Постметафизика. Трактат

                ПОСТМЕТАФИЗИКА
             
                Имеется эвристическая максима, что истина находится в еще
                не осмысленной возможности, которую мы можем исследовать только
                при отрицании чего-то, допускаемого как очевидное.
                Ф. Рамсей.
               
                ВСТУПЛЕНИЕ
         
          Отдавая себе отчет, каким анахронизмом в наше время выглядит возврат к метафизике, все же рискну предположить, что своего последнего слова она еще не сказала. В пользу этого соображения имеются некоторые прямые и косвенные доводы, которые я и изложу, прежде чем перейти к собственно онтологической проблематике.
          Метафизике, со времен Канта и Конта, много чего ставилось в вину, но главные ее преступления, несомненно, заключаются в порочащих связях с эссенциализмом и догматизмом, а также в притязаниях на обладание абсолютной истиной. Сегодня многие стали задаваться вопросом: каким образом возможна метафизика? Истый философ не может удовлетвориться паллиативностью науки и подсознательно (а с постановкой такого вопроса уже и явно) стремится к последним пределам. Думаю, что ответ совершенно очевиден: возрождение метафизики если и возможно, то лишь с учетом той уничтожительной критики, которой она была в свое время справедливо подвергнута. Иначе говоря, порывая с предметом науки, метафизика должна всецело оставаться в рамках ее требований, которые в общих чертах можно свести к одному – максимально возможной верификации. 
          Все доктрины прошлого бездоказательны, но повинна ли в этом сама метафизика? Не впадаем ли мы в индукцию перечисления, предполагая, что эссенциализм является ее врожденной болезнью? Ведь при здравом рассуждении любой мыслитель предпочтет одно опытное знание десяти интуитивным. Разве все варианты уже исчерпаны? Возможно, в рамках классики найдется место для теорий, подтверждаемых опытным путем, а не только уводящих в заоблачные дали безудержного воображения.
          Есть догматизм мышления, и есть догматизм факта. К последнему, как правило, не бывает претензий. Например, религия насквозь догматична, но если она когда-нибудь предъявит нам живого бога, то вспомним ли мы тогда об этом? Окончательное решение, а метафизика неотделима от него, не может не быть догматичным. Но важно, чтобы догма отталкивалась не от предположения, а от неоспоримого факта. Таким образом, как и в случае с эссенциализмом, проблема догматизма связана с проблемой верификации.
          Современное мышление отрицает существование абсолютной истины или же отказывает человеку в возможности ее познания, впадая тем самым в парадокс лжеца. Это мнение также претендует на абсолютную истиность, причем в наименее трудозатратной форме. Негативные суждения нуждаются в доказательствах точно так же, как и позитивные, но в данном случае они лишь паразитируют на неудачах последних. Критика должна обращать внимание не на уровень притязаний, а на их обоснованность и доказуемость. Моральная или же какая-либо иная ангажированность недопустима.
          Я понимаю абсолютную истину двояко. Гносеологически она дана в тождестве предмета и его понятия - относительные истины его не достигают по определению. Исторически же она представляет собой основополагающий принцип бытия (истинность которого непосредственно зависит от успеха предыдущего решения). Это знание не бытия в целом, а лишь его первоначал. Речь идет о наиболее общем законе бытия. И хотя "с началами не просто - они слишком просты, чтобы с ними… было просто" (В. Бибихин), но задача, таким образом, чрезвычайно упрощается, переходя, скорее, в область психологии.   
          Согласно Канту, "в метафизике есть наследственный порок, которого нельзя объяснить и тем более устранить, если не добраться до места его рождения". Казалось бы, вот абсолютно здравая идея! Но далее следует им же самим инспирированный запрет на метафизику. Может, речь идет о, своего рода, карантине, куда помещают больного до его излечения? Но в результате возникла тупиковая ситуация: "запрет на метафизику вытекает из определенных метафизических предпосылок, которые в силу запрета на метафизику не могут быть пересмотрены"  (О. Столярова).
          Однако основная причина отказа от глобальных тем и последних ответов заключается вовсе не в Канте, а в партикулярности современного  мышления: сегодня нет уже более философов par excelence, а есть лишь узкие специалисты и искусствоведы от философии. Проблематикой бытия ныне занимаются исключительно доморощенные философы-недоучки, для которых недомогания метафизики – пустой звук. Автор, впрочем, и сам дилетант, но руководствуется как раз доказательной стороной дела.
          Данный трактат преследует чисто ознакомительные цели и по большей части не содержит чего-либо непонятного для людей, в общих чертах знакомых с метафизикой, а потому максимально ограничен в цитировании и не содержит каких-либо комментариев и сносок.
               
                ПРИНЦИП СТАНОВЛЕНИЯ

          Я бы не стал ударяться в конспирологию и излишне демонизировать метафизику, как это делали ее оппоненты еще в недавнем прошлом, сводя проблему едва ли не к психиатрии. Как и всякий исследователь, метафизик начинает с того, что изучает закономерности окружающего мира, и не вина его, а беда, если, лишенный обывательского благоразумия и инстинкта самосохранения, он не останавливается на полпути, а идет до конца.
          Считается, что всякая здравая мысль, доведенная до своего логического конца, становится абсурдом. Возможно, что метафизика пострадала именно из-за этого. Пока мы ограничимся констатацией следующего факта: здравая мысль, к которой в ходе наблюдения за объективной реальностью, приходят метафизики, ничем, по сути, не отличается от вывода любого научного исследователя: в основании мира лежит феномен становления.
          Все метафизические доктрины представляют собой попытки объяснить бытие с эволюционных позиций. Феномен эволюции столь наглядно и полно представлен в окружающем мире, что не оставляет мыслителю возможности выбора. Принцип становления уже вовсю использовался в космологических мифологиях, и зарождающаяся философия лишь благодарно переняла его, сделав центральным пунктом своего дискурса. 
          Как известно, все мифологические картины мира суть космогонии – повествования о возникновении и дальнейшем формировании Вселенной. В отличие от мифологии грамотная метафизика фокусируется не на проблеме возникновения мира, а на его устройстве и функционировании, обращаясь к внутреннему смыслу бытия. Однако космогоническое мышление при этом не исчезло вовсе, а лишь трансформировалось в мышление становления (эволюции, развития, исторического процесса, прогресса и т.д.). 
          Так, Г. Ф. Гегель пишет: "мы можем…свести то, что здесь для нас важно, к одному понятию, к понятию развития: когда последнее сделается для нас ясным, то все остальное будет вытекать само собою". А вот это уже А. Н. Уайтхед: "без сомнения, если мы вернемся к изначальному и целостному опыту, то…становление…вещей окажется исходным обобщением, вокруг которого мы должны построить нашу философскую систему".
          Под этими словами двумя руками подпишется любой современный ученый! Более ранние мыслители, возможно, не умели так предельно четко сформулировать свою мысль, но, несомненно, при построении собственных метафизических доктрин исходили из тех же оснований.

                ПРОЦЕДУРА МЕТАФИЗИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ.

          Остановись метафизики в своем исследовательском раже на этом безобидном и вполне очевидном выводе, никакого скандала в дальнейшем не возникло бы… но тогда это была бы уже не метафизика. Мыслителю мало зафиксировать факт всеобщего наличия становления и провозгласить его основополагающим принципом бытия, как это, к примеру, происходит в науке, для которой истина - абсолютно избыточная вещь, а "главное, чтобы техника работала" (К. Ф. Вайцзеккер). Принцип становления в глазах метафизика должен получить всестороннее обоснование, куда входит формирование соответствующего абсолюта, а также его атрибутики. Он не может в отличие от материалиста или ученого вот так запросто доверить такое важное дело, как эволюция, самим вещам.
          Мало кто из нас способен остаться равнодушным к захватывающей эпической драме под названием становление. Она вдохновляла и всегда будет вдохновлять человечество на создание самых выдающихся произведений в различных областях его деятельности. Перед глобальностью становления меркнут всякие возможные нестыковки. Одной из них является то, что собственно и определяет величие становления – его бесконечность. Это обстоятельство всегда указывает грамотному мышлению на отсутствие смысла, поэтому в философии бесконечность еще принято называть дурной.   
          Помимо смысла становление нуждается также и в силе, которая приводила бы его в действие, то есть заставила бы частности сплотиться вокруг него и неуклонно следовать в указанном направлении. В этом заключается основная задача трансцендентных и формально имманентных субстанций – от "идей" Платона, "форм" Аристотеля, плотиновского Единого вплоть до всеобщего в материализме, бергсоновского "жизненного потока", уайтхедовского "бога-корректировщика" и т. д. О недостатках доктрин имманентного становления говорил еще Кант, приравнивая "закоренелых атеистов к самым непоследовательным теологам". Как следствие, в процессе осмысления бытия в рамках категории становления "понятие единого вместе со всеми своими функциями и свойствами плавно перешло в понятие бога".
          Куда исчезает наглядность становления при его осмыслении? Откуда берутся те причудливые и бездоказательные теории, за которые метафизику справедливо нарекли "формой интеллектуального мошенничества"? Аппарат метафизики, как бы хорошо он ни был отлажен, все же не волшебная палочка, чтобы одним взмахом превратить овцу в шоколадку. Что в него поместишь – то на выходе и получишь, только уже в гипертрофированном виде. Аберрация заложена не в метафизике - она словно вирус проникает в нее вместе с принципом становления.
         В ходе осмысления феномена становления, метафизика порывает со здравым смыслом, погружаясь в область туманных догадок и интуиций, тем самым становясь "учением о сверхчувственных основаниях бытия". Но это обстоятельство не изначально присуще метафизике, как принято считать, а лишь следствие не первичности (неистинности!) становления.
          Впоследствии неклассическая философия возникла именно как реакция на неудачу метафизики осмыслить феномен становления. Но все потуги иррационализма дальше складывания гимнов и славословия эволюции не простираются (см. А. Бергсон и проч.). 

                ПРИНЦИП УНИЧТОЖЕНИЯ

          Про уничтожение же упоминается только вскользь: "при возникновении нового, старое исчезает". О нем говорят, лишь держа в уме становление: "уничтожение одного есть рождение другого" (Аристотель). Трудно было бы ожидать чего-то иного от мышления становления.
          Уничтожение, представленное в окружающем мире столь же широко, как и становление, указывает на ничто. Разумеется, последнее нельзя поместить в основание мира, если ты не являешься богом. Зато можно поставить в конце. Причем не мира в целом, а каждого конкретного процесса или события, что чрезвычайно важно, ибо тогда отпадает всякая надобность в "умных телах" и "хитростях разума", ведущих к эссенциализму и вызывающих обвинения со стороны постмодернизма в ущемлении свободы частностей.
          Что позволяет полагать, что целью вещей является не развитие, а уничтожение? Подсказку дают наши собственные потребности и желания. Человек, как известно, есть совокупность потребностей и помимо них ничего собой не представляет. Каждая потребность стремится не к переходу в другую, а к своему уничтожению, реализации. Термин "реализация" упомянут здесь не случайно. Ничто - это не просто смерть. Лишь завершение придает окончательный смысл всему происходящему. Эмпирически подкрепленная концепция бытия для своего одобрения еще может обойтись без принципа становления, но без позитива она обречена. Потому что мир - это мы сами: никто извне не вставляет нам палки в колеса.
          Мы говорили о человеческих потребностях, но потребностями (только в иных формах) пронизаны все вещи в окружающем мире. Иначе говоря, в мире нет ничего, кроме потребностей. У Ч. Пирса есть очень интересная фраза: "цель мысли в том, чтобы не мыслить". Прагматизм как философия действия и пользы манкировал метафизикой, а потому не смог или же не захотел обобщить это свое открытие. А вот что пишет Т. Кун: "цель ученого или группы ученых – решить конкретную проблему. Пусть на ее месте возникает несколько новых, но не это имелось в виду".
          Напомню вкратце гегелевский механизм становления: противоречия, взаимно уничтожая друг друга, тем самым порождают новые, более богатые противоречия. И так без конца и края. Тут имеет место небольшая проблема, на которую научный детерминизм или материализм не обратили бы ни малейшего внимания, но только не метафизик: для обоснования этой на первый взгляд нехитрой комбинации Гегель был вынужден прибегнуть ко всякого рода "хитростям разума", а также держать на заднем плане божественный замысел, тем самым впадая в махровый эссенциализм. Если мы логично предположим, что цели противоречий далее тривиального снятия не простираются, то тем самым оградим себя от этой опасности.
          А как же тогда возникновение с его предельной наглядностью? Оно существует как побочный продукт уничтожения. Как ложь бытия. При уничтожении старого всегда возникает новое, не предусмотренное никем и ничем, поскольку все усилия были связаны с реализацией предыдущего процесса. Но мы этого не замечаем, потому что постоянно "живем с занесенной вперед ногой" (М. Мамардашвили). Уничтожение для мышления находится как бы в мертвой зоне – в качестве "реальности, недосягаемой в своей близости" (Т. де Шарден). Мы живем по законам уничтожения, а осмысливаем жизнь по законам становления.
          Смена принципа бытия приводит к смене определения феномена движения. Если прежнее гласило, что "движение – это переход от низшего к высшему и от простого к сложному", то новое звучит так: движение – это процесс, направленный на собственное уничтожение. Формула Д. Толанда - явно не философский продукт и является уступкой становлению: настоящий мыслитель никогда не поставит на одну доску высшее и сложное.

                МЕТОД УНИВЕРСАЛЬНОГО СОМНЕНИЯ
            
          Изменчивость и противоречивость всего, а также моих собственных органов чувств, заставляют меня сомневаться во всем. Остается лишь ничто. Рассмотрим его. Поскольку оно лишено всякого содержания, которое и является источником изменчивости, то в его лице мы имеем объект, не дающий никакого повода для сомнений – им тут просто неоткуда взяться. По Гегелю, "ничто есть чистая неопределенность и пустота", но именно пустота как раз и является гарантией абсолютной определенности ничто.
          Итак, метод универсального сомнения вывел нас на ничто. Оно не только наглядно (а не голословно) удовлетворяет атрибутам абсолютного, но в свою очередь вводит самый главный атрибут – предельную познаваемость, которого по понятным причинам лишены абсолюты становления.
          Для собственных целей метафизического опыта вполне достаточно постулирования той ли иной идеи необходимости (принципа бытия) и последующих фиксации и обоснования того предмета, на который она интенционально указывает - то есть именно последний пункт является альфой и омегой (в зависимости от того, какой метод исследования – дедуктивный или индуктивный – имеет место быть) метафизики. 
          Абсолют необходим, ибо если "счет идет на мелкую монету, то где-то должна существовать золотая". Иначе говоря, у реальности должна быть цель, обеспечивающая смысл. Только в лице ничто достигается предельная трансцендентность, чего нет у прочих абсолютов, и при этом мир ни в коем случае не удваивается. Также легко заметить, что критерии абсолютного по отношению к ничто буквальны, не нуждаются в каком-либо обосновании, тогда как по отношению к абсолютам становления все они явно носят гипотетический и метафорический характер. 
          Ничто снимает неустранимую во всех остальных случаях проблему интерсубъективности: индивидуальные особенности наших органов чувств никак не могут здесь проявиться. С точки зрения логики ничто - просто находка! Закон тождества гласит: "А равно А в одном и том же месте, времени и отношении". Ни одна вещь в окружающем мире не соответствуют этому требованию буквально. Ничто же удовлетворяют ему с избытком: оно равно себе всегда, везде и в любом отношении. Идеал эпистемологии, полное совпадение предмета и его понятия (так называемая "корреспондентская теория истины"),  на примере ничто получает свое реальное воплощение.
          В лице ничто я усматриваю возможность достижения компромисса между классической теорией истины и дефляционной, имеющей столь явную антиметафизическую направленность. Сторонники этой теории утверждают, что истина представлена лишь в "обыденных утверждениях" (Д. Стольяр), за пределами которых ничего более фундаментального нет. Против этого трудно что-либо возразить. Такие утверждения, разумеется, бывают весьма далеки от истины. Причины этого заключаются как в изменчивой и противоречивой природе самих вещей, так и в несовершенстве наших собственных органов чувств и мышления. Но ничто, как отмечалось ранее, не обладает никаким содержанием, а потому с легкостью элиминирует все указанные проблемы, и "обыденные утверждения" по отношению к нему автоматически трансформируются в истинные. Доводы постмодернистской эпистемологии рассыпаются перед таким объектом, как ничто. 
          Казалось бы, нет смысла говорить об истинности знания того, чего не существует. Но ничто не существует только с нашей точки зрения. К любой вещи надо относиться согласно ее, а не нашей природе: круглое мы катаем, а квадратное перетаскиваем. Природа ничто и способ его существования не вступают между собой в противоречие… а большего нечего и желать.
          Почему же мыслители прошлого не спешили использовать ничто в качестве отправного пункта своей дедукции, несмотря на его очевидные логические и верификационные достоинства, а упорно придерживались своих фантазий? Все очень просто. Универсальное сомнение хоть и значится началом метафизического исследования, но… лишь официально. На самом деле у каждого мыслителя уже имеется в голове та или иная картина мира, под которую он хочет подвести как можно более солидное основание в качестве гаранта ее объективности. Понятно, что использовать ничто в рамках становления не представляется возможным. В этом и заключается основная причина его игнорирования со стороны философов.
          Философы издавна затемняли природу ничто, наделяя его тем или иным содержанием. Экзистенциалисты помещали туда продукты своего травмированного сознания, а рационалисты и мистики отпасовывали все непонятное и невыразимое. Ясно, что таким образом ничто превращается в нечто или в метафору. К пониманию ничто близки буддизм, индийская и китайская философии, но там оно используется в рамках аксиологии. Только "нулевой мир" Лейбница и, как ни странно, Библия составляют исключение, но тут речь уже идет преимущественно о проблемах креационизма.
 
                ПРОБЛЕМАТИКА БЫТИЯ И НЕБЫТИЯ

          Доктрины, имеющие дело с ничто, традиционно причисляются к философии небытия, которая содержит в себе мощный отрицательный посыл для восприятия. И хотя данная концепция базируется исключительно на эмпирическом опыте, она не может игнорировать вышесказанное.               
          Для рассмотрения этой ситуации совершим небольшой историко-философский экскурс. Согласно основоположнику темы бытия Пармениду, "бытие есть, а небытия нет". Именно к данному тезису в первую очередь апеллируют оппоненты философии небытия, полагая, что этим все сказано. Но Пармениду также принадлежит и другое высказывание: "мышление и то, о чем мыслится, одно и то же". Оно является ключом к пониманию первого.
          Надо знать особенности древнегреческого мышления. Для грека мыслить - означало не просто подумать о чем-либо за чашечкой чаю, а осмыслить, получить достоверное знание (Ф. Кессиди). Но изменчивый мир (объективная реальность) не позволяет этого. Парменидово бытие не имеет с этим миром ничего общего. Иными словами, "есть" у Парменида – это не просто наличие, а статичность и познаваемость того, что наличествует. В свете этого, "нет" – не просто отсутствие, а изменчивость, противоречивость и, как следствие, непознаваемость. Что мы и имеем в лице объективной реальности – "в изменчивости мира симптом его нереальности" (Ф. Гиренок).
          Платон уже без всяких обиняков называл изменчивый мир небытием,  проделав, возможно, те же нехитрые расчеты. А за ним и христианство. Правда, человек при этом почему-то всегда исключался, но знаменитый тезис Декарта на самом деле должен звучать именно так: "мыслю, следовательно, не существую". М. Планку принадлежит прелюбопытное суждение: "существует лишь то, что можно измерить". Будучи ученым, он, возможно, не понял его глубинного смысла, а иначе, вероятно, поостерегся бы высказывать.
          Итак, небытие изменчиво, противоречиво и непознаваемо. Но тогда как быть с ничто, которое именно ни то, ни другое и ни третье? Ведь оно философской традицией накрепко повязано с небытием. С предрассудками надо расставаться легко: ничто - это форма существования бытия, а нечто – небытия. Нечто уже этимологически указывает на свою неопределенность, а ничто абсолютно по всем параметрам удовлетворяет парменидову бытию (см. характеристику бытия у Парменида). Теперь все четко расставлено по своим местам: посредством реализации-уничтожения небытие (окружающий мир и человек в том числе) переходит в бытие.
          Так называемая философия бытия, всегда кичащаяся своим высоким статусом, оказывается, все время имела дело лишь с проблематикой небытия! Вот каким скандалом может закончиться невинная апелляция к Пармениду.
 
                ЗАКЛЮЧЕНИЕ

          Все метафизические доктрины исходят из всецело эмпирических посылок. Почему же их выводы порывают с ними? Причины традиционно усматривают в сущности самой метафизики или же в особом психическом складе людей, занимающихся ею. Но есть и третий вариант: становление природно, но не является основополагающим принципом бытия.      
          Наследственный порок, о котором говорил Кант, имеет место не в метафизике, а в мышлении, воспринимающем мир сквозь очки становления. Осмысляя бытие, философ, тем самым, вводит принцип становления в метафизику, делая ее посмешищем в глазах научного мышления. Впрочем, наука и сама оперирует той же категорией, но это не приводит к абсурду, ибо она по своей природе не стремится к последним пределам.
          По аналогии с современной философией я назвал эту концепцию постметафизикой. По структуре и задаче она принадлежит метафизике, но при этом абсолютно верифицирована, не содержит в себе эссенциализм и догматична исключительно по факту. Учтена также и релятивистская критика, разумеется, не за счет метафизических категорий: новое всеобщее не диктует частностям ничего, что было бы противно их природе.   
    
          P.S. Представляется, что даже категорическое неприятие данной концепции будет, по сути, ни чем иным, как реализацией-уничтожением нашей потребности в этом - то есть ее фактическим признанием.