Aubrey Beardsley Обри Бёрдсли Баллада о цирюльнике

     Aubrey Vincent Beardsley
      The Ballad Of A Barber

Here is the tale of Carrousel,
The barber of Meridian Street.
He cut, and coiffed, and shaved so well,
That all the world was at his feet.

The King, the Queen, and all the Court,
To no one else would trust their hair,
And reigning belles of every sort
Owed their successes to his care.

With carriage and with cabriolet
Daily Meridian Street was blocked,
Like bees about a bright bouquet
The beaux about his doorway flocked.

Such was his art he could with ease
Curl wit into the dullest face;
Or to a goddess of old Greece
Add a new wonder and a grace.

All powders, paints, and subtle dyes,
And costliest scents that men distil,
And rare pomades, forgot their price
And marvelled at his splendid skill.

The curling irons in his hand
Almost grew quick enough to speak,
The razor was a magic wand
That understood the softest cheek.

Yet with no pride his heart was moved;
He was so modest in his ways!
His daily task was all he loved,
And now and then a little praise.

An equal care he would bestow
On problems simple or complex;
And nobody had seen him show
A preference for either sex.

How came it then one summer day,
Coiffing the daughter of the King,
He lengthened out the least delay
And loitered in his hairdressing?

The Princess was a pretty child,
Thirteen years old, or thereabout.
She was as joyous and as wild
As spring flowers when the sun is out.

Her gold hair fell down to her feet
And hung about her pretty eyes;
She was as lyrical and sweet
As one of Schubert’s melodies.

Three times the barber curled a lock,
And thrice he straightened it again;
And twice the irons scorched her frock,
And twice he stumbled in her train.

His fingers lost their cunning quite,
His ivory combs obeyed no more;
Something or other dimmed his sight,
And moved mysteriously the floor.

He leant upon the toilet table,
His fingers fumbled in his breast;
He felt as foolish as a fable,
And feeble as a pointless jest.

He snatched a bottle of Cologne,
And broke the neck between his hands;
He felt as if he was alone,
And mighty as a king’s commands.

The Princess gave a little scream,
Carrousel’s cut was sharp and deep;
He left her softly as a dream
That leaves a sleeper to his sleep.

He left the room on pointed feet;
Smiling that things had gone so well.
They hanged him in Meridian Street.
You pray in vain for Carrousel.

1896.

     Обри Винсент Бёрдсли
     Баллада о цирюльнике

Давно цирюльник КаррусЕль,
На МИридИан стрит всех брил,
Мастак такой, ты уж поверь,
Весь мир искусством восхитил.

У короля и судей всех
Прически от него всегда,
И многих принцев ждал успех
От Карруселева труда.

Свободных мест у дома нет,
Кабриолеты каждый день,
Как пчёлы на большой букет
Стремились все, кому не лень.

Тупейшему лицу помог
Прядь остроумия создать,
И греческой богине мог
Добавить новый шарм и стать.

Помады, красок пелена
И аромат как колдовство...
Всем не важна была цена,
Всех поражало мастерство.

Казалось, могут говорить
И ножницы в его руке,
И бритве как волшебной плыть
По самой трепетной щеке.

Ещё не горд был сердца стук –
Был парень скромный, не нахал.
Он стриг не покладая рук,
Хотя не чужд был и похвал.

Свою заботу всем дарил,
На сложность не смотря проблем,
И всех он этим покорил,
Будь леди то, иль джентльмен.

Но почему же в летний день
Инфанту не завил, тянул,
Ему работать было лень,
А, может, попросту уснул?

Принцесса – как дитя мила,
Тринадцать лет – для счастья срок,
Так радостна, дика была,
Как будто мартовский цветок.

Златых волос до пят река,
Глаза ясны, не знали мук,
Дитя лирична и сладка,
Как Шуберта мелодий звук.

Щипцы цирюльник трижды брал
Их дважды грел, завить не мог,
Он дважды платье обжигал,
И дважды чуть не падал с ног.

А в пальцах ловкости уж нет,
И гребни не верны ему,
Тут мгла в глазах затмила свет
Качнулся пол, маня  во тьму.

Цирюльник, прислонясь к столу,
Вонзил в грудь пальцы, как стилет,
Он думал, что как басня глуп
И слаб, как спич, где смысла нет.

Схватил он вдруг одеколон
И, горлышко сломав за раз,
Почувствовал: здесь главный – он,
Могуч, как короля указ.

Инфанты вскрик, скорее стон...
Был быстр и глубок разрез,
И, как мечта пред сладким сном,
Цирюльник, торопясь, исчез.

Он вышел из дверей, как плут,
С улыбкой, без людской молвы.
Но был повешен рядом тут,
Зря на него молились вы.