Мы все не без греха

Мне было не более семнадцати.  Силен, как говорил, глядя на меня отец, “парубок” что надо.  Каждое утро поднимал штангу-двух ось вагонетки, килограмм шестьдесят, которую нашел у “железки”  и притащил домой.  Мать, увидела, как я тащу на плечах железяку, с трудом протискиваясь через узкую калитку,  сказала отцу, который сидел на дровнях и пыхтел цигаркой,  смотри, что твой сын несет. Тот, посмотрел в ту сторону, в которую указывал перст женщины, лаконично произнес, -- “Волот”, мать”.   Так я стал таскать свою штангу каждое утро.   Десять, двадцать, тридцать выжимов, набрал мешок опилок сырых, каждый день поднимал на пять раз больше,  заменяя горсть опилок, на горсть песка.  И  когда мешок оказался полон  песка,   стал наполнять его камнями. Так  я претворял на практике прочитанное о русском богатыре Иване Зассе.
Я полюбил этот индийский фильм Бобби. В нашем городском кинотеатре он демонстрировался целую неделю, по два сеанса.  Я был на каждом просмотре.
--“ Мам, дай двадцать копеек”,--  на что мать отвечала, --“ Я бы хотела познакомиться с твоей Бобби”,  -- и  давала мне счастливую металлическую двадцатку.
  Последний сеанс, окончание фильма, без четверти двенадцать. Тихий августовский теплый вечер.  Прохожу нашу круглую площадь. Я у Дома Культуры, и вдруг, слышу,  в сквере женский плачь и сквозь его всхлипы,--“  Не трогайте, Спасите!!
Трое парней, каждый из которых был старше меня на целую пятилетку.  Двое держали за ноги и руки распластанную на траве девушку, а третий, стоял над нею, растягивая ширинку брюк.
Удар сзади по шее развернутой ладонью и “счастливчик” пролетев над лежащею девушкой,  рухнул в бурьян.  Схватка длилась не долго, пока я противостоял двоим, третий ударил мне по затылку чем-то тяжелым и жестким.
; --  “Я сейчас вызову скорую, потерпи”,--  эти слова звучали откуда-то из далека, но были так соблазнительны и нежны.  Не было скорой помощи, не было милиции.  Я очнулся и увидел знакомые черты лица той девушки, о которой втайне  воздыхал.
Это было начало моего последнего учебного года, начало октября он был похож на август – теплый, словно бы лето  отдавало  последнюю свою негу.  О герое не знал никто, кроме нас — меня и Тамары.  Я был освобожден от учебы по настоянии участкового  врача.
 Тамара пришла, словно кошка, прокравшаяся через двор сторожевых псов.
 - « Как ты”? --   это был ее первый вопрос.
--“ Жив, как видишь”, --  ответил я, тайно радуясь, что такая девушка беспокоится обо мне и пришла навестить.
 Она была старше меня почти на пять лет.  Мать, узнав о произошедшем, гордилась мной, и это я чувствовал в отношении ко мне, в каждом ее слове.  Но, когда она узнала, что за девушка, спасенная мною, и к которой я питаю нежные чувства, ее словно подменили.
–“Она тебе не ровня, вот что выдумал”,  – возмущалась она,  и в этот момент я пресекал ее высказывания. 
Я выздоровел, осень стояла теплая – конец октября – Бабье лето. Листья шуршали под ногами, падали на нас, словно дождь, а мы прогуливались по тропинкам нашего городского мини-парка, взявшись за руки.  И, вдруг, она дотрагивалась до моего плеча, а после,  прильнув к нему губами,  шептала,
--“ Как ты силен, мой рыцарь”.   
Я читал ей стихи Есенина на скамейке у ее дома, и сонный голос женщины из окна, хрипло кричал, --“ Тамарка, марш домой, гони хахаля, завтра рано на работу”.
 В ответ ей отвечала тишина. Мы убегали на пустырь, среди которого рос огромный куст жасмина, и, спрятавшись в его зарослях, целовались. То юности моей непорочная любовь. 
Наши матери нас поссорили, они сплели такие “плетки”*(cплетни) вокруг нас,  что я решил расстаться с девушкой “неверною”. 
Мне уже девятнадцать и я по армейским нормам “черпак”,   отслужил год и получил отпуск.  Я у ее дома,  в окнах свет, на стук никто не отвечает.  Окно в ее комнату открыто.  Что движет мною? Я у ее тумбочки, на ней блокнот, открываю, читаю, понимаю ее дневник.  И в нем обо мне, о ее тоске, ожидании.   И вдруг, слышу  с улицы, --“ Тамара,  это кто  у тебя в комнате? – Воры”!!
 Женщины вбегают в дом и видят меня, обескураженного, растерянного.  Ее мать бьет меня по щекам, а Тамара,  кричит, --“ Это Сережа”.
 Она схватила меня за руку, и мы выбежали во двор, за калитку к кустарнику жасмина ….
Прошли годы, много вод унесла наша река жизни.  Мне не двадцать, да и не сорок.  Я приехал в родной город.  Отца уже нет, мать старушка,  рада сыну,  известный журналист на всю страну, гордиться им.  Об этом мы понимаем,  когда сами становимся родителями.  Побыв в семье, я всегда непременно встречаюсь с двоюродным братом,  моим другом детства.  Хорошо посидели,  предаваясь воспоминаниям,  похлопывая,  то и дело, друг друга по плечу, дескать “ Жив еже курилка”.
-- “Ну,  что,   продолжим наш званый вечер”, --  предложил брат Валеха,  так я называл его с любовью.   И повел меня Валеха  хмельного,  как и он сам…. 
Старый, покосившийся сруб жилого дома, веранда, которая, как мне показалось, вот-вот отделится от основной постройки, заросший дикой травой двор, покосившаяся и болтающаяся на одной петле калитка,  – все удручающе.
–“ Ты куда, брат меня привел?”,  – задал я ему вопрос, едва переступил порог.   В доме темная прихожая,  с запахами плесени,  далее комната, освещенная тусклой лампочкой,  загаженной мухами,  диван,  журнальный столик, телевизор,  и общество – пьяный мужчина нашего возраста, и две девицы, которые годились нам в дочери, но их лица, были до такой степени спиты, что они казались нам ровесницами.
--“  Валеха”, --  защебетали женские голоса,  и брат выставил на стол две бутылки вина, которые я привез ему в качестве сувенира – прекрасное марочное молдавское вино.  Винный хмель задел за живое водочный.  И  уже убогость строения, когда я взирал на него,  выйдя во двор, и его внутренне содержание,  казались мне терпимыми и сносными для обитания.
--“Возьми,  которая твоя?”, --  сказал Валеха,  развалившись на диване между девиц,  и обнимая их за плечи.  Я сидел на треножном стуле за столом,  хмуро рассматривая троицу.   Где-то в полумраке,  в кресле,  дремал мужчина, в чертах лица которого едва угадывался знакомый мне с детства человек,  мой ровесник с параллельного класса.
--“ Где можно вздремнуть минутку”, --  едва ворочая языком,  не от того что был пьян,  а от не желания общения,  спросил я.
--“  Спальня за стенкой,   там же и грелка”,--  съехидничала  одна из девиц.  Раздвинув тряпичную ширму,  закрывающую дверной проем между комнатами,  я оказался во тьме.  Загорелась настольная лампа,  и я увидел ее,   ту,  о которой забыл давным-давно.  Она лежала на кушетке,   всматриваясь в зашедшего, в ее комнату.   Пьяные глаза, в которых,  вдруг, отразилась вся душевная боль.   Это была долгая минута молчания.
--“  Ты”?--  Вот и все что она могла произнести.  Вновь долгая пауза.  Затем ее глаза наполнились слезами и ненавистью, и она произнесла, вернее из ее груди вырвалась боль.
--“ Возьми, что хотел”, --  и сбросила с себя одеяло.  Обнаженное тело, я ее никогда такой не видел.  Я потупил взор. 
--“Уходи,  слышишь, уходи,   останься только в моих грезах” -- , едва слышно прорыдала она.  Я развернулся и ушел, никому не сказав  ни слова.  Просто,  ушел по английский.