Малый Театр

Открытие Театра


А за окном такая ночка,
такая, значит, кутерьма!
Повсюду  с н е г  и  о г о н ё ч к и.
Роман Булгакова М. А.

Эргар



М. А. молчит, но он согласен.
Так прост секрет, когда раскрыт.
Ясней финальных строчек басен.
Моралей треснувших корыт.

Нас всюду окружает сцена.
А что на ней —  у ж е  роман.
И, выражаясь не обсценно,
Нас возвышающий обман.

Искусство сохраняет случай
Для подражания в быту.
Но гений (как его ни мучай)
В с ю  не заполнит пустоту.

Так пусть хотя бы —

Ночь, снежинки.
И, где-то, смутно, огоньки.

Пусть дирижирует Dzierzinski,
Пока горят большевики.



Перед спектаклем


Вращаясь слепо в ярости двора 
Почти такого же, где наша детвора
Вершит и суд, и жадную интригу,
Играя честно в читанную книгу,
Вершим и мы, практически как дети,
Причин и следствий расставляя сети,
Судьбу — вращаясь.

Это — ход планет.
Их спутников.
И даже путь комет.
Спираль галактик, тактик, ДНК.
Стратегии простёртая рука
Искривлена и метит точно в спину.
Вращаясь, Круг кувшинит глину,
Имея осью Бога.

Или нет?

Библиотека. Тайный кабинет.
Высокий замок. Палуба. Могила.
Повсюду действует невидимая сила.
Монетный двор. Альков. 
Надежда жить.
Чтоб вновь кружить,
Кружить, кружить…

Кружить.

Итак.

Вращаясь — в жерновах двора,
Шекспир с Мольером, два стальных пера,
Поверив опытом предел и прочность веры,
Реальность вскрыли методом карьера —
Тут их карьер исчезли берега.

Театр полон.

Кабы не пурга,
Видны бы были и балкон, и ложи.
Партер в кострах…

На что это похоже?

Откуда пёстрый тёртый контингент?
Вечор явился целый континент,
В резне поднаторевший, как в искусстве.
На по-эльзасски кисленькой капусте
К столу предложены горячие дела
И прокопчённые в делах тела
Политиков, протагонистов, судей
И дам, чьи обольстительные груди
И составляют достояние страны,
Перед которым все круги равны,
Пусть даже леди скажут нам иное.

Разносят пиво.

Поглотят герои
Закуски, без которых ни обед,
Ни ужин не сулят побед.
Галёрка трескает кровянку и рубец.
Треске привержены святоша и подлец,
Столпы парламента, верховный судия,
И палачи, и короли — и я.

Хлопки шампанского — удачные дуэли.
Убиты те, кто дамам надоели.
Кто, в очередь не встав,
Полез в кровать,
На страсть ссылаясь…

Можно ль начинать?
Такую ко-продукцию едва ли
Найдёте на обычном фестивале.

Два автора?

Стругацкие, Петров
И Ильф писали — критик, будь здоров.
Но чтобы так — француз и англичанин?
Они ж себя воздвигли каланчами
Друг друга отдаль. Порознь. Стоят —
И даже мыслью не положишь в ряд.
Неважно, впрочем. Правит режиссёр.
Он и закончит неуместный спор.

Заметим вот что.

Каждый жил полвека
Плюс лишний год.
Вот мера человека.
И пенсионный возраст для мужчин.
Но горизонт обзора с каланчи
Годов поболее —
Как минимум пятьсот.
Уж нас-то оба знают наперёд.
Назначен в судьи нам двуликий Янус.
Наедине с двумя я не останусь!

И без нужды.
Билетов нет и мест.
На женихов достаточно невест.
Но вот у всех ли будет совпаденье
Их тайных звёзд?
Совместное паденье?
Единый взлёт, а следом и полёт?
Ужели так?
Скорей, наоборот.

Какой-то звук…

Постреливают в яме?
Что? Страшновато?
Жаловаться маме
Уже не выйдет.
Мама-то жива.
Но детские исчерпаны права.

Итак, вращаясь, блок приводит блок
В движение. На занавесе клок
Материи был выжжен при пожаре.
Тушили дружно, с труппою Бежара.
Плюс — пара трупов. Выживет балет.
Но тут — трагедия. На много-много лет.
И передышек не дадут антракты.
Зато — какие грезятся контракты…

Вот занавес пополз.

А там, за ним — 
Не то туман, не то закат и дым…

Идеомахия.

Война больших идей
На фоне гибели малюсеньких людей.
Верните мне беспомощность младенца.
Оденьте в тряпку, ветошь, полотенце.
Пустите плыть в корзине по волнам.
И я урок наглядный преподам:
Чего, как жизни, точно жажду я?
Чтоб встретила меня моя семья.
Надёжный метод самонаблюденья
Мне открывает важные явленья
В самом себе — а значит, в целом, в нас.
Ведь интроспекция — и карта, и компас…

Но зал бушует.

Он намерен жить,
Не рефлексируя.
И пламя не тушить.
Вращая сцену, щёлкают года.
Сезон сезон не повторяет никогда.
Пусть мелкие, но всё же есть отличья.
Меняются понятия приличья.
Вот, скажем, умалилась роль стыда.
Но стала ли свободнее среда?
Педаль бесстыдства давит на либидо
Сильнее, чем бесплодные обиды. 

Спектакль — не проповедь.
И сцена — не алтарь.
Тут у дирекции есть здоровенный ларь
Для сломанного в пьесах реквизита.
Ничто не может быть без жертвы позабыто.
И счастлива она должна быть тем,
Что станет больше запрещённых тем.

Но мы не жертвуем.

И тот, кто был убит,
Опять пирует, весел и не спит.

Театр — память.

С Гамлетом Тартюф
Сыграют вместе чисто русский буфф.

Не будем же отгадывать финал.

Мы им построим мост через Канал.



Монолог Q.


То электричество, которого вторым
любовным следствием является влеченье,
а первым, не подверженным леченью,
неотвратимым, словно остров Крым,
предчувствие, что мы вот-вот сгорим,
едва-едва вчера заземлено.
Как будто бы, покамест не опасно.
Вот только ждёт пробоя ежечасно.
Влетает молнией в раскрытое окно.
И знать его законы не дано.

Когда младенец требует сосок,
один носок зовёт другой носок,
а пуля ищет именно висок —
тогда и кардо, бросовый кусок
обычных мышц, пружина часовая,
что измеряет жизнь, не уставая,
давая сбой, собой кроит зазор,
в который провалиться не позор.
Тем более, что падают туда
деревни и большие города,
а если повезёт, так даже страны.
На всё хватает маломальской раны.

Безумие, считать, что этот плен —
свобода. Что потом встаёшь с колен.
А между тем садишься на наркотик.
Зовёшься мило, «мой влюблённый котик»,
простое и смешное существо,
органика, живое вещество.
Всё дело в жизни. Есть её призыв,
не побеждаемый рассудком и порядком.
Жизнь не играет ни в какие прятки.
Признаемся: она — кошмарный взрыв.
И мы летим, взорвавшись, врозь и вдаль,
теряя сердце — лишнюю деталь.

Из нас чуть позже соберут машины,
как этого желал ещё Декарт.
Мир человеческий и мир мышиный
окажутся одной колодой карт.
Игрой молекул. Степенью числа.
Умы утонут в сонме вариантов.
А разводящий караул богов
не обнаружит на постах атлантов,
избавиться сумевших от оков.

Любовь машин.

Таков Армагеддон.

Совосцепление скрипящих механизмов
в слепой надежде, что родится человек.
А боты-матери роняют на поддон
фрагменты ими вожделенных измов.
И Робин-Бобин, главный Барабек,
как Вишну, изумлённо смотрит сон,
не ведая, что он и только он —
причина кардинальных катаклизмов.

Но тот, кто жив, тот помнит жаркий стыд —
Ожог любви не пропадает даром.
Он с радостью приемлет даты ид.
И впечатлён предательским ударом.

Ежу понятно — я не Аполлон.
А между тем, и я владел богиней.
И мне знаком прекрасный эталон
не тронутой вторжением вагины.
Любовь приходится ответом на любовь.
И, если так понятней, скажем — платой.
Любовью будет награждён любой.
Но надо сбросить рыцарские латы.
Кто любит, должен быть не защищён.
Готов для жертвы, гибели, потери.
И ждать пощёчин для обеих щёк,
вступая в воды, мутные, как Терек.

Я так похож на собственный собор.
Они мои — гаргуйли и химеры.
Сестрички и братишки на подбор
на страже крепко извращённой веры.
От имени их всех я жил и жив,
лицом, характером, судьбой ужасен.
Собор не разделён на этажи.
А у драконов когти, а не шасси.
Мой мир не лучше и не хуже, чем другой.
В нём тоже иногда бывает солнце.
И луч, изогнутый причудливой дугой,
проходит сквозь бутылочное донце.



Артефакт


Распался честный круг.

И меч пропал.

Любовная интрига
то завершила,
с чем не сладил враг.

Похоже,
змеем был прохожий.

Так назвал его Адам,
отнюдь не ставший первым
в лоне Евы.

Забытый стол
пылится
в запаснике музея.
Пошит ему чехол
из старых и негодных парусов.
Не прикасается зараза древоточца
к витым ногам,
столешнице тяжёлой.

Раз в семнадцать лет
к столу приходит Мерлин,
сейчас известный более как Мэнсон,
а перед этим —
звался он Монро.
Мужчина, женщина —
не всё ли нам равно?
Важнее тут
утративший значенье
громоздкий, грубый
мебельный предмет.

Благодаря ему
влачит существованье
свидетель многих дел
и  к о н с у л ь т а н т
из тех, что — раз!
(без «два») —
и ты уже обчёлся.

Адам срубил тысячелетний дуб.

Огромный.

Под которым
призналась Ева
в знании своём.
А чуть позднее —
родила от змея.

Адама семя почвы не достигло.

Много лет
Адам пилил,
рубил на части ветви
и жёг костёр.
Но сердцевину
ствола
и самые витые корни
из пламени он вынул,
отнёс и бросил в Стикс.
Проведал путь
в змеящемся дыму,
сложившемся
живым подобьем карты.

Добравшихся
до этих берегов поодиночке,
без приглашения —
не забирает Смерть.
Она их попросту не видит.

И Адам не умер.
И это бытованье 
ему зачтётся в жизнь.
Но брёвна Стикс
исторг на берег.

Отлично проморён
славнейший старый дуб!

Адам волок дрова,
что стали крепче стали,
и больше не горели.

Взрыхлили землю их сучки.

Те борозды заметны
воронам и кошкам,
да и Мерлин —
вернувшийся из древности Адам —
особой лунной ночью
видит их пунктир.

Но след отныне
лишь ведёт по кругу.

Круг.

Модель тюрьмы,
которую нельзя покинуть.
Мерлинов кошмар.

Стол сделал Мерлин.
Сработал без гвоздей —
железо растворялось в древе.
Алмазом резал,
добытым у Стикса.
Сваяв, стоять оставил
на холме
под небом пасмурным,
не знающим просветов.

А на холме играли дети,
далёкие потомки Евы.

Росли. 

И, незаметно для себя,
сложили государство.

Построили огромный светлый зал
вокруг стола.
Достали где-то стулья
(принесли из бара? —
всё возможно),
уселись —
будто бы так было
всегда.
И, мол,
так будет…

Сгорело всё.

И рухнуло.

Остался только стол.

Два века Мерлин ночевал под ним,
особо в стенах не нуждаясь.

Мерлин стал стареть.

Холодным утром
он не смог подняться.
Кости
сковал артрит.
И боль душевную
телесная впервые притеснила.
Старик поднял глаза.
Мерцающая капля
набухла
в одной из мелких трещин.
Дотянувшись,
с трудом донёс её до губ,
слизнул…

Тончайшей паутиной
нитей золотых,
заполнил Мерлин
трещинки, изъяны,
дупла от сучков
(опять сучки…),
и всю систему
сложную каналов
привёл к ноге,
стоявшей в давнем прошлом
справа от Артура.
Устроил золотой
сосуд и клапан.
Агрегат работал.

Нам-то что с того?

Но где-то Евин
пра-пра-пра-
-икс-правнук,
во сне увидев
мерлинов проект,
очнулся,
перегонный куб сварганил,
слудил изрядный
медный змеевик,
и счастливы мы нынче аквавитой…

Значение имеет
только время.

Его мгновение.
И длительность.
И вечность.

Только время.



Завещание Лоренцо


У бурных чувств неистовый конец.
На финише они рождают бурю,
Как сказано. И пламень, и свинец.
И липкий мёд магометанских гурий.

Бесчувствие тесней иных страстей.
Уж лучше вызвать злобу древних фурий.
Споткнуться, рухнуть, не собрать костей,
Чем исполнять слепую партитуру
Не воплощённых в жизнь сердечных дел.
Идей, не ставших парусом надежды.
Рассудка, то есть мыслей по нужде.
И не в мирах парения, а между.

«У бурных чувств неистовый конец».
У чувств неистовых финал логичный. Буря.
Совсем не истина блестит на дне в вине.
А неизбежный тягостный меркурий.
Не зная меры только можно жить.
Но смерть мы точно не считаем мерой.
Так не нужны для веры миражи,
Хоть в витражи их ставят для примера.

У бурных чувств — таинственный венец
Совокупления, что глубже, чем природа.
Необъяснимый резонанс сердец,
Ведущий дальше продолженья рода —
Где рода нет, и кровь его пуста.
И он не в силах властвовать над нами.

Где начинают с чистого листа.
Где бабочки в ответе за цунами. 


Рецензии
...написалось сегодня, в том числе, и про бабочку - и даже не то, что бы вспомнилась Ваша бабочка, а как бы - моя вылупилась из Вашей, ответственной за цунами
-
вообще же сказать, стихи потрясающие и, вместе с тем, простые по своей идее:
...таинственный венец
Совокупления, что глубже, чем природа,
Необъяснимый резонанс сердец,
Ведущий дальше продолженья рода —

Где рода нет, и кровь его пуста,
И он не в силах властвовать над нами.
Где начинают с чистого листа.
Где бабочки в ответе за цунами.

Эргар   20.07.2018 19:20     Заявить о нарушении
истинная Любовь отрицает прежнее кровное родство и "с чистого листа" начинает новое...

Эргар   20.07.2018 19:22   Заявить о нарушении
да,и конечно же, именно (и только!) через Совокупление

Эргар   20.07.2018 19:26   Заявить о нарушении
Спасибо, Руслан Михайлович. Можно ведь писать и на заданную тему? Думаю, можно. Пошёл читать Вашу бабочку.

Тимофей Сергейцев   21.07.2018 13:39   Заявить о нарушении
На это произведение написано 7 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.