гайка. глава 1 из 4

В детстве я очень любил копаться в грязи – выскребать палкой маленькую яму, воображать себя археологом с мировым именем, когда находил плоскую металлическую букву «Е». В своих делах я имел союзника – Вову Пустыненко, или, как его почтительно кликали во дворе – Пустыню. Он жил в квартире номер семь (я жил в номере восемнадцать), а у дома нашего был номер двадцать пять. Через три года после описываемых событий, Вова переехал в дом номер семь, квартиру двадцать пять – мне тогда невероятно важной казалась такая игра чисел. Конечно, не сам Вова захотел вдруг и переехал – это его мама, Эльвира Андреевна, получила "премию" от своего директора. Я видел однажды этого директора, позднее, на одиннадцатом дне рождении Вовы. Мне он, очкастый и усатый, напомнил главного героя фильма "Служебный роман", хотя на дворе были двухтысячные и от этого образа откровенно пасло нафталином. Но это всё позднее.
 
А сейчас нам с Вовой по шесть лет, на всех календарях мира лето две-тысячи-ноль-ноль-один. Через год необходимо будет покинуть садик и пойти в школу. Это мне. А мама Вовы решила отдать его с шести. Значит для него это последнее по-настоящему счастливое лето. Мы на заднем дворе нашей хрущёвки копаемся по моей инициативе в грязи. Нашли уже две ржавеющие буквы, но копаемся дальше. Бабушка Вовы поглядывает с балкона второго этажа. Может даже скидывает нам бутылку с холодным морсом, пока доброе теплое солнце минует зенит.
 
Вдруг своей палкой Вова натыкается на нечто. Это определенно не очередная «Ешка» – их мы за свою недолгую жизнь повидали достаточно. Из земли виднелась какая-то гайка, как та, что крепила позорные колёсики к заднему колесу моего детского (но это уже год, как в прошлом!) велосипеда. Только больше эта гайка раз в десять – примерно с кулак, с шестилетний кулак. И насквозь ржавая, как и полагается всем загадочным вещам. Я очень заинтересовался такой находкой. Особенно сильно внутри меня возбудился заядлый телезритель передач про инопланетян и разнообразные затерянные атлантиды. Ведь это могла быть ручка, открывающая секретный бункер времён Второй мировой, дверь в хранилище технологий других цивилизаций, случайный портал на Марс… Кто знает? «Будем копать» – скомандовал я, и Вова Пустыня, не отличавшийся излишним интеллектом, понимающе кивнул. В нашей паре я был мозгом, а Пустыня – его отсутствием. Именно поэтому, как я сейчас понимаю, мы неплохо ладили.

Мы копали долго и усердно, но палка – инструмент неважный (зато универсальный: и ямку покопать и в войнушку поиграть). А земля за домом – камень, хотя позавчера был ливень с фиолетовой грозой и жутким громом. Морс подходил к концу. Если, конечно, он был вообще, морс. Всё это время, кстати, туда-сюда ходили люди – сокращали дорогу. Кто с работы, кто в магазин. Поглядывали люди на нас странно, но все, кроме здоровающихся знакомых, проходили мимо молча. А вот один мужик не смолчал. «Что это вы здесь копаете, дайте посмотрю?» – от него пахло не перегаром, но тем шлейфом, который надолго закрепляется в одежде и коже пьющих людей – так закрепляется, что потом уже сложно сказать пьяны ли они в настоящий момент или это у них остаточное. «Да это баллон газовый, я с такими работал на заводе, он небось метра на полтора в землю уходит… Минимум. А вы копаете… Бросьте вы это», – слова его звучали в крайней степени обидно, потому что в них слышалась неприятная резонность авторитета взрослости, а грёзы и резонность, как известно – вещи несовместимые.

Мужик ушёл, но осадочек, как говорится, остался. Вова, как легко внушаемый, поплыл довольно быстро. «Может правда бросим? Уже час тут сидим, а прокопали всего-то… У меня ноги болят, и бабушка уже два раза есть звала» – Пустыня говорил голосом слабых. «Нельзя сдаваться, Вова, – строго и уверенно отвечал я фразой, подслушанной у одного из персонажей того сериала про спецназ, – никогда нельзя». Вова медлил, но я смотрел на него не моргая, пока он, наконец, не состроил гримасу человека, готового превозмогать любые трудности. Тогда мы стали копать дальше. Но продолжалось это недолго: гайка оказалась всего лишь гайкой – высотой с ноготь, с шестилетний ноготь. Просто лежала в земле неровно, от того и долго выкапывалась. Вот это было по-настоящему больно – держать её ржавую целиком в ладони. И никаких ручек, никаких дверей. Никакого Марса. Я с отвращением швырнул её в ближайшие кусты. Вова понимающе кивнул.