ояндаи дурахшонаи инсоният мебошад

Говорят, что сломалось у них что-то, но я не верю. У них техника в принципе плохо работает.

Но сам я тоже виноват – должен был предвидеть. Не первый день живу на свете.

«Ты хочешь вернуться в СССР?», – спросил меня Андрюха.

Я хотел, и Андрюха потащил меня в павильон Космос на ВДНХ.

Было второе воскресенье месяца – вход бесплатный. То есть удачное начало меня не насторожило, хотя должно было.

То, что начинается плохо, должно закончиться полным провалом, но то, что начинается хорошо не лучше.

Как я вообще связался с Андрюхой?

Он приехал в Москву в командировку, но из-за чемпионата по футболу цены в гостиницах сделали хет-трик.

Андрюха позвонил и предложил неделю покупать продукты на двоих.

А мне что – комната свободна. Андрюха утром ушёл, вечером пришёл с пакетами.

В Москве из гастронома все только с пакетами выходят – с кульками невозможно представить.

В субботу мы поехали на Воробьёвы горы смотреть фанатов, а в воскресенье, значит Космос.

Я ещё на Воробьёвых понял, что СССР где-то рядом, но значения не придал. Все флаги в гости к нам.

В павильоне Космос стоит телевизор, и там показывают, как Гагарина встречают.

Этот телевизор нужно взять вместо детектора лжи.

Подводишь человека, вешаешь ему на руку тонометр и включаешь, хотя по глазам и так видно.

Если только Гагарин пошёл, а у человека давление не прыгнуло, значит, предатель Родины. И всё!

А то, как заладят, где ты был 19 августа и чей Крым?

Любой же соврёт и не покраснеет!

Космос был наш, понимаете! Весь бесконечный Космос за один день стал нашим, а вы  – Крым, Луганск!

В общем, подходит к нам на выставке мужичок седенький такой приличного вида.

И тихо так в полголоса говорит: «За 500 рублей хотите в скафандр залезть?»

Я говорю: «За 500 рублей – нет, а за 300 могу».

Он говорит: «Цена адекватная. Полный возврат в СССР гарантирован».

И купил меня этим.

Я протянул мужичку полутысячную, но он не взял: «Потом отдашь, оттуда люди другими возвращаются», – казал грустно, но так по-человечески, по-советски, что я опять не насторожился.

Знать бы!

Я залез в скафандр. Последнее, что видел через стекло, как мужичок закручивал вентиля.

На секунду стало темно и тихо.

Очнулся я в тесном помещении.

Воздух был пряным, будто траву курили. С улицы заунывно ныл однострунный мотив.

За столом сидели пятеро.

Говорили  на дунганском языке, но я всё понимал, откуда-то зная, что могу говорить на арабском, казахском, китайском, сибинском и татарском.

«Ли Джуджан, – обратился ко мне человек в цветном халате и высокой овечьей шапке чёрного каракуля, – нас в СССР просто так не возьмут. Надо много гоминьдановцев перебить».

Это я и сам понимал.

Уйгуры звали меня Ли Джуджан, хотя я был Фотий Лескин.

Старовер, счетовод и дорожный мастер, затем партизан и наконец, полковник.

Мы перешли к соседнему столу, где лежала старинная карта на русском языке протёртая на изгибах до дыр.

Единственный город на карте назывался Кульджа.

Я откуда-то знал, что однажды здесь назовут улицу именем генерала Лескина, но мне не нравилось приставка генерал.

Сколько народу нужно положить, чтобы из полковника стать генералом!

Гоминьдановского, советского, казахского и вообще.

Меня ведь вполне устраивала контрабанда золота горными тропами Чингила, вдоль Чёрного Иртыша, как всегда ходили предки со времён Дороги.

Возили шёлк, посуду, чай, но после гибели Джунгара мы оказались между двумя империями.

Те воевали.

Иногда между собой без особого остервенения, но чаще с особым остервенением они воевали за власть в столице и всегда у нас в Синьцзяне.

«Синьцзян это 2 миллиона квадратных километров, три Франции. Мы должны иметь свою страну», – сказал я, показывая на карту.

Люди закивали, молодой Касымов пыхнул трубкой – вот откуда травяной дым, кто-то сильнее ударил с улицы по одинокой струне.

«Дай русским чугакайский батальон», – сказал Оспан-батыр – решать будем после войны».

Не доверял я казахам Среднего жуза и, как потом оказалось, правильно.

Оспан увёл своих нукеров к Чан Кайши.

«Сколько раз за 200 лет казахи переходили из России в Китай и назад, спасаясь от гонений, налогов, китайской грамоты, своих беев, служивших далёким царям и ханам?, – спросил я Оспан-батыра, – нам нужна своя страна».

«Пусть война окончится. После войны решим», – махнул рукой Азизов.  Знал я, как он решает после института в Ташкенте.

Дальнейшее промелькнуло как в кино. Бои на Алтае, наступление на Урумчи, гибель всей делегации Второй Восточно-Туркестанской республики в авиакатастрофе при перелёте в Пекин на переговоры с Мао.

Я вернулся в СССР в 1952-м. Лечился, получил 15 лет лагерей после смерти Сталина за контрабанду золота.

Но сидел всего 5.

Хоронили меня с воинскими почестями в Алма-Ате в 1984.

Синцьзян вошёл в состав Китая, а я нет – я вернулся в СССР.

Вылезая из скафандра, я с лёгкой душой дал мужичку тысячу.

Другим человеком вылезал потому что…

Возле строящегося павильона Казахстан на ВДНХ я не нашёл ни одного казаха, но были таджики, которые клали плитку.

Я спросил их, как будет по-таджикски Коммунизм светлое будущее всего человечества?

«Коммунизм ояндаи дурахшонаи инсоният мебошад», – надиктовали мне таджики.

«Почему вы не живёте в своей стране?», – спросил я их.

«Была война. После войны сюда решили приехать», – сказал один.