Из старого

В нем мужчина не обретен еще
он отбивает ритм под Оазис, смотрит в блеклый экран, на гитару, как на обнаженную венеру и можно подумать, что местами он мог бы быть счастлив. В его взгладе есть что то ребяческое, непосредственное, но нервные пальцы выдают себя слишком предатьельски.
Рваные, с щербинками, он мог бы играть, что то потрясающее, но жадно глотает вонючую жидкость, в ночи погибает в депрессии, в свете изображает человека.
Он не знает себя и не понимает, да и врятле ему это нужно.
Он сидит молча, почти отстраненно, попытки сжать пальцы в замок часто не дают завершенности, в квартире пряный запах табака. Он один.
Он улыбается, ему идет. Он смело рассказывет историю из детства о цветных рубашках … «Девочкам это нравилось. Я ходил в бордовой рубашке и черных брюках. Я играл на гритаре и занимался спортом, чего еще нужно!?» Он помнит вкус смородиновой водки, он помнит все что не дало ему обрести себя.
Его хочется слушать вовсе не под добрый старый рок. Нет его музыка ругая, его звучанию хочется придать дополнительную интимность, совсем немного акустических инструментов: маленькую мексиканскую гвиуэлу, гитаррон, марибу и может быть стеклянную грамонику. Я отчетливо слышу эту музыку, терпкий голос женщины с сигаретой в руках, бьет гортанно по плоти, по всему живому и чувственному что еще осталось в его нутре. Музыка так же пагубна, как и он для самого себя, так же аскетична и в то же время обременена надеждой.