Холмы

       памяти А. Башлачёва


В пепельно-бурый хлам -
с чашкою по углам,
по сосудам-не-в-честь, по изнанке
по урочищам на карниз..
или капищам;
кто хитрее - на бис -
прикрывая фланги
по Весёлым, Рыбачьим, but
всё же кладбищам -
в ад.

На калёных рябинах
их головы и клыки,
речь - по сутулому небосклону из грязной пены..
Иероглифы в желтых глинах
и в красных,
остальное - долги;
челобитье у рюмочной
их вселенной.

Что не сгнило,
то впрок - для таких же скотов алмазных,
им святая игла!
хугларьё на кострах и казнях
в глотки лило
последнее бастардо'
с элегантностью барда,
я кажется помню:
как мило - до,
а потом лишь - смола,
чёрная кровь бастарда.

Запеклась на ржавых губах
ржавая нота,
режиссёр с удивлённым лицом
вполоборота,
сад диких Шахерезад,
и похмелье в бычках неминуемой Примы -
это поезд Свердловск-Ленинград
и назад..
Это поезд,
а мы пилигримы.

Отрыгиваю, будто младенец,
подобье пищи,
бытие оплетает медью,
как анаконда - впрок,
скоро подключат ток
в обесточенное Макондо,
а за ним воду -
к столетью -
в героиновый холодок.

Спрос на золотых рыбок
в усталой желчи,
и Мелки'адес - у дверного кольца
с головой льва..
говорит смешные слова,
узнавая свой город
нарисованных женщин,
где горизонты - мимо,
а ты - вдова.

И прыжок по старинке -
башкою в асфальт,
смуглое небо -
молчи!
улыбнётся ему в дорожку,
батюшка Колокол,
это ведь он понарошку..
Как же кричит
душа - обезумевший скальд.

Золотой термояд
в позолоченные истоки,
вран на нырище,
птица, зябнущая в борозде -
ухожу по первой воде,
по последней дороге,
туда, где может быть, ты ещё
опаздываешь к вагону,
который в хвосте.

Этот образ - ж/д - неиссякаем,
как ночь Саломеи,
как могила Волошина
меж коктебельских скал,
что там ещё хорошего?..
пожелайте счастья мне, арамеи!
Дать позору достойное имя,
дать имени
точный оскал.



        30 июня, Форос