Инесса Мартын

Член ЛИТО «У Короленко».

Доченьке.

О дочь моя! Твои шальные двадцать лет
так на мои ушедшие похожи.
Крутой замес из поражений и побед,
Бунтарств, сомнений, феминизма. Боже,

Прошу о помощи блистательному львёнку.
Храни и сбереги мою девчонку!
Смягчи Ты для неё гранит науки,
пошли терпенья мне дождаться внуков.

Своё я вижу продолжение в тебе,
дочурка! Ты – мой маячок в судьбе.
Опора и надежда ты моя.
А мне лишь радость – рядом быть, любя.

Серебряная серенада.

С тобой мы вместе нынче четверть века.
Казалось бы, любовь заношена до дыр.
Но нет порой счастливей человека,
чем я, мой рулевой и командир,

мой муж законный и мой Муз извечный,
надёжный, как скала, и верный, как сурок!
Всё на тебе: налоги, гнёт наш ипотечный,
покупки к празднику, развязанный шнурок

на детской туфельке. Ты двух мне ангелочков,
с чертовским хвостиком, в подарок преподнёс.
Слагали счастье наше по кусочкам:
кирпичик – Дом, река Судьбы – из слёз.

(Здесь опущу катрен про секс. В четыре строчки
восторгов, нег и наслажденья не вместить.
Ведь могут заглянуть сынуля с дочкой
в аккаунт мамин!.. Всех прошу простить.)

Тебе со мною приходилось туго:
характер-то не сахар, и, к тому ж,
из поэтессы не блестящая супруга.
Зато ты, милый, образцовый муж.

Хочу и следующие наши двадцать пять
себя в твоих объятьях сильных ощущать!

Мужчине.

Прислонись ко мне, прислонись.
Ты не бойся со мной быть слабым.
Потянусь, а ты – наклонись
Что ж, раз крепость дана нам, бабам,
Исцелять, утешать, хранить?
Я твоя берегиня, милый.
Ты мой вечный манок, магнит.
Лишь с тобой я богата силой.

Сыну.

Мой светлый сын, мой стройненький блондинчик,
в кого такой ты беленький у нас?
Глаз голубых искрящиеся льдинки
мне говорят: не за горами час,

когда с ума сходить иные бабы
начнут от этих глаз и от волос –
тех, что сейчас покорно так и слабо
в мою ладонь ложатся. Полный слёз,

твой взгляд темнеет вмиг, когда сестрёнка
тебе: «Слабак и тряпка!» – прошипит.
Но мягкой шуткой или смехом звонким
твой голосок нападки отразит.

«Им верховодить каждая захочет,
коллега – обойти в карьере и чинах.
Ну а друзей, врагов, знакомых прочих
посмешищем он станет, притчей в языках». –

Он щурится беззлобно на удар,
обидят – он в ответ лишь рассмеётся.
«Ну что смешного?» – «Милосердье – дар,
который лишь немногим и даётся, –

отвечу я, – в награду. Тонкость чувств –
не грех, а благодать, кто понимает.
Не можешь, дочка, полюбить их вкус –
оставь мальчишечку в покое. Пусть летает

в своих заоблачных он высях налегке.
Лишь для меня пока он и понятен.
Лишь для меня улыбка, жезл в руке
Волшебный, милый зов: «Мамуля!». Пятен

на солнце не заметно никому,
когда такое солнышко-то рядом
в семье у нас растёт, и одному
ему мы все обязаны тем взглядом,

который милосердный наш Господь
на дом твой благосклонно опускает,
достаток и любовь, прохладу вод
дарует, и ошибки поправляет.

Настанет день – и тонкая рука,
в которой – ни ножа, ни пистолета,
ни камня – сможет одолеть врага,
и сотни войн, и тыщи залпов стихнут где-то.

Настанет миг – и нежная щека
к твоей прижмётся, если будет трудно.
«Сашуля, – скажут губы, – ты пока,
сестрёнка-ёжик, не страдай подспудно.

Своё ты сердце мне, родная, облегчи.
Быть сильной, знаю – это так непросто.
Я братик твой. Скажи мне – не молчи,
по ком ты убиваешься? В полроста

когда-то был, девчонка, от тебя.
Я – младший. А теперь я – выше.
Для папы, мамы и сестры, любя,
Готов я стать хоть скрипачом на крыше

шагаловским, что скрипку обхватив,
как женщину, – мелодию выводит.
И незамысловатый тот мотив
все беды, как рукой, от вас отводит…»

Темнеет за окном. Покоя сердце просит.
Играть, и плакать, и писать нет сил.
Иди в кровать, мой маленький христосик.
Дай, нимб сниму со лба, чтоб не давил!