Ступени 2

Ангел - хранитель третьего Рима
В девятый час смиряется Атилла,
крестом низложен гунн и меч его,
и культ непобедимого светила
под небом величает Рождество.
И малодушие презрением палимо
в кругу у тех, кому волчица мать -
легионеров христианства или Рима,
что и тирана не привыкли предавать.
Заходит солнце лишь на время ночи,
и ждут народного рассвета духа очи.

***
Сердечный огнь — избыток силы,
и героизмом ум палим.
Подвижет страсть детей Атиллы
завоевать Иерусалим.
Но в сердце лев, и змий во взгляде,
крест на щите и серп меча.
Духовный меч Креста украден,
кровь крестоносцев горяча.
Куда военный подвиг движет,
то знает Бог и падший дух.
Джихад поход за славой иже
понятен для властительств двух.

Светлая седмица
Таят двоякий образ лица -
в воздухе Солнца символ дан,
и белозлатый царь столицы -
кумир Великий Иоанн.
С востока веет ветер ханский,
ала рассвета полоса,
и в колокольном звоне Пасхи
весны зеленые глаза.

***
Воздух молитвы мирный нов.
Светила движут гимны дня,
росу словесную храня
пламяобразных языков
и вдохновение огня.

***
Прилог искусный зрелых лет -
воздушный замок в едком дыме.
Живит небес холодный цвет
молитва в городской пустыне.
Патроиотизм домашних нар,
воспоминания лихие -
ничто.
           Рассвет, озерный пар
пейзаж российской исихии.

Поэты
Те, для кого молитва — лира
и звезды — всеночной огни,
приемлют муки яда мира
в кровь афинейской болтовни.
И одержимость злым воздухом
за дар небес — цена земли.
Духовным зрением и слухом
не приукрасить царства тли.

Полночь
Ориентир в минуты эти
природы падшей царста два.
Шумит легко хрустальный ветер
да изумрудная листва.
Ночь откликается на «ты»,
а звездный век — младенец взрослый.
В оковах хладной пустоты
любовью темной пленный космос.

Петр и Павел
Воздухи, сжигающий метеорит,
из времени вечность языкам творит -
верховный апостол материи всей.
Измена сошествием Духа палима,
послание неба речет фарисей
в огне благодатного Иерусалима.

Пентаграмма и свастика
Звезда кровавого заката
и солнце черного креста
сжигают Церкви мир, пока та
идея стадная для ста
людей, для диких миллиардов
не завершит безбожный век,
растопит лед в сиянье марта
орел, телец, лев, человек.

Пасха
Седмица страсти моет Храм,
пречистый шум небесных рек,
и смерть глотает по утрам
безблагодатный человек.
Покоем белым завершен
субботы тихой легкий век,
вне остается только Он,
Кто день один в начале рек.

***
Орла имперского воинственные перья -
идея бездуховного рассвета,
и Марк Аврелий, ненавидя лицемерие,
хлеба не отличил от пустоцвета.
Но в упрощении ехидна сокровенна,
что хамством умиренье подменила,
свободы ток проводит внутривенно
в пространстве государственного ила.

Новомученникам и исповедникам российским
В неравном мире лишь на «ты»
невежды духа — мизантропы,
что живы культом простоты
самоубийственной Европы.
Безблагодатен митинг, иже
широкий путь, а не тропа,
и воин царский Богу ближе,
чем равнодушная толпа,
что лицемерит внешним видом
и лестью чувств сердечных нор
в запанибратстве индивидов
злословя личностный Собор.
Ночь пустословьем не украсить,
терзает Церковь воронье,
что не раба - монарха власти
из лучших подданых ее.
Наполнен Храм молитвой их,
и наполняет души наши
огонь креста и всех святых,
в земле российской просиявших.

***
Не место гордой стати
в просторах деревень.
Блажен кто Благодатью
учится ночь и день,
и над душой не ста
на зрелеще не седе.
Идея  не проста -
крест и змея из меди.

***
Над Нотр-Дамом в танце фарса
луны меняются рога,
и ренессанс и государство -
культ человека и врага.
Парижа мертвая громада
блестит полуночным огнем,
и лишь печаль — преддверье ада,
творит стихи поэтов в нем.

Московское лето
В степи восточной жаждет нищий
крещенья западной войны,
и дует северный ветрище
от скандинавской стороны.
Храни, Владычица вселенной,
алканье, что не превозмочь,
забвенья яда жизни тленной
и юга царственную ночь.

Москва
Храни, Владычица вселенной,
Руси крещенье, когда на
острове святой Елены
низложишь ветры Тамерлана.
Покрова старицы столица
и обывательского ила
неложной верой умириться
святого князя Даниила.
В сердцах огонь струится жарко,
звездой взойдет культура слова
молитвой тихой патриарха,
что спит в обители Донского.

Державная Москва
Полны надежды и тревоги
в пустыне мира миражи.
Язык, глаголящий о Боге,
сплетает истину из лжи.
Орда Земли сбирает дани
с тех, кто любовью опален,
и эйкумена мирозданья
таит вселенную времен,
где слово просто, не избито,
рассвет росою ночи нов,
окружены культурой быта
во граде сорок сороков.

***
Культура строится иными
людьми.
              Премудрая змея
войны и творчества земные
глаза ночного бытия
смыкает в мысле о рассвете,
но гаснут всеночной огни.
Умирен мир, надежды эти
созиждут иноки одни.

***
За своевольную свободу
варяг пройдет вино и воду.
Свет льет на снег кумир иранский,
далекий жар покоен, тих
и на кладбищах протестанских
сыны окраин городских.
О них молиться неуместно
Илье — ревнителю огня,
лишь отыскать пустое место,
что было свято в ритме дня.
Огнем восьми словес горя,
свята молитва, поелику
слова Небесного Царя
глаголет дух Святому Лику.
И покаянием вину
во огнь палящий обращая,
узри Пречистую одну,
исток надежды в вышних чая.

***
Единородные монархи
земли и ночи поутру
берут устами уголь жаркий,
ведя всемирную игру,
но не хранят огня дыханье
в сердцах, имеющих горе,
хотя поэты изначально
царям служили при дворе.
Светила утреннего гласы.
Надежды Личность для пера -
Господь.
    Звезда гиганской массы
всего лишь черна дыра.

***
Долины сна пустынный, дикий вид,
песка и солнца сновидение не ново,
где в неприступном свете в Духе бдит
святое сердце Симеона Богослова.
На славословья неопознаны ответы
сирен, что вдохновляют звуки лир,
а в объективности царей общенье где-то,
и Чаша, что вмещает вечный мир.

***
Горя в невидимом труде,
узришь Святую Землю, где
Восток и Запад — гневный бич.
Софии град Константинополь,
отчизну коего постичь
нельзя.
          Лишь внидет в уши вопль
народа царственного прежде,
что в кельях молится в Надежде

Вербное воскресенье
В пространстве городского крова
сплетает дух венец из терна,
ждет воскресения второго
в покоях Божьих Лазарь верный.
А ночь полна лихвы и лести
в трудах столицы беззаконной,
о мирном ослике известье
Царя небес насмешка оной.

Великая суббота
Глаголом ночь не превозмочь -
покой таинственной ограды,
и лишь Божественная Дочь
в стране невидимого града.
О той Москве молчит ученый -
пространство замкнутых дверей,
где Пушкин в бронзу облаченный
скорбит в Страстном монастыре.

***
В обмане золотого мая
огонь, рождаемый зимой,
хранится, светом пробуждая
звук воскресения немой.
Величит ночь земные тени,
покоит маятник слова,
и о желаемой измене
забвенье просят чувства два.

Благовещенье
Ни хаос злое время вертит,
но скуки сытой тяжек гнет,
и Еве тезис древа смерти
диалектичный змей дает.
Но через время и пространство
животворящий виден крест.
Архистратиг об эре красной
творит Марии благовест.

Архистратигу Михаилу
Не крепко мужество от бреда
и целомудрие от книг,
а личность имени «победа» -
небесных сил архистратиг.
И не избавиться от змея,
но царству жизни предан я,
часы - абстрактная идея -
двуликий Янус бытия.