, череп, естественно вдрызг, поэтому мы с них шкуры не снимаем, потому что для коллекции обязательно нужен черепок. Их, конечно, жалко. Ставишь давилки и просишь Бога, чтобы их было поменьше. Да и нам тогда легче. А на моих давилках уже два раза попадались мышки, прищемленные за лапку.  Они совершенно живые были, наверно, недавно попались. По правилам их вообще-то придушить надо, но у меня рука не поднимается, я их отпускала – ничего выживут, тем более, что лапка покалечена только в кисти».
Вот так зоогеография давалась – это были первые шаги: «Спали часа 4, а потом встали – и пошли по маршруту. Устали, конечно, страшно, но зато очень много всего видели, поймали полоза – это такая змея, 3 см в диаметре и 1,2 м длиной. Сначала думали, что это эфа – они довольно похожи, только что эфа ядовита, полоз – нет. Но, тем не менее, он неслабо тяпнул Ф. нашего, его вообще все пресмыкающиеся любят кусать. Видели очень симпатичного геккончика – маленькая нежная ящерица с кошачьим носиком, и облизывается так же. Поймали тарантула и довольно много фаланг. Такие страшилища, жуть. А на моих шортах посидел тушканчик – когда мы проснулись, обнаружили следу, проходящие прямо через них».
В дневнике очень подробно описаны все типы пустынных биотопов - черносаксаульники, белосаксаульники, кандымники, пески с песчаной акацией, такыры и т.д. Я именно тогда увлеклась картографированием местообитаний животных, их классификациией и дешифрированием аэрофотоснимков, старалась обязательно привязать все места, где делались учеты к конкретным контурам и обловить все то, что еще не обловлено. Забыла напрочь, но кажется я первую курсовую по Репетеку писала, по мышам. 
Огромный массив новой информации мы освоили, съездив на Каракумский канал, куда нас повезли в конце июня. Большой маршрут, совершенно новые места, а главное – уникальное рукотворное сооружение, которое перекроило не только экосистемы, но и вековой уклад жизни людей. А по большому счету именно он положил начало деградации и исчезновению Аральского моря, до сих пор забирая воду из Аму-Дарьи.  Тогда мы про это не говорили, просто очень было интересно. Ехали с ночевкой километров 110 км, встали лагерем под мостом через канал в районе Захмета. Из письма: «Сразу влезли в воду… В канале довольно сильное течение – если плыть перпендикулярно берегу, то доплывешь метрах в 60 ниже… В жару купаться невозможно, потому что песок на берегу раскален так, что пройти по нему может только верблюд, да и то в кедах».
А в дневнике записано все, что нам рассказали. Про фильтрационные водоемы, про не выстеленное ничем русло канала, про огромные из-за этого потери воды, про уникальные инженерные решения, которые были использованы при проектировании трассы канала. Были обзорные экскурсии, и нам рассказывали про зарастание берегов канала и озер тростником, что еще увеличивает потери воды за счет транспирации, про влияние обводнения на распространение и численность грызунов, про изменение эпизоотической обстановки, про околоводных и водоплавающих птиц, про зарыбление водоемов и динамику численности животных, связанных с каналом.
Конечно, мы ловили рыбу – и на удочки и сетью, которые нам дали на время местные жители. Варили уху, жарили – сазаны, судаки, сомы, чехонь, плотва, жерех. Все это было для меня впервые и поэтому вызывало щенячий восторг. Даже озерко с прозрачной водой казалось волшебным: «Представь – желтый песок, бирюзовая вода – чистая, прозрачная, без течения, и бездонное небо!.. Сколько раз я там повторяла, чтобы мгновение остановилось!»
Жизнь в Репетеке после канала изменилась: уехала Елена Григорьевна. Мы все еще ходили в маршруты, но уже как-бы по выбору: посмотрели, как работали ленинградцы, которые на самом деле были художниками, но подрядились помогать специалисту-почвоведу, который заставил их раскапывать корневую систему небольшого саксаула…
А мы стали немного свободнее, расширили сферу общения, знакомились с местным населением, даже стали ходить через дорогу в кино и в магазин.
 
Познакомились со специалистами песчано-пустынной станции, директоро Суханом Вейисовым и Какабаем Атаевым. Через много лет потом я встретилась с Какабаем как с родным.

Съездили в Мары – областной центр Туркменистана, посетив там восточный базар со всей его тогда еще не виданной нами экзотикой, накупили знаменитых чарджоуских дынь. Именно там я первый раз покупала книги, что стало обязательным потом во всех экспедициях: в те времена в Москве книги были недоступны, а все магазины страны снабжались ими по разнарядке. Спроса на них, естественно, почти не было, и собственную библиотеку я формировала именно так.  Ибсен, Бунин, Рабле, Достоевский и даже 25-й том современной фантастики. А еще мы с Мирутенко (мы к этому времени подружились) были приглашены в гости к Кузнецовым. Они были москвичами: Валерий Иванович – выпускник нашей кафедры, сотрудник заповедника, его жена – скрипачка и трое детей (или тогда еще один?). Именно их быт, организованный своими руками, все эти навесы, топчаны  и дастарханы на улице, мебель, книжные полки, густо заставленные книгами, столы, занавески, сухие цветы, какие-то картины, коряжки, поделки… в общем, со вкусом и любовью свитое гнездо, заронил в моем сердце мечту о ТАКОЙ работе, ТАКОЙ семье и ТАКОМ доме.
Еще интересная деталь – мало того, что практически бесплатно все это получали, нам еще платили стипендию! И выдали прямо там! Конечно, мужики сразу съездили в Чарджоу (на проходящих поездах можно было) и привезли всяких вкусностей и сухого вина, чтобы отметить день рожденья Петра Дмитриевича.
Закончилась эта экспедиция феерическим круизом по городам Узбекистана. Это было первое прикосновение к огромному пласту азиатской культуры, который я полюбила навсегда.  Наши дорогие учителя, Лариса и Петя (именно так мы их между собой звали), взяли на себя труд не просто свозить нас в Бухару, Самарканд и Ташкент. Они договорились насчет экскурсий и проживания в общежитии университета в Ташкенте, возили нас в урочище Аманкутан, на водохранилища, знакомили с совершенно нам неведомой древней архитектурой и историей и даже лазали с нами в пещеры. Они же рассказывали о том, как надо себя вести среди другой культуры, объяснили, что если ты не хочешь, чтобы к тебе приставали на улице в городах и кидали камнями в кишлаках, не ходи в шортах и с голым животом!
Вот такая была у нас 45 лет назад учебная полевая практика. И запомнилось это на всю жизнь не случайно. Через много лет на мой вопрос о том, всех ли своих выпускников помнит Елена Григорьевна, она ответила: «Ну что вы Марина…Вы же были очень своеобразной группой. Я с ужасом вспоминаю, как я согласилась на эту авантюру». Уж очень необычными были эти края, экстремальной - погода, яркими личностями - однокурсники. Мы многое узнали, многому научились, и что уж там говорить, именно там стала зоогеографом я. Через год мы уже совершенно самостоятельно вели учеты птиц и мышевидных грызунов в Сары-Челеке, пополняли кафедральную коллекцию, составляли карту местообитаний животных и путешествовали по горам Средней Азии. Но это, как говорится, уже совсем другая история.