К сестре. С теплом

К сестре. С теплом.

Из ума выживает дед.
Для войны подрастает сын.
А на поле, среди могил,
бродят вороны по стерне.
Дорожают вода и свет,
хлеб и водка, вино и сыр,
но никак не хватает сил
плюнуть в рожу родной стране

и шепнуть ей: гутбай, гутбай,
полно, детка, мешать с дерьмом,
в кашу вмешивать азапин,
в душу впрыскивать галоприл!
Письмецо по ночам кропай,
присылай в чужеземный дом,
вспоминай, что за гадость пил,
что, юродивый, говорил.

Кто вчера подставлял плечо -
нынче в бездну толкнёт плечом.
Тот, кто давеча обнимал -
отошлёт на чужой шесток.
И на выселки обречён,
узнаёшь, твой билет по чем...
А в душе - ожиданий - зал!
Чей-то слышится шепоток:

- Удирай, удирай, пока
не дожаривши судака,
чашки белые не домыв,
ты от жизни не отпетлял!
Улетай, улетай, пока
не допился до синяка!
От сумы своей, от тюрьмы
ковыляй по чужим полям.

Ведь тебе безразлично, где
смерть застанет враздрызг, враздох
в баке мусорном или на
золочёном крыльце дворца.
Цель поэта - успеть звезде
рассказать, что мирок не плох,
чтобы ночью смогла она
с неба пялиться в озерца...

Всё повыпадет, чем жевал.
Всё померкнет, чего желал.
Бомжевал ли, ПМЖевал,
все скитальцы в душе - бомжи.
Шепчет твой ожиданий зал:
- жизнь - одна, ты так долго ждал,
хлеб вины зачерствевшей жрал!
Вот, свобода твоя... Держи!

Но... Откладываешь побег,
городской, бесноватый фрик.
И, стоишь посреди стерни
и не чуешь дрожащих ног.
Ты - один из немногих, тех,
кто слыхал, как скулит язык
на задворках больной страны,
как последний, родной щенок!

Подбери его, обхорей,
подлижи, задуши клеща,
повыкусывай мелких блох,
облепивших плешивый бок
и скорее тащи к норе,
(чтобы только не верещал),
стиснешь зубы, задержишь вдох,
чем-то выкормишь, видит Бог...

Этим будешь отвыт, отпет,
если даже совсем один.
С этим в пасти, ты, волчья сыть,
перетерпишь и клеть, и плеть...
Из ума выживает дед.
Для войны подрастает сын.
Что ещё остаётся? - Пить.
Петь и плакать. Любить и петь.