Притяжение звезды

*  *  *

Когда восход выхватывает горы
на грани замутнённой горизонта,
хребет покрытый снегом, словно оловом,
голубизну прокалывает гордо.

Вот так и слово редкое, искомое
способно прояснить туманность мысли
и стать в пути опорою, с которой
начнётся постиженье смысла жизни.

*  *  *

Я задержать пытаюсь лето
хотя бы в комнате своей
и у окна, где больше света,
осенней вопреки поре,
на зло синоптиков прогнозам,
что обещают холода,
цветут гортензия и роза,
вечнозеленый рядом лавр,
алоэ, перистая пальма.
Они скрывают за собой
пейзаж поблеклый и печальный
в оконной раме голубой.
Оазис внутреннего мира
похож на этот зимний сад
расположившийся в квартире,
где незаметен листопад,
где сны и дивные виденья,
которым сбыться не дано,
порой реальней, тем не менее,
чем мир суровый за окном.
Там в этом мире свищет ветер
и жгут опавшую листву,
и оголившиеся ветви
деревьев зябнут на ветру,
и обрываются там сказки,
когда ещё никто не ждёт
внезапной, роковой развязки.
Всему свой час и свой черёд.
Вот так закончилось и лето
недолговечное уже.
Пытаюсь, не смотря на это,
я задержать его в душе.

*  *  *

Предметы в сумерках теряют цвет.
Хотя ещё их чётки очертанья,
чуть;чуть терпения, тьма размоет грани.
Границы светотени больше нет.

Таинствен и мрачен старый парк.
Как призраки;писатели из гипса.
Нависли ветви. Шелест слышен листьев.
Прохожего негромкий, быстрый шаг.

И в смутный час, когда всего сильней
души и тела вечное борение,
гнетёт печаль мучительных сомнений
и страшно быть с собой наедине.

Куда идти? Кого остановить?
Повсюду напряжённое молчание,
и люди, ускользая от отчаянья,
торопятся на свет под фонари.

*  *  *

У вас не вымолить любви,
а потому молчу — ни слова.
Приняв невозмутимый вид,
как непременное условье
случайных встреч наедине,
мы говорим о чём попало.
О том, что дефицитом стало
и что повысилось в цене,
о переменчивой погоде,
знакомых общих, странной моде
на иностранные слова.
Вы так со мной всегда любезны.
Мы в отношениях чудесных,
но кто тогда в том виноват,
что вместе нам бывать тревожно,
что мы в глаза смотреть не можем
друг другу как сестра и брат
или хотя бы как соседи,
или как давние друзья.
Нельзя иначе нам, нельзя.
Всё объяснимо словом этим.
И потому мы говорим
о планах, о своей работе,
но не о нас, не о любви
и нe о вашей несвободе.

*  *  *

Похожие на снегирей
в лучах холодного заката
спешат, не ведая путей,
по небу облака куда;то.

Темнеет выси синева.
Полоска солнечная уже.
Нагие стынут дерева
и замерзают к ночи лужи.

Короче день. Короче жизнь.
Всё убывает незаметно.
Лишь лет прошедших миражи
мы удержать стремимся тщетно.

Но гонит, как и облака,
вперед неведомая сила
через восход, через закат,
сквозь свет и тьму неумолимо.

Куда, зачем и почему?
Придётся биться над ответом
до часа смертного тому,
кто вдруг задумался об этом.

*  *  *

Пальму выращу в кувшине.
За окном метёт метель.
Разбирусь в своих ошибках.
К празднику украшу ель.

Ёлка в новеньких гирляндах,
а у пальмы три листа.
Отправляюсь безоглядно
в незнакомые места.

Всё что раньше обводилось,
исключалось, не влекло,
может быть, мне станет мило,
как в морозный день тепло.

Может быть, оттает сердце
и забрезжит свет в глазах,
Я в еду добавлю перца,
Я вернусь назад к азам

в мир вовеки неделимый
полный тайны и чудес.
Этот мир необходим нам,
как и к жизни интерес.

Как из косточки заморской
к солнцу зимнему росток
пробиваюсь я с упорством.
Был бы только в этом толк.

*  *  *

Под новый год растаял снег,
Смолк во дворе ребячий смех.
Ни санок, ни снеговиков
попрятались все по домам.
И это русская зима?!
До полночи недалеко.
Молочный за окном туман
рассеял города огни,
и мы с тобою в этот час
сидим в домах своих одни.
Горит в подсвечнике свеча,
ель источает аромат.
Что мимолетный нам роман?
Ведь мы мечтаем о любви.
Мы ждём её не первый год.
Часы же, знай ceбe, идут.
Курантов раздаётся бой.
Вдруг наконец;то повезёт
И в наступающем году
мы познакомимся с тобой.

*  *  *

Ну зачем мне снится снова
дальний город Барселона
с синим небом, с синим морем,
с жёлтой, теплою луной?
Город с глянцевых открыток
светом солнечным залитый,
где ищи не сыщешь горя
и не встретишься с бедой.

Необычно всё и чудно:
экзотические блюда,
экзотические танцы,
фейерверк живых цветов.
Здесь легко в мечтах забыться
или до смерти влюбиться,
экспансивные испанцы
чувств не держат на потом.

Этот сон такой же дивный,
как Веласкеса картины,
и такой же бесконечный,
как над гаванью закат.
И пока мне снится снова
дальний город Барселона,
можно спать себе беспечно
детским сном в его руках.

*  *  *

Царство солнечных грёз.
Импульсивный фламенко
ритм — лучшее от слёз
средство. Терять момента
не будем. С головой
бросимся в волны юга,
чтобы слушать прибой
и любить друг друга.

Тело теряет вес.
Вот;вот вырастут крылья.
От далёких небес
отделяют не мили,
а только испуг
пред потерей опоры.
Но встревоженный слух
чутко ловит аккорды.

Играй же, гитарист,
не жалей свои пальцы.
Пламя возможно из
сердца не только испанца
извлечь. Пусть не всерьёз
всё, не на самом деле.
Во что угодно поверю
в царстве солнечных грез.

*  *  *

На страх и риск, себе в угоду
его я выдумаю вновь,
чтобы, как реки в непогоду,
не застывала в венах кровь.

Придумаю ему походку,
улыбку, жесты и глаза.
Он будет сразу Дон;Кихотом,
Ромео, Казановой, а

когда же всё;таки наскучит
мне эта милая игра,
я позвоню на всякий случай тебе.
Быть может, будешь рад.

Быть может, самому охота
стать Казановой, Дон;Кихотом,
Ромео и влюбиться вновь,
чтобы, как реки в непогоду,
не застывала в жилах кровь.

*  *  *

Мне для счастья немного надо.
Тихий дом без замков и ограды,
окружённый раздольем лугов.
Пса бесстрашного верная лапа.
Над столом горящая лампа,
да раскатистый крик петухов,
да дыхание ровное рядом
наречённого ненаглядным
разудалого молодца.
Самым лучшим моим творениям,
обожающим мёд и варенье,
не подыщешь завидней отца.

Только нет у меня той собаки,
Друга нет. Сына нет. Одинаков
звон будильника и жесток.
Оттого так похожи на клетку
двадцать восемь квадратных метров
с окнами на восток.

*  *  *

Понурившись виновато
Уходит всё дальше изгой.
Холодная снежная вата
Поскрипывает под ногой.

Позёмка, сметая поспешно
Пунктир одиноких следов,
О чем;то шумит безутешно.
Вокруг — ни друзей, ни врагов.

Вокруг только белое поле,
Да неба морозного муть.
Он вырвался все же на волю.
Он может теперь отдохнуть.

Навечно исчезнув в тумане
Всех тех, кем был прежде судим,
Он больше тревожить не станет.
Он молча замерзнет один.

*  *  *

Непохожим быть опасно.
Словно плащ тореодора,
для быков кроваво;красный,
что притягивает взоры,
чьё;то броское обличье,
смелость мыслей, превосходство
и в стремлениях отличие.
Примиряет только сходство
меж бесчисленных созданий
будто миг неповторимых.
Лишь любовь, беда, страдания,
смерть роднят непримиримых.
В столкновениях трагичных
чуждый мир понять не просто.
Мы едины и различны
как земля, вода и воздух.

*  *  *

Блеск фольги под ногой.
На обочине ёлок обломки.
Хвоя в луже всплыла.
Город серый и блеклый.
Снег не выпавший вовремя
где;то стелется верстами,
Новый лист начинается
черновыми набросками.

*  *  *

Размыты замки на песке.
Потрачены впустую силы.
По лучшим временам в тоске,
о, как я стала некрасива.

Как будто я уже не я,
а только страх и сгусток нервов
среди фантазий и вранья,
где то что истинно — неверно.
Вот так же и моя страна,
очнувшись, видит, прозревая,
как обескровлена она
мечтою о всемирном рае.

Повсюду столько стёртых лиц,
повсюду столько обделённых
со взглядами самоубийц
злой силою заговорённых.

Но от небес исходит свет,
и музыка над миром льётся,
а впереди отрезок лет
покуда сердце бьется.

*  *  *

Он пел о дальних островах,
о том, что счастье улыбнётся.
Он дружен был с Луной и Солнцем
и чувства вкладывал в слова.

Он был не беден, не богат,
умел смеяться над собою
и бредил истинной любовью,
её вкушая суррогат.

В нём искра Высшего Творца
во всём гармонию искала,
хоть было поводов немало
искать духовного конца.

Заложник сцены и газет
он дом любил и постоянство
Но выпал путь ему цыганский,
путь кочевой в кругу друзей.

И часто глядя за окно
на проносящиеся мимо
пейзажи из автомобиля,
он забывался чутким сном.

В том сне порой, возникнув вдруг
из непроглядного тумана,
плеча касалась молча мама,
на свете нет нежнее рук.
А после снова полный зал,
и, как всегда, аплодисменты.
И ради этого момента
уж не свернуть с пути назад.

Пусть заколдован этот круг.
Пусть так нелепо жизнь проходит.
Он пел о белом пароходе,
плывущем с севера на юг.

Он пел о дальних островах,
о том, что счастье улыбнётся.
Он дружен был с Луной и Солнцем
и чувства вкладывал в слова.

*  *  *

Под стук колёс, под стук колёс
в вагоне затемнённом
притих народ под стук колёс,
дорогой утомлённый.

Лишь вздохи, шорох, гуд и стук
сливаются в симфонию.
В себя вбираешь каждый звук,
как ухо микрофонное.

И шёпотом, чтоб не будить,
слова мешаешь разные,
Лишь пустяки. Но связи нить
душа пускает праздная.

Все говорят, все говорят
два голоса, два голоса.
Успеть бы им пока заря
зажжёт на небе полосу.

*  *  *

Закончен день. Обычный долгий день
с угрюмым утром от недосыпанья
и как бы не было в него вживаться лень
был выпит кофе с кем;то за компанию
и принят надлежащий бодрый вид.
Обычный день без трепета любви.

Обычный день. Подобных дней не счесть.
В них всё расписано, в них всё по протоколу:
долг, дело, творчество, знакомства, честь,
застолья, сплетни, с юмором подколы
и перечень претензий и обид.
Обычный день без трепета любви.

Ох этот день! В нём всё как и всегда
и всё вокруг как будто неизменно,
а если жизнь не в радость иногда,
то до того кому какое дело
и без толку об этом говорить.
Обычный день без трепета любви.

Закончен день. Совсем его не жаль,
не хочется продлить, хоть не был плох он.
Ведь некуда и незачем бежать
в час поздний мне. И вновь молю я Бога
о том, чтоб наконец;то одарил
обычный день мой трепетом любви.

*  *  *

За километром километр
меня трясёт на колесе
попутный,
старенький автобус,
скрипящий тихо,
по шоссе.
А за окном покрытом пылью,
где примечательностей нет:
туман,
           распаханное поле
и поверх комьев мокрый снег.
Потом,
            как блеклые обои,
возник сквозной,
                промёрзший лес
и серо;бело;желтоватый
минуты через три исчез.
За лесом следом потянулись
вновь полуспящие поля.
Безлюдье.
Галки.
И нагие
по краю трассы тополя.
Дорога дрянь,
дорога скука.
Но вскоре всходы и листва
наполнят мир великой музыкой
с простым названием —
Весна.

*  *  *

Eщё февраль не кончился. Весну
предчувствуя, под окнами завыли
дождавшись тишины и темноты,
бездомные, подвальные коты,
как дикие Шерханы и Багиры,
мешая поскорее нам уснуть
и позабыть на время о заботах.
Ведь завтра снова надо на работу,
а значит, подниматься до зари.
Мы заперты в дела свои, как в клетку,
закованы в законы и запреты,
повязаны условием пари
когда;то заключённым с небесами.
Тому виной, конечно же, мы сами.
Всем невозможно разом угодить:
ни господу, ни дьяволу, ни людям,
ещё труднее угодить себе.
И в этой изнурительной борьбе
с собою, с миром долго ль мы пребудем
и кто в конечном счете победит?
А хочется так жизни без раздоров,
нелепых страхов, слёз, обид и споров
о том, кто прав и том, кто виноват.
Молчим, печаль упрятав глубже в душу,
и в раздраженьи вынужденно слушаем
всё несмолкающий кошачий гвалт,
который предвещает приближение
поры весенней и преображение.
Природы зов для всех неумолим.
Не спится. Полночь. Гасят фонари.

*  *  *

Усмехается судьба,
скалит острые мне зубы:
мол, теперь твоя борьба
всё равно пойдет на убыль.
Много не воображай,
не такие мне дерзили,
но заставила дрожать
измотав и обессилив.

Знаю я наоборот
ты, судьба, всегда иначешь,
только манит поворот,
только верится в удачу.
Наяву, а не во сне
вопреки ищу рассудку
на асфальтовой тропе
голубые незабудки.

*  *  *

То сыплет снег остервенело,
взгляд застилая пеленой,
то вдруг из;под покрова белого
проглянет солнце — и иной
тотчас становится картина:
стихает ветер, небо сине,
ни облачка, и тает снег,
чтобы исчезнув выпасть снова.
Так борется зима с весною.
Сменяет слезы также смех
на лицах детворы поспешно.
И от отчаянья к надежде
порой ведёт один лишь шаг.
О до чего ж моя душа
на дни похожа эти вешние!

*  *  *

Какое счастье вновь увидеть солнце
и впитывать энергию огня
сквозь мутное, больничное оконце,
и снова слушать щебет воробья,
и любоваться кустиком герани
как будто бы диковиной какой,
а после, выпив воду из стакана,
к стеклу прижаться тёплою щекой
и ощущать, что двигаются ноги,
послушны руки, ясно в голове.
Какое счастье быть одним из многих
рождённых и живущих на Земле.

*  *  *

Жимолости аромат.
Свист пугливый свиристеля
Всё должно пойти на лад,
наконец;то, в самом деле.

Всё должно пойти на лад.
Не испортят настроенье
изподлобья чей;то взгляд
или чьё;то нетерпенье.

Ну их, злющие глаза
и нытьё не слышат уши.
Уж утоплена в слезах
наша память о минувшем.

Сколько можно унывать,
хмурить брови, в самом деле?
Всё должно пойти на лад
Только б, Господи, скорее.

*  *  *

Любовь, как жизнь, всегда неповторима.
Она — смешенье радости и муки.
Ты не дарил кольца с аквамарином
и не просил о верности в разлуке.

И я тебе ни клятв, ни обещаний
ждать бесконечно тоже не давала.
Судьба нас разлучила беспощадно.
Мы знали, что увидимся едва ли.

Нас разделили страны, люди, годы.
Осталось мне надеяться на чудо,
что обрету от чар твоих свободу
и, может быть, тогда тебя забуду.

Забуду взгляд печальный, тихий голос.
Твои черты в других искать не стану.
Мне всё равно женат ты или холост,
хранил бы Бог тебя лишь неустанно.

Живя вдали люби и будь любимым,
себя ни в чём не чувствуй виноватым.
Ты не дарил кольца с аквамарином,
да делать это было и не надо.

*  *  *

Ангелы, как ласточки, летают.
Демоны, как вороны, кружат.
В свой черед к какой прибьётся стае
к небесам вспорхнувшая душа?

Высота, стремительность полёта,
свет любви и ненависти мрак,
ничего не знача для кого;то,
у иного вызывают страх.

А кому;то кажется нормальным,
что сочтёт другой за чудеса.
Кто с тревогой смотрит, кто с печалью,
кто с надеждой вечности в глаза.

*  *  *

Дышат занавески у раскрытых окон.
Голубой на розовый поменяла комната.
Топится бессонница в переливах света,
а во сне вопросом: был ты или не был?
Был ли в моей жизни или снился только
голос позабытый, что на старой плёнке
пленником навечно заключён в кассету?
Снимок — без морщинок сохранённый слепок.
Стал ли ты солидным? Стал ли ты спокойным?
Для меня ты море в беспрестанном шторме.
Для меня ты мука сладостнее радости.
Для меня ты утро полное загадочности.
Снова в сон пробрался призраком весенним,
Дышат занавески запахом сирени.

*  *  *

Не надо говорить о чём попало.
Уж лучше помолчим с тобой вдвоём.
Банальностей известно нам немало,
молчание дороже мне твоё.

Не надо говорить, лишь только руку
на плечи положи мне невзначай.
Молчание не означает скуку,
когда двоим приятно помолчать.
Не надо говорить, когда есть, кроме
родного языка, язык без слов.
Твои глаза, как ласковое море,
твоя рука нежнее чем песок.

Не надо говорить. И так понятно,
что нам с тобой быть вместе хорошо.
И потому друг к другу мы обратно
не раз вернёмся, может быть, ещё.

Не надо говорить. Блаженство это
мне очень трудно с чем;нибудь сравнить.
Чтоб поделиться с ближним тем заветным,
что есть в тебе, не надо говорить.

В твоих глазах читаю я надежду
и верю, что воспряну духом вновь.
Ты смотришь так, как будто знали прежде
давным;давно мы счастье и любовь,
и узнаём опять теперь друг друга,
не веря, что промчалось столько лет.
И каждый оттого чуть;чуть испуган
и скрыться вновь готов в любой момент.

Но держат нас невидимые нити
и не дают по жизни разойтись.
Участники неведомых событий
мы снова для чего;то собрались.
В нас зреют созидательные силы,
любое дело ныне по плечу.
Становимся мы лучше и красивей,
осуществляя вечную мечту.

В твоих глазах читаю я надежду,
а ты в моих надежду для себя.
И потому препятствия что между
тобой и мной минуем мы шутя.
Не надо наблюдений и проверок,
подробных объяснений, страшных клятв.
Хочу хоть раз не думая поверить
в то, что открыл мне первой встречи взгляд.

*  *  *

Как коротки ночи июня.
Как сон беспокойный недолог.
Лишь только под утро уснули
в кустах соловьи. Тёмный полог
тем временем неумолимо,
бесшумно и мало;помалу
у края земли отодвинув
светило свой лик показало.
Проникнув под своды чертога,
взглянуло любовно и нежно
на дымку тумана, дорогу,
на крыши, деревья, скворечни.
А после, припав осторожно
к росою усыпанным травам,
припомнило, видно, о прошлых,
недавних любовных забавах,
о том, как томилось в разлуке,
считая часы ожиданья.
Покончено ныне со скукой,
да здравствует радость свиданья!
С лица отдохнувшей округи
согнали и бледность, и тени
небесные, страстные губы,
целуя умытую землю.

*  *  *

Я слушаю музыку плеска,
устав от тревог и печали,
как слушают добрые вести,
не смея им верить сначала.
 
Весло ударяет о воду,
и лодка скользит торопливо,
и мы, обретая свободу,
о чём;то бормочем счастливо.

Какое чудесное место!
Повсюду покой и прохлада.
Быть так изумительно вместе,
когда всё пронизано ладом

и, кажется, будто бы властны
продлить до скончания века
час редкого с миром согласья
и близость с другим человеком.

*  *  *

Как хорошо, забыв былое,
в глаза любимые смотреть
и замирать на каждом слове,
и неминуемо добреть.

Так, глядя в небо иль на море,
утратив над собою власть,
в их растворяются просторе
без опасения пропасть.

И мир становится прекрасным,
как просветлённое лицо.
Нет, жизнь даётся не напрасно
в конце концов.

*  *  *

Я до сих пор ещё в плену
своих надежд, своих желаний.
Смотрю с тоскою на Луну –
источник разочарований.

Её холодный, слабый свет,
непостоянство её лика
таят в себе начало бед
совсем ничтожных и великих,

И так беспомощны пред ней
попытки самообороны.
Напустит армию теней
несущих шорох, вздохи, стоны,

и оторопь берет, и дух —
крылатый Серафим — слабеет.
Врагом становится в миг друг,
никто друг друга не жалеет.

Вскипает варево страстей,
безумство правит балом ночи,
и среди скопища гостей
быть фаворитом каждый хочет.

Луна — ты ведьма, твоя влась
сильна, но всё же не всесильна.
Не всех к себе заманишь в пасть,
готовясь к трапезе обильной.

Расправит крылья Серафим,
чтоб к Солнцу устремиться снова.
О Господи, придай мне сил
и укрепи души основу.

*  *  *

Маячит яркая звезда
и вновь зовёт бежать из дома
в простор без стен и потолков,
в объятья ветра и прохлады
от жизни суетной уклада,
который жутко бестолков,
к чему;то вечному, простому,
путь обещая указать.
О не смущай покой, звезда,
не пробуждай воспоминаний
о жизни давней праотцов,
о зарожденьи мирозданья
усильем огненным Творца.
И мы ведь плод его сознанья
из пыли звездной и тепла,
и нам даны свои орбиты,
которые от нас сокрыты
до срока, как бесценный клад.
Расскажешь разве ты об этом
своим пульсирующим светом
из прошлого, издалека,
соединив в одном мгновенье
порыв души, стихотворенье,
безмерный Космос и века?

*  *  *

Море вовек не заморится
мерной вздыматься волной.
Может быть, море молится
вместе со мной.

Те жe солёные слезы,
та же солёная кровь
и отражение звездное
в бездне зрачков.

Лунной тропы гипнотической
манит мерцающий блеск,
и увлекает ритмический
дальше от берега плеск.

Что там за зыбким разделом
неба с зеркальной водой?
Что между духом и телом?
Что между миром и мной?

Вечной повязаны тайной
кровного крепче родства
в этом пространстве бескрайнем
море и звезды и я.

*  *  *

Зияет пропастью бездонной
колодец ночи за окном
и в этой бездне, став безмолвной,
округа спит глубоким сном.

Но с ней бессонница в час поздний
не позволяет слиться мне,
и я ищу на небе звёзды
едва заметные во мгле.

От их мерцающего света
как будто легче на душе,
как будто кто;то незаметно
за мной стоит настороже.

И мне не страшно, мне не больно,
не одиноко в этот час.
И в бездну я смотрю спокойно,
как в глубь бездонных, мудрых глаз.

Я помню все свои ошибки.
Я знаю в чём моя беда.
Мир грёз обманчивый и зыбкий
меня притягивал всегда.

Живя то будущим, то прошлым,
пренебрегая каждым днём,
я от плохого и хорошего
убежища искала в нём.

Надеялась, в мечтах витая,
не замечая хода лет,
что день придёт и станут явью
виденья сладостные. Нет.

*  *  *

Лишь холостые обороты
свершает жизни маховик,
Как тяжело признать банкротом
себя пред Богом и людьми.

Заветных слов и оправданий
уж, видно, близится черёд,
а после счастье иль страдания
никто не знает наперёд.

Всё это лишь предощущение
того, чего не миновать.
Пора молиться о прощении
и к божьей милости взывать.















*  *  *

Славлю силу твою, красоту
символ чувства и мысли, ты — чудо,
заполняешь собой пустоту
человеческих душ;сосудов.

Власть твоя не имеет границ,
ты караешь, жалеешь и учишь,
с уст срываешься, со страниц,
превращая тщедушных в могучих.

Легковесным бываешь порой
и затёртым монета словно.
Жизнь была бы совсем иной,
если б в нас не вселилось слово.

*  *  *

Полночь. Гасят фонари.
Засыпает вся округа.
Лишь прожектором горит
полнолунья лик округлый.
Всё утихло до зари.
Сон лишил тела движенья,
заменив воображеньем
незатейливую явь.
Ночь хранит покой жилья.
Тикают часы под ухом.
Тишину пронзив, до слуха
вдруг донесся пьяный крик —
Не преграда этажи.
Кто;то пел внизу с натугой:
нам не жить, ах, нам не жить,
нам не жить друг без друга.
Точно, что не говори,
этот вопль гнездиться в каждом,
вырываясь лишь однажды
Полночь. Гасят фонари.
*  *  *

Буду снова плакать, плакать,
словно дождик капать, капать,
словно речка литься, литься,
чтоб забыться, чтоб забыться.

Только где же мои слёзы?
Мои слёзы, как занозы.
Колят сердце, колят душу
и невидимые душат.

Я стараюсь, улыбаюсь.
Ошибаюсь, но не каюсь.
Всё слежу за облаками —
даль какая, высь какая.

Может, я в мечтах витаю?
Но мне кажется летаю.
Только близость заземленья,
как паденье, как паденье.

Все меня чему;то учат,
то ли учат, то ли мучат.
Ну, а я, всё понимая,
не такая и такая.

О зачем же так бездонно
это небо и бездомно.
Горизонт бегущий лентой
не приблизить ни на метр.

Не притронуться рукою
ни к разлуке, ни к покою.
Я как час перед грозою,
не притронуться рукою.
*  *  *

Рассмеяться б — не смешно.
Разрыдаться бы — не больно.
Жизнь корить за то грешно,
что всегда ей недовольны.

То дождливо день за днём,
то жара устроит пытку,
то подолгу не уснём
заблудившись в грезах зыбких.

То опять забудет друг
в бытовых своих заботах.
То ужалит память вдруг
прямо в сердце отчего;то.

То упущен звёздный час,
и утихла дрожь восторга.
И уже так мало нас
перешедших поле торга.

Я не знаю, как тут быть.
Не изменишь ни на йоту
переменчивой судьбы
поэтапных перелётов.

Рассмеяться б — не смешно.
Разрыдаться бы — не больно.
Только б после не пришлось
быть всегда и всем довольным.

*  *  *

Мы с тобой два встречных поезда
Вышли разные пути.
Друг без друга очень боязно,
как друг друга нам найти?
Мы торопимся, мы движемся,
сокращая дни разлук.
С каждым перегоном ближе я
слышу дальний перестук.

И вперёд на полной скорости,
не смотря по сторонам...
От неистовой упорности
быть не узнанными нам.

На забытой богом станции,
простоявши к боку бок,
всё равно, увы, расстаться
выпадает снова срок.

Ни чудачество, ни каверза
направлений не менять.
Переводим годы на версты,
начиная всё опять.

И хранят от столкновения
наперёд, до седины
светофоры и крепления.
Стрелки переведены.

МЕТАМОРФОЗЫ
I.
В самую долгую ночь
прорве трудяг пропотелых
стало терпеть невмочь
смирно лежать в постелях.
Лопнул мучительный страх.
Нынче сомнениям крах.

«Ахайте, господа!
Трахнем мы дружно из ружей.
Утром кольцо баррикад
ваши кварталы окружит.
Что может нам помешать?
Ну;ка давай, поспешай».

Память собрала в кулак
боли свои и обиды.
Алый дразнящий флаг
в улиц проёмах виден.
Властен борьбы азарт.
Не повернуть назад.

«Божий оставим завет.
Спину показывать будет.
Слушай, Московский Совет,
Будущее рассудит.
Время, товарищ, посметь
смертью ответить на смерть».

Скованы бурым льдом
камни хлебнувшие крови.
Каждый изранен дом.
В горле застыло слово.
«Наша пора впереди.
Мы победим».

2.
Побеждая беды,
рвётся сквозь запреты
наш недальний предок
прадед или дед.
Молод он и весел,
но не стал повесой,
не хотел повеситься
в восемнадцать лет.

Месяцы дерзаний
молодой державы
дух не истязали,
а придали сил.
Новые понятия,
новые занятия,
новые заклятия
мчатся по Руси.

«Эй, ты что филонишь!
К выгнившему клонишь?
Разве так построишь,
парень, коммунизм.
Если ты рабочий,
не бреди обочиной.
Званья непорочного
ленью не унизь.

Ты теперь не сирый.
Ты теперь не смирный.
Смиришь сам не мирных,
вставших на пути.
Что осточертело,
непригодно к делу
бодро, быстро, смело
сносим на утиль».

В сумасшедшем ритме
митинги и битвы.
Личное забыто.
Разве до него?
Но строптиво сердце.
Красным горьким перцем
колется и сердится
по ночам оно.

«Отчего не рад я?
Не забыть утраты.
Старшего я брата,
знаешь, сам убил.
Он был хлопец смелый,
но подался к «белым».
Предал наше дело,
душу погубил.

Выпало нам драться
за людское братство.
Стоит ли пугаться
что теперь один?..
Пусть хотя бы дети
сыты и одеты
не узнают эти
муки до седин».

Побеждая беды,
рвётся сквозь запреты
наш недальний предок
в переделке дней.
По часам взрослеет
молодая смена,
и растут посевы
праведных идей.

3.
Что;то много вожаков.
Слишком вольны речи.
Не боятся тумаков,
споря и переча.
Полчище бурлит борцов.
Каждый третий гений.
Управлять страной творцов
хватит ли умений?
А не то опять буза,
и врагу лазейка.
Может, прочная узда
не всегда злодейка.

Только тише, тише...
Стены тоже слышат.

Злой соперникам удел.
Несогласным кара.
Ветераны не у дел
хоть совсем не стары.
В неудачах козни их.
Ни к чему разброды.
Воплощенье перспектив
в образцах работы.
На глазах у всех отлит
как им не гордиться? –
грандиозный монолит
грозного единства;

Только тише, тише...
Кто-то рядом дышит.

Зорким снайпером с высот
сотен пьедесталов
метит каждому в висок
человек из стали.
В цепком взгляде всяк увяз,
Как один народы,
замирая и дивясь,
повторяют оды.
Кто он — воин, государь,
волевой мессия?
Не укрыться никуда
от давящей силы.

Только тише, тише...
Не тебя ли ищут.

4.
На неправду есть управа,
а на смерть управы нет.
Колосятся дружно травы
на могилах прежних лет.
Скольких сила погасила?
Век живи и век тужи.
Глубоки следы насилья
у земли и у души.
Как себя переиначить,
стать способным на разбег,
не запутаться в задачах
и поверить вновь в успех?
Мудрых, честных, смелых мало
пощадил огонь борьбы.
И идут вперёд устало
осторожные ряды.
Осторожные затеи.
Осторожные слова.
Отшумели не затем ли,
чтобы шеи не ломать?

Только глотку рвёт чудак,
багровея от надсады:
«Нет, ребята, всё не так,
всё не так, как надо».

*  *  *

Ромашки смахнули слезинки.
Корзинки подставили свету.
И в знойных глазах отразилось
румянцем залитое небо.

С лица отдохнувшей округи
согнали и бледность, и тени
небесные, страстные губы,
целуя умытую землю.
*  *  *

Вкус хлеба.
Вкус мысли.
Вкус жизни.
Его бы не потерять.
На всех переходах времени,
на всех переломах времени
и даже в пору безвременья
не разучиться желать.

Желать света в конце туннеля,
желать пощады врагу,
и чтоб никогда не тускнели
блеск глаз и цвет губ.

Я повторяю снова.
Я повторила сто раз.
Я повторю бесконечно –
наше спасение в нас.

*  *  *
  В.Маяковскому

Тяжёлые веки,
смотреть больно.
Горячий лоб
прижимает как пресс.
И каждая ночь
осторожно, но верно
и волю, и силы
берёт под арест.

Сейчас бы чудо
совсем простое:
из свежих фруктов
глоточек компота,
на лоб
прохладную, нежную руку,
и «спи спокойно» –
по;доброму кто;то.

Напротив в окнах
давно огней нет.
Стеною тёмной
осело небо.
И некому слова сказать,
осталось
попробовать душу открыть
Вселенной.

И в тишине этажа
за дверью
слышны шаги
тяжелы и усталы.
Вселенной огромной
для человека,
когда человек одинок,
очень мало.

*  *  *

Сколько нам осталось?
Сыплется листва.
Сколько нам осталось
вырубать леса.
Сколько нам осталось
видеть белый снег.
Сколько нам осталось
этого на всех.

А потом появятся
новые миры.
А потом раздуются
яркие костры.
Страстные, прекрасные
душу пламеня,
только не такие,
как моя Земля.

Сколько нам осталось?
Барабанит дождь.
Сколько нам осталось
путать с правдой ложь.
Сколько нам осталось
слушать детский смех.
Сколько нам осталось
этого на всех.

*  *  *

О, сколько тайн сокрытых до поры
таит столетье каждое. Однажды
они всплывут, как в реках мертвецы,
и онемеют миллионы граждан.
Когда порок окажется лишь правдой
безжалостно оболганной и слабой,
а истина простым самообманом
ниспосланным как высшая награда,
оплачет человечество загубленных,
обиженных, обманутых, забытых,
плутая в мирозданье словно путник
средь миражей и истин не открытых.

*  *  *

Из бесконечного гама,
хаоса, чепухи,
перебирая слогами,
карабкаются стихи.

Чей;то невнятный шёпот.
Чей;то отрывистый смех...
Чей;то оборванный ропот.
Чей;то гнетущий грех.
Здесь даже звёзды тленны.
Строки рифмованных слов
словно туман эфемерный
взмывший до облаков.

Эта подъёмная сила.
Этот свободный полёт.
Глупый восторг счастливый!
Что;то произойдёт.

И почему поётся
року наперекор?
Тянется, да не рвётся
тонкая нить времён.

Я улыбаюсь утру.
Я улыбаюсь тебе.
Всё проясняет мудрый
солнечный свет в окне.

А на клочке бумаги
мыслей бессонных бред.
Лёгким, скользящим шагом
зашелестел сонет.

*  *  *

Наступило время астр.
Не гадаю по ромашке.
А в провале надо мною
улетают облака.

Улетают стаи листьев.
Улетают самолёты.
И не скроешь за улыбкой
глаз задумчивых печаль.

Не догнать, не воротиться.
Удержать не в силах ветви.
Удержать не в силах руки.
Удержать не в силах Бог.

Будто о тебе забыли
в одиночестве оставив.
И вот;вот подхватит ветер,
и завертит листопад.

Время таинства в природе
и внезапных прояснений.
И летят, летят куда;то
невесомые слова.

ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ

«Хорошо быть музыкантом.
Поиграл себе немного,
Вечно чистый и умытый
и одет всегда неплохо.

Им цветы, аплодисменты.
Вот устроились ребята!
Ни мозолей и ни грязи.
Работёнка — то, что надо».

Так возьмем же без боязни
в свои руки мы гитары,
скрипки, трубы, флейты, альты,
подойдем к фортепьяно.

И приложим пальцы к струнам,
к белым клавишам холодным,
губы поднесём к металлу
с видом важным, благородным.

Только что же? Струны режут.
Пальцам больно. Легким трудно.
А растяжки. Чёрт попутал!
Гаммы... Боже, как же нудно.

Кто повскакивал тотчас же,
кто остался ненадолго,
кто бросал и вновь садился,
вспоминая чёрта, бога.

Лишь потертости, мозоли
время принесло с собою,
ну, а музыка скрывалась,
всё скрывалась за стеною.

И не смейтесь вы над теми,
кто не смог пробить ту стену.
Вы их лучше пожалейте,
проявите снисхожденье.

Окажите уваженье
вы хотя бы к их мозолям,
к их недолгому терпенью,
к их преодоленью боли.

Ну, а если сбита стенка,
и у музыки свобода.
Хорошо живут ребята.
Рушить стены — их работа.

ПАРТИЙНЫЕ ПЕРЕРОЖДЕНЦЫ
И ПЕРЕРОЖДЕННИЦЫ
ПУСТЬ КИПЯТЯТСЯ И ПЕНЯТСЯ

Добро побеждает зло –
мы это запомнили с детства,
и это запало в сердце.
Добро побеждает зло.
Побеждает.
Победа в борьбе лишь.
Бороться!
До капли последней
бороться —
под знаменем солнца,
за солнце!

Красиво.
А как же бороться,
на милость, скажите мне,
если
к борьбе призывает за солнце
тот самый,
 с кем надо бороться,
укрытый, как ширмою, стягом?
И как так случилось,
что флагом
спасён тот,
с кем нужно бороться?
И он не один.
Возле солнца,
кричащие звонко:
«Бороться!» —
скрыть в чёрном пытаются солнце,
а бой против них назовётся –
за чёрные пятна на солнце.
Запутаться можно, право,
кто правы, а кто не правы.
Но как бы там ни было —
 солнце
собою всегда остаётся.
Нам только не надо бояться
их козней,
 наветов,
 злобы.
Не надо в ряды их вливаться,
нельзя быть для них удобным.
Нельзя допустить, чтоб детям
добро подменили злобой,
чтоб тёмное стало светом,
а светлое — тёмной дорогой.
Ведь мы же запомнили с детства,
и нам ведь запало в сердце –
добро побеждает зло.

*  *  *

Рассеянный свет не спасёт от тумана.
Опутанный тайной спит город спокойно.
Почти что на ощупь
 машины случайные,
ослепнув,
беспомощно ищут дорогу.
Туман переполненным ползает облаком.
Опоен им мозг,
словно опием сонным.
Внезапно застлал он бельмом оба ока,
но ветром грядущим,
ему быть разогнанным.

*  *  *

Как редко небо украшает землю
ночной порой.
                Оно темно.
Не одевалось в ожерелье
давным;давно.
Как будто трудно рассыпать чудо
ему за так.
                Какая плата?
Чтоб сохранилась в нём
чистота.

*  *  *

Первый снег слетает с высоты далёкой.
Он дождём и градом долго проходил,
но теперь наряды одевает тонкие
и кружится, словно стая балерин.
Голый город прячет наготу под снегом.
Крыши стали, словно гладкий, чистый лист
И слова бессонные этой ночью светлой
в честь его слагает миниатюрист.

*  *  *

Перед пределом детства
на старте в неизвестность
теряют ясность действия,
меняется весь мир.
Как стебелёк весенний,
предчувствием томимый,
стремятся дети к свету
в предчувствии листвы.
И проводить их в юность
проводники найдутся.
Чем лучше они будут,
тем строже станет спрос,
Меня Шекспир бедовый,
как вездесущий кормчий,
на корабле поэзии
из детства перенёс.

*  *  *

Я проезжаю мимо Чёрных гор.
Их купола опутаны туманом.
В пушистом инее деревья,
                как кораллы,
покрыли горы кружевным чехлом.
В широких руслах узки ленты рек,
забыты до весны разливы ими.
Прозрачны, праздничны они
                и молчаливы,
хотя и не замедлили свой бег.
Раздуты и размыты склоны, где
породы жёлтые, как хлеб, покрыты коркой,
и в этой корке корни,
                те, которые
связали крепко землю, воздух, свет.
Всё связано. Всё связано до боли.
Но человек в безумстве связь живого
подставил под наточенный топор.
Я проезжаю мимо Чёрных гор...

*  *  *

Беспомощна молодость,
В обмане и споре
уступит она
седому напору
и опыту жизни
уступит дорогу,
и стул и условья
отдаст спокойно.
Но только наступит
такое время:
устроит суд
и объявит решенье,
в котором
осудит обман
и в споре
одержит победу
над старым и новым
вчерашняя молодость.
*  *  *

Гармония природы. Как её увидеть,
Как её почувствовать и потом понять!
Есть глаза и уши, руки есть и ноги,
Кожа, нос и сердце, мозг. Какая рать!

В нас найти не можем, растеряли, видно,
А ешё, возможно, просто не нашли.
Где она, гармония? Что даёт для жизни?
Что даёт для сердца, мозга, для души?

Ничего не знаем, ничего не видим,
Словно камни в мире красок, звуков, чувств.
По дорожке мчимся с делом и без дела,
Лишь от пыли, зноя прячемся за куст.

Ну, а куст тот пыльный красотою хрупкой
Наделён, быть может, — нам не разобрать.
В мире, где всё дышит, звуками пленяет
Как не растеряться, как не пробежать?

Где туман весь в цвете, тишина вся в звуках,
В шелесте и в вздохах листьев и травы.
Где земля и лужи, грязь — и то богаты,
Где живёт гармония, где мы рождены.

МЕЧТА

Над ней смеялись, насмехались
и ей завидовали втайне.
Она воздушная, но в тягость,
и ненавистна, и желанна.
Она беспомощно;всесильна,
она «ничто» и мир без края.
Она удержит у обрыва
или столкнёт — смотря какая.

О ДРУЖБЕ С ЗЕЛЁНЫМ ЗМИЕМ

Друг у него один —
преданный.
О нём не забыть —
дорог.
Что хочет друг,
то и делает.
Пути перекрыл
дорог.
Как бред оставил
былое.
В потёмках
всё наугад.
Время заклинило
что ли?
Ни вперед —
ни назад.

*  *  *

— Лучше синица в руках,
чем журавль...
Рад будь хоть этому.
— Вот уж награда!
— Это ж доступно, реально.
— Не надо.
К небу стремлюсь я.
В небе журавль.

*  *  *

Вот и всё.
Ничего впереди.
Взгляд застыл.
Губы сжаты и стонут.
Сто морщин, появившихся новых
в этот день.
Ничего впереди.
И людьми окружён —
незаметен,
вроде тени прижатой к стене,
он признался сегодня себе,
что сгорел и внутри только пепел.
Все прошло.
Утомляют повторы.
(Из метро выжат в тесный трамвай).
И ни слова, ни вздоха.
Пускай.
Не кричать же об этом народу.
Ночь прошла.
Он сидит за столом.
Мысли — некуда хуже —
прельщают.
«Вот и всё. Вот и всё...» —
повторяют,
заполняя собою весь дом.
Вот и всё.
Ничего впереди.
Он, решившись, подходит к окну
и, без силы прижавшись к стеклу,
видит: солнце растёт из земли.
Видит небо светлеет над ним.
Видит, как горизонт появляется.
Видит просто, как утро рождается,
отражается в глянце машин.

И пока есть восход у тебя —
этот лучший повтор из повторов —
жизнь свою огради от проколов
«Вот и всё. Всё прошло...» —
говоря.
*  *  *
1
Когда человек перестаёт мечтать —
очень грустно и жалко его,
потому что когда не мечтают,
не хотят и не ждут ничего.
И активность тогда и стремленья
просто чистый самообман.
Цель бессмысленна без перспективы,
а мечта не всегда ведь туман.

2
Когда человек только мечтает, —
очень грустно и жалко его,
потому что мечты как наркотик:
эйфория — потом ничего.
И надежды, и счастье, и муки –
сладкий, нежный самообман.
И реальность становится миром,
где царит беспросветный туман.

Очень трудно найти середину.
Очень трудно в единое слить
дело крепкое с хрупкой мечтою
для того, чтобы жить.
Чтобы ЖИТЬ.

*  *  *

Страх и слабость.
Бессилие, беспомощность и страх.
Страх перед жизнью, перед смертью.
Жизнь ещё что;то сулит,
но в муках и в страхе.
Смерть не сулит ничего.
Но с ней исчезнут страх и муки.

Страх перед болезнями,
                войной,
                людьми.
Страх перед природой
                и за природу.
Постоянный страх.
И слабость,
и бессилие, и беспомощность.

Это страшно.
Но когда полное безверие и безнадёжность —
это конец.

Есть у Шекспира:
«Когда бы страх чего;то после смерти —
волю не смущал».
Так я не верю в это вот «чего;то».
Четыре сотни лет немалый срок,
чтобы понять, что ничего там нету.

Меня спасает вера в доброту.
Меня спасает вера в человечность.
И в чистоту, и в искренность,
и в счастье.
И в любовь.
Меня спасает вера в то,
что, может быть, когда;то
я встречу их.

Вот этим и живу.

ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ

Есть всё:
хорошая работа,
есть увлеченья,
есть друзья,
есть теплый дом —
набитый короб,
в котором есть
своя семья;
есть вечера
под сладкий диско,
есть вечера
под рок и блюз,
есть по желанью
цирк и театр,
и по желанью
драм и муз;
есть уваженье
и улыбки,
пожатье рук
и ласка дня.
Есть всё
за малым исключеньем
взаимопониманья
и тепла.

*  *  *

Вслед ушедшему чуду шепчу я:
«Повторись, повторись, повторись.
Ты как сон, пролетело, виденье.
Появись, появись, появись...»
Но виденье на то и виденье,
не поймёшь, потом: было ль оно?
Чудо вспыхнет внезапно. Везенье!
Озаренье! И нету его.

*  *  *

Вот двор. Здесь когда;то мы жили.
И дом вот. Он стар и невзрачен.
Теперь это склад магазина,
прикрытый от мира щитами,
покрытыми яркой краской,
а поверх краски призывы.
Вот двор. В нём когда;то мы жили.
И первой землёй под ногою
он был. И ещё я помню
костёр огромный;огромный.
Я веточки собирала,
но надо ж стеклу было взяться.
Порезалась я и заплакала.
(Тот шрамик сейчас на пальце).
Меня утешали всем хором,
ведь младшей была я самой —
такой миловидный куклёнок.

Теперь стою вот у дома.
Забытый маленький двор,
а на заборе табличка
«Посторонним вход воспрещён».

*  *  *

Почему лучшие уходят рано?
Почему лучшие редко доживают до старости?
Ведь, казалось бы —
лучшие должны жить дольше,
чтобы жизнь делать лучше.
И из меньшинства лучших
делать большинство.
Тогда рано бы уходили плохие,
не успев испортить чьи;то жизни.
Впрочем, нет.
Плохие бы — всё равно доживали до старости,
потому что лучшие всегда в почёте
даже у смерти.
Она хорошо разбирается в людях.
Им её предпочтение.

СТРОЙКА

Я просыпаюсь утром от грохота, от рёва
машин, весь день снующих (И ночью нет им сна.
Бессонница машинам, бессонница и людям,
а голова наутро не очень;то ясна).

В окно глядеть нет силы. Зелёная лужайка
столь хороша весною, и конь на ней — огонь.
Его я рисовала ещё совсем недавно.
Теперь там экскаватор, и рёв, и лязг, и вой.

А тополь, что всё смотрит который год в окошко,
который ввысь стремится, становится мощней...
Его, наверно, скоро отправят в сад господний,
а рядом будут окна и тени от людей.

Мне грустно от пейзажа. Тоску наводят звуки.
И злюсь я и печалюсь. Но что я изменю?
Хоть тополь ещё дышит и головой качает
возврата нет лужайке и рыжему коню.

*  *  *

Мне холодно.
                Я мёрзну.
                На улице мороз
Бегу,
          хватаю воздух,
твержу: «Авось, авось...
Авось согреюсь, может».
                Стоящему каюк.
И вот уже я в зданье, где много глаз и рук.
Здесь воздух весь из легких (согретый кислород).
Нo не могу согреться. Трясёт меня озноб.
Я кутаюсь, но холод мне под одежду прет.
Я пью горячий кофе, но кажется мне — лед.
И дома, раздеваясь, я знаю — мне не спать.
Согреться не поможет холодная кровать.
*  *  *

Я — источник, что дарит по капле,
и не бью я упругим ключом.
Не могучий костёр и не кратер
с бьющей лавой, грозящей огнём.
Уголек.
              Я, мерцая не грею,
но не пепел, который остыл,
и, быть может, когда;нибудь вспыхну,
не оставили б силы и пыл.

*  *  *

Нехватка тем, нехватка мыслей.
Что может быть ещё страшней,
когда в извилинах нет места
для мыслей собственных и тем?

*  *  *
У каждого родившегося человека
бывает последнее утро, последняя ночь,
последняя ласка и ветра, и света,
последняя радуга, солнце и дождь.
Последнее...
Последняя радость, улыбка и горе,
последняя ложь и надежда, и боль
почти без вниманья уходят, уходят...
Откуда нам знать, что так близок отбой.
А если... А если бы... может, впервые
мы в лужи вгляделись и в души друг другу,
и сердце своё донага бы раздели
и им ощутили пьянящее чудо
последнее.

*  *  *

Вы видели когда;нибудь глаза,
того, кто породнился с одиночеством?
Покинутый домишко терпит сам
и пауков, и дождь, и червоточины.

Вы видели когда;нибудь глаза,
обманутые самым необманным?
Забиты окна. Сыро. Тихо. Тьма.
Здесь свет — мираж, он быть не может явью.

Вы видели когда;нибудь глаза,
уставшие от жизни, от земного?
Дом покосился, крыша протекла.
Всё заросло здесь мохом и травою.

Дом без людей — не дом, как пни — не лес.
Без глаз нет света, как без слуха — звука.
Вы были богом, умным, честным другом?
Вы видели когда;нибудь глаза?..

*  *  *

Хочу Вам позвонить.
Нет, не из любопытства,
а просто, чтоб узнать,
что живы, на ногах.
Чтобы спросить, как вам
сейчас, в сей миг живётся,
чтобы теплом обдать
смогли мои слова.
Но номер Ваш набрать
я не решусь, наверно.
И глупо, и наивно,
быть может, это всё.
Хотя, конечно, странно,
что это странным стало;
что ждут во всём подвоха,
Забыв что есть добро!
И мучают меня
предвиденья и разум,
и я боюсь, что Вы
мне скажите вот так:
«Мне не до этих штук.
И занят я. Простите».
И снова лишь гудки –
такой знакомый звук.

*  *  *

Что будет — неизвестно.
Прошедшее — прошло.
Сейчас же воздух, солнце
и звуки, и тепло.

Сейчас — в волшебном миге
ошибки, скука, беды,
а может, озаренья
и радость, и победы.

А что же будет? Видно.
Решенье в настоящем!
И в огоньке священном,
у нас в душе горящем.

*  *  *

На политзанятии
                нас нехотя и медленно
куратор поучал.
Его лицо
               откормленное, круглое
                лоснилось,
и взгляд довольных глаз
                с пренебреженьем
скользил по нашим.
Он нам говорил:
«Мы делаем ненужных много дел,
но делать их обязаны.
                Так надо.
От этого людей свободных нет.
И делали, и делаем, и будем...
Уж так устроен, видно, этот свет».
Он даже подсчитал примерно сколько,
мы тратим времени
                на то, что бесполезно.
И так уж вышло —
                бесполезным делом
загружены мы больше,
                чем трудом,
который не страдал бы этим «беспо».
Куратор усмехнулся, говоря:
«Вот так;то, детки.
Никуда не деться.
Тяните;ка мешок вы на себе,
в котором зернышки и хлам
                одновременно.
в котором всё — от сладости до перца.
Он был доволен ходом своей мысли,
а мы молчали,
                тоже усмехаясь,
и дело тем закончилось,
                что всё
положенное время отсидели,
поднялись дружно
                и затем
                ушли.
Но с нами поднялись и те задания,
которые формальными зовут.
А с ними,
                как надежная охранка,
кресты и птички, точки и т.д.
И время полетело с птицей ; галкой
в бессмыслицу, безделицу,
                а жалко.
Преследуют слова
/по всходам — градом/:
«Тяните зернышки и хлам.
Тяните —
                надо».
Но не согласна я.
Не надо хлама,
а то в нём трудно зернышки найти.
А тем, кто говорит, что всё же
                надо,
скорей всего, не нужно ничего.
И хлам или зерно — им всё равно,
скорее, хламу даже больше рады...
Не надо нам его.
Не надо хлама!

МЕЛОДИЯ

Подступила незаметно
тихо, словно невзначай.
Улыбнулась грустно;светло
беззащитная, как лань.

Нерешительно взглянула.
Удивительно легка,
осторожно протянула
руки плавно до меня.
А потом взяла за плечи.
Не взяла — а обняла.
Потемнело. И лишь свечи,
Две свечи зажглись маня.

Две свечи — её два глаза,
кроме них нет ничего.
И душа моя, и тело
вместе с музыкой одно.
ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

Плачет небо.
Глаз не видно
                Голубых,
На них платок.
Капли капают,
А вместе,
                Капля к капельке,
Поток.
И, облитая слезами,
Зелень жухлая тиха.
Окна мутны и унылы,
В ямках мокрая тоска.
Почему же всё поникло,
Растерялось от чего?
Сыро, холодно…
                И где же?
Где же,
             где же?
                Где тепло?

ПСЕВДОИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Эрудированы на уровне.
Манеры хорошие знаете.
Одеты всегда со вкусом,
не дружите с жалким трусом
и глупых людей презираете.
Вам ясно всё и понятно,
что правильно, что неверно.
Сказать вы умеете внятно
не сбившись, не спутавшись нервно.
Вас ставят в пример, как обычно,
в семье, на работе, в общеньи.
Никто ведь не знает, как зычно
кричать научились за дверью.
Никто ведь не знает, как скупы,
как мелочны вы и жестоки,
как тянете гостю вы руки
и чаем поите с дороги,
дрожите, чтоб гость не остался,
тесниться не хочется. Скверно,
когда и за дверью казаться
приходиться снова примерным.
Снаружи вы блещете глянцем,
внутри же, простите за грубость,
гнильё лишь. И сочным румянцем
не скрыть вам и блеклость, и жухлость.

*  *  *

Суета, суета, не броди
Ты за мной, словно тень, ненароком.
То отстанешь, то вновь впереди
Пробегаешь стремглав по дорогам.

День за днём исчезает навек,
Образуя недели и годы.
Всё уходит, но только твой бег
Постоянен, крепки, видно, ноги.

*  *  *

Солнце пробивается сквозь струи.
Позолоченным гребнем разделены
струи,
            переливаются,
не прерываясь,
и обрываются лишь у земли.
И серебрятся мокрые крыши.
С листьев алмазы капают вниз.
И просветляются
                грустные лица.
Становится меньше пасмурных
                лиц.
Дождик звенит, напевает, смеётся,
словно ему не будет конца,
но радуга
                незаметно
является,
быть может, с чьего;то лица.

*  *  *

Опять не тот.
                Я скоро поняла,
но приходил ты, и я выходила.
Так вечер прошагал,
                За ним — другой.
Но всё ещё ждала,
                с тобой бродила.
Потом,
             я рада,
                видно, понял ты,
что я не та,
                которую ты ищешь.
Без объяснений тихо, навсегда
мы повернулись спинами.
Ты слышишь,
нет ни упрёков,
                ни обид,
                ни зла:
тебе — покой, а я —
                опять в исканья.
Но только смалодушничала я,
когда сказала глухо:
                «До свиданья».

*  *  *

Поэт,
          ты недоволен тем,что нужен
кому;то по большой, да и по малой?
Но люди измеряются от лужи,
от отмели морской до океана.
Ещё,
        ты вспомни,
                сколько лет назад?
ты был не ты, поэт, был просто мальчик,
который так хотел и был бы рад
всего себя отдать.
Ах, как ты начал?
Ты память напряги.
                Все брал, что мог,
хватал, молил и добывал усердно.
А кто тебя просил, чтоб ты помог?
Успел забыть об этом ты, наверно.
Сейчас же просьбы травят жизнь твою.
Чрезмерное вниманье, любопытство
исколотили так, что ты в броню
нет;нет,
                да и мечтаешь облачиться.
Нужда в тебе, поэт.
                В твоих стихах,
в твоём таланте и твоих ошибках,
в твоих речах и попросту словах,
в твоих издёвках и твоих улыбках.
кому;то нужен твой авторитет,
кому;то связи и твоя поддержка,
кому;то деньги и ещё совет,
кому;то новый сборник без задержки.
Ещё кому;то боль твоя, беда,
ты сам, такой замученный в пути,
мужчина, что не знает — «навсегда» —
с клокочущим вулканчиком внутри.
И нужен ты...
Какое счастье.
                Нужен!
И отмели, и глубине, и луже.

*  *  *

Улетают, улетают. Не вернуть их никогда.
Улетают, улетают. Улетают навсегда.

Будет небо, будет море, будут солнце и пурга.
Будет радость, будет горе, будут долгие года.
Будет всё, что не случилось, что случилось — никогда,
Никогда не повторится. Улетают облака.

«Улетают, улетают». — Тихо шепчет тишина. —
«Улетают, улетают. Улетают навсегда».

*  *  *

Я люблю стихи — стихи чужие,
покоряющие образом, строкой.
Просветляющие мутные картины
и дробящие безжалостно покой.
Я люблю стихи поэтов разных –
только были б честные стихи,
только б были в них грехи и радость,
боль была и пламя жгло внутри.

*  *  *

Я боюсь говорить о Любви,
Не хочу повторять это слово.
Отштампованное миллионом
Типографий со всей земли.

*  *  *

Как тяжело, как больно, непосильно
сознание того, что не вернуть.
Теперь тебе ни помощи не нужно
и ни поддержки. Ты не смог вдохнуть.
А раньше ты кричал, до хрипа спорил,
как конь, летел весь в пене и огне.
Летел ты к снегу, ты стремился к бурям,
оставив лес и поле в стороне.
И вдруг стоп;кадр. Всё вмиг остановилось,
И все застыли сразу, не поняв,
что там внутри, там в раскалённой топке
стучало сердце в ранах и рубцах.
и что теперь сознание поможет?
Признанье вдох заставит сделать вновь?
Тебя теперь ничто не потревожит —
ни ненависть, ни слёзы, ни любовь.


ЛИСТОПАД

Листва кружится плавно
                и падает на землю,
Дорогу устилая,
                хрустит она слегка,
А души, словно листья,
                хрупки — я в это верю —
И растоптать их может
                безжалостно нога.
А кто бы слил обломки
                потрёпанных, побитых
И, верно, одиноких
                раздавленных листков?
А кто бы вспомнил звуки
                сердец давно забытых
И кто бы подарил нам
                немного добрых слов?
Я думаю, а листья
                кружатся беззаботно
И падают, играя,
                с осенним ветерком,
И дети из детсада
                из них плетут охотно
Гирлянды кружевные
                и украшают дом.

ЧЕЛОВЕК

Венец природы человек?
Да, человечество нескромно.
Его тщеславие огромно
Оно растёт из века в век.
Ну, что такое человек?
Он создаёт и разрушает.
Он добр и зол. Он презирает
И лебезит, и врёт, и хает...
Он груб и нежен, он бывает
Похож на волка, на осла,
На всех животных, что внесла
В сей мир работница Природа
И со всего живого рода
Его по капелькам слила,
И разум лишь ему дала.
А для чего — никто не знает.
Она теперь сама вздыхает,
Грустит, к терпенью призывает.
Да незаметно тает, тает..,
Но нет! Она ещё сильна,
Строптива, сказочна, вольна.
Ничто ей в мире не перечит.
И, может быть, взгрустнув под вечер
Людей для спора создала.

*  *  *

... Бомбёжки, раны, голод и лишенья,
потеря за потерей и сраженья.
Всё сплетено. Ужасное смешенье.
Я никогда не видела войны.
А рядом взрывы. Страх не отступает,
и неизвестность дымом застилает
всё. Всё вокруг. И пот со лба стекает..,
Какое счастье, что пугливы сны.
Я никогда не видела войны.

БЕССОННИЦА

Будильник под ухом:
«Тик;так, тик;так»,
минуты уходят,
«не так, не так».
Темно за окном,
в небе звезды, луна,
и в комнате я
одна ; не одна.
Как трудно понять
добро мне и зло,
где правда, где ложь,
где везло ; не везло.
Как трудно найти
границу всего.
Как трудно понять
хотя б одного.
Как трудно найти
и понять себя.
Легко же судить.
Ты судишь меня.
Всё ясно, всё просто
теперь и в прошлом
и в будущем тоже,
как в списке дотошном.
Права ты, быть может.
Ты думаешь так?
А горечь и боль моя —
это пустяк.
Сейчас тишина:
лишь будильник — «Тик;так»,
под ухом: «зачем же,
зачем же так».

ПУСТОТА

Как скверно,
                когда не знаешь, чем себя занять.
Ещё на улице светло
                и рано лезть в кровать.
И вроде бы уж клонет в сон
                а ляжешь — не идёт.
А книжка только груз в руках.
                И что;то грудь гнетёт.
И голова. Что с головой?
                Как будто тяжела.
В ней мыслей рой. Ох, кутерьма,
                ну нет, скорей пуста.
Уж видено не раз кино.
                Опять глазей его,
А на дворе. Ну, наконец,
                А на дворе темно.
Теперь вот самый раз бай;бай.
                Но нет, ещё чуток.
Попьём сначала тёплый чай.
                А вот теперь на бок.
*  *  *

Я сплела венок из листьев
Из оранжевых и жёлтых.
Из ещё слегка зелёных
И из покрасневшвх тоже.
Мой венок огромный, пышный,
Он прекрасней, чем короны
Из алмазов и металлов
Всевозможных благородных.
Я иду, вдыхаю запах
Без прикрас, почти забытый,
Что сравнится с этой ношей
Из листочков разноликих?

МАМА

Часто вижу твое лицо,
                Но смотрю и совсем не всматриваюсь,
Потому;то сегодня тайком
                Я в него незаметно вкрадываюсь.
Бог ты мой!
                Заблужусь на лбу, и у глаз ожидает тоже.
Потускнели они. Почему? Что случилось?
                Устала, быть может.
Всё в заботах, расстройствах, болезнях —
                Без поддержки, без помощи
Мерзко
Оттого что я, всё понимая,
                Ничего не сдвигаю с места.
А привычка.
                Что может сильнее нас держать
                В тех же самых границах.
Тебе больно, но знаю простишь.
                Ты не станешь долго сердиться.
Я слабак. Я раба. Но не рада.
                Виновата я.
Виновата.

*  *  *

А опавшие листья клёна,
оказывается,
                пахнут розой,
В спокойной,
                уснувшей комнате
Лежащие на столе.
Они пожелтели,
                состарились,
они захрустели
                от осени,
Но всё равно
                пахнут розами
В промчавшемся октябре.

*  *  *

Маленькая птичка — серенький воробышек,
Как пора настанет, встретит воробья.
С ним она попрыгает, мило почирикает,
Гнездышко построит, выведет птенцов,
И с утра до вечера будет летать в поисках
Мушек, хлеба, семечек, жирных червячков.
Воробьята вырастут, разлетятся в стороны,
На роду написан им тот же самый путь.
Прыгай, как положено —
                выживешь, не сломишься,
До чего же ясная в серой жизни суть.

ДУШЕВНОБОЛЬНЫЕ

Каждое утро один ненормальный,
или культурней — душевнобольной,
как на работу приходит к дороге
в сырость, и в холод, и в зной.
Он управляет движеньем как может.
Палочкой вертит, свистит.
Что;то лепечет, к кому;то подходит.
что;то машинам кричит.

Время у граждан проходит быстрее,
глядь — за смешками автобус спешит.
Лица меняются — взгляды всё те же,
снова дурной задарма их смешит.

И из автобуса, и из трамвая,
из легковых и из прочих машин
взгляды струятся и в них любопытство
женщин, детей и мужчин.

Много уж лет то идёт представленье.
Хоть ненормальный в морщинах уже
для повзрослевших и постаревших
вечный ребёнок всё в той же игре,

Ясно, кто зритель и кто представляет.
Мы с ним полярные две стороны.
А вдруг для него сумасшедший
                не сам он
и ненормальны нормальные мы?

ОЖИДАНИЕ

Стихи, прийдите, посетите мой дом —
                он новенький ещё.
Его испортить не успели,
                хоть и подпрело кое;что.
Возьмите боль, что появилась,
                возьмите трезвость и туман,
Возьмите веру и надежду, любовь —
                что есть, всё вам отдам.
Вы ж помогите удержаться,
                вы помогите мне
не пасть,
И всё берите, всё берите!
                Коль будет страсть — берите страсть.
Лишь не оставьте багажом мне
                меня саму.
                Я вас прошу.
Стихи прийдите, не томите,
                когда угодно,
я впущу.

СМЕЛЫЕ ЛЮДИ

Смелые лоди в пустынях и море,
Смелые люди в бескрайней тайге.
Манят их горы и склоны крутые,
Жажда поверить в себя и себе?
Смелые люди не лгут, не играют,
Мерзость не терпят, и славы дурман
Их не пьянит, и они отражают
И на себя принимают удар.
Редко их любят и часто судачат
Рядом с облитыми дёгтем белей
Выглядят те, кому в жизни удача
Кушать по горло и греться в тепле.
Смелые терпят, усмешки бросают,
Строят и тут же сжигают мосты.
Смелые люди быстрее сгорают
На непроторённом, сложном пути.
Ну, а потом кто;то вспомнит заслуги,
Кто;то вздохнёт с облегченьем, взгрустнёт
Где;то неведомый друг и полюбит
Кто;то потом, когда время пройдёт.
Но ведь и кто;то зажжётся, поверит
В правду и верность, и в силу добра.
Кто;то пустыни и горы оценит,
И одурманит кого;то тайга.

НА КОНЦЕРТЕ ВИА

Четыре человека и тысячи.
Одни на сцене.
                Другие,
себя не жалея, других не жалея,
собой стадион забили.

Пришли посмотреть —
хоть не видно лиц.
Послушать —
хоть слышали раньше.
К любимцам пришли,
что сейчас на коне,
и сели,
кто ближе, кто дальше.
И вышли кумиры.
Гитары блестят,
свет пляшет
зелёный и красный.
Удары по струнам
и песни звучат,
и шум от хлопков
ужасный.
Тщеславие тешится,
зритель визжит,
а время на сцене
считают.
Оно быстротечно,
как спринтер, бежит,
и ритмы гитар
подгоняет.

Четыре и тысячи тешат себя
единство собой представляя.
Не видя друг друга —
                на сцене в лучах
и в мраке лицо укрывая.

РАЗГОВОР У ОКНА
ИЛИ
КРЫШИ И НЕБО НАД НИМИ

Еловыми шишками
на подоконнике
надулись два голубя.
Всё было под ними в снегу:
подоконник,
                деревья,
                балконы.
Автострада,
словно облитая маслом,
блестела,
и чистые, маленькие машинки
боялись на ней поскользнуться.

Снег падал на птиц.
Он спускался спокойно
и кутался
в мягкие перышки их.
Они же сидели
и ждали
упорно,
когда посыплются сверху,
помимо холодных
ещё
и овсяные хлопья.

А в комнате тихо,
тепло
и уютно.
Ты что;то твердишь,
но доносятся смутно
другие слова
тобою забытые здесь
у окна.

«Не хочу
по продуманной схеме.
Не хочу
слов чужих повторенья.
Мне сказать бы что;то своё.
Разве так я живу?
Всё не так и не то.
Сколько в мире прекрасного,
интересного,
                важного.
И всё в стороне,
так как некогда мне.
Только б вытерпеть.
Выучусь –
всё тогда изменю.
Я смогу».

Обвязалась цепями железными,
а хотелось и ласки,
                и нежности,
(Проклятое противоречие
между
мужским воспитанием
и женским
предназначением).

Уход годов.
Страх берёт.
Но тебе ведь не сто
и даже не сорок.
Теперь объясняешь:
«Устала.
Пустое.
Ничего нет ужаснее,
чем остаться
                одной».

И мимо дорог
сокровенных желаний
идёшь машинально
оставляя непройденными
одну за другой.

Ты соглашаешься,
но тут же:
«Его увижу
и всё забуду».

А что хорошего в нём?
Только губы.
Губы эти тебя погубят.
Погубили уже.

На подоконнике
воркуют два голубя.
Кто приписал это свойство
                Любви?
Любят орлы,
а у курочек сизых
любишка
на уровне крыш и карнизов.

И ты решилась подрезать крылья
из;за того,
                что он
не орёл
и никогда не взлетит выше?

К вершинам стремленье
проходит быстро,
когда
воркованьем на крыше
пытаются разрешить
проблемы вершин.

*  *  *

Туман.
Не видно ни земли, ни неба.
Деревья,
              словно призраки,
И вдруг,
молочные покровы прорезая,
возник горящий
                желто;красный
                круг,
Гляжу заворожённо;отрешённо.
Как статуя, застыла у окна,
а яркий круг
неспешно поглощает
густая,
            мутно;синяя
                волна.

*  *  *

Что будет,
если рано или поздно
любовь исчезнет и погаснут звезды?

*  *  *

У каждого в груди звучит капель,
покуда не истает вся сосулька,
покуда не собьют её нечутко.
До той поры, пока пребудет день.

*  *  *

Людьми больницы переполнены
и на лекарства —
                дефицит.
Учёные спасти пытаются,
помочь пытаются врачи.
Но люди стонут.
                Стонут страны
от диабета и инфаркта,
от рака.
               Да чего от рака!
Опасен и укол булавки.
А в это время,
                тоже люди,
порою те же
                после боли
годами создают оружие
посовременней и побольше.
И над землёй
                кружат ракеты,
и под землёй
                взрывают бомбы.
Уничтожаются
                макеты,
не на учениях —
                живое.
И в этот миг в роддоме женщина,
солёная
              от слёз и пота,
толкает к жизни красно;синего
совсем беспомощного кроху.
Не для того она
                страдает
кричащая богиня мира
не для того,
                чтобы
                в двухтысячном
ребенка этого убили.

ДОРОГА

За километром километр
меня трясёт на колесе
зелёный, маленький автобус,
скрипящий тихо,
                по шоссе.
И за окном,
           покрытом пылью,
раскинулся нехитрый свет:
туман,
            распаханное поле
и поверх комьев мокрый снег.
Потом,
             как старые обои,
возник невзрачный зимний лес
И серо;бело;желтоватый
минуты через три исчез.
За лесом следом
                появились
вновь полуспящие поля.
Безлюдье.
                Галки.
                И простые.
по краю поля тополя.

*  *  *

Музыка.
У звука звук.
Подогнаны друг к другу.
Вдруг вклиню между
я
фальшивый звук,
и звук испортит
всю
мелодию.

ТВОРЧЕСТВО

Время теряет власть.
Мчатся, сливаясь, минуты.
В безликую плоскость
                не вдруг
вживляются
                чувства и звуки:
/звонкие —
                желтые, алые
и приглушённые синие/
четкими, чуть заметными
замысловатыми
                линиями.
Кажется,
                вот оно —
перо волшебной жар;птицы.
Словно само мастерство
касается кончика кисти.
Счастье стучит в виски,
Ну, наконец,
                победа.
Через неделю восторг
умчится,
               как летний ветер,
пески оставив на пекле   
до новых порывов.
Снова
безликая плоскость и личность
сходятся
                насмерть
                в споре.


ВЗГЛЯД В ДЕТСТВО

Мечты. Желанья.
Туманный образ.
И нету цели иной
                и смысла,
повисла,
словно вокруг невесомость,
а хочется падать
и рваться ввысь.
И места нету,
и всюду место.
И тесно сердцу,
и крику в нём тесно.
И даже странно,
как они вместе
ужились друг с другом
в столь близком соседстве.
Но эти страданья —
совсем не страданья.
И невесомость
от праздности мысли.
И крик — не крик,
а просто кривлянье.
И вовсе нет цели,
И нету смысла.
Однако тогда
я ещё не знала,
меняя книги, одежду, внешность,
что это было
любви ожиданьем,
предощущеньем
начала женского.

*  *  *

Живём в ожидании имени
такого,
             чтоб все повторили бы.
В неясном предчувствии времени,
когда появятся гении.
В надежде,
                что эти гении
не канут в лету во времени,
по нашей вине планета
не будет мирами отпета.
И как не пугало б время,
эпоха близится,
                верим мы,
нового,
               неминуемого,
                духовного
Возрождения.

*  *  *

В вагоне — ни звука,
только перестук.
Погашены лампы.
Мрак сузил границы.
Троим нам
на весь этот сонный вагон
сегодня,
              наверно,
                не спится.
Совсем незнакомы,
впервые встретились,
а тянем друг к другу
доверчиво нити
и в темноте по ним
электричество
поблескивает, как
скоросшиватель.
Если б я знала,
что эти нити
лучами Луны окажутся утром,
и маски на лица
налезут ладно,
и будем сидеть
немо;сонно;понуро.
Тогда б,
              вероятно,
уснула я просто,
как у себя
на диване дома.
И лиц не увидела приоткрытых
в спасительном,
мягком мраке вагона.

ГОСТЬЯ СТОЛИЦЫ

Некуда сесть.
Места заняты.
Даже ночью здесь многолюдно.
Жёлтый свет окружает капроном,
отделяет ширмой
как будто.
Люди дремлют уставшие
чутко
под напев колыбельный вагона
или смотрят,
почти не моргая,
безразлично и неопределённо.
Руки тоже по;разному заняты:
накрест сложены на животе,
обрывают карманы
и висят обрываемые
тяжёлыми сумками, набитыми за день.
Руки держат
гладкие сумочки,
книги раскрытые и журналы,
черёмухи веточки,
чуть привявшие,
нарциссы
и в целлофане тюльпаны,
Он и она,
словно два воробышка,
стоят рядышком у дверей.
Рукой неуверенною
парнишка
концы волос гладит ласково ей.
Но вот
мигнув тормозит электричка.
Эскалатор тянет, поскрипывая.
стеклянная дверь.
За ней ступеньки.
Выхожу на поверхность
по ним я.
Вокруг дома.
/Один выше другого,
как будто устроили соревнование/.
Их тысячи, окон,
напомнили мне
свечение
от печки растопленной
в комнате ночной синевою
затопленной,
в комнате
станичного домика,
где в фартуке и платке
старенькая моя бабушка
одинаковыми вечерами
вяжет носки в полусне.
И то она рада не каждому
из постучавшихся к ней.
Вся её жизнь —
и заботы, и радости —
только о близкой родне.
И у этих огней
Москвы многооконной,
кого;то ждущих и греющих,
впервые я остро почувствовала,
как избирателен свет
доброты и сердечности.
И мимо них
решительно, быстро,
не рассчитывая,
что огонь для меня загорится,
иду на квартиру,
чтоб койку снять,
я —
гостья столицы.

ВЕСЫ СОВЕСТИ

Я взвешиваю
«против» — «за»
Лишилась сна.
Мои глаза
в две чаши провалились.
Весов же чаши —
вниз и вверх,
И равновесия для всех
никак не сыщут мысли.
Ведь в чаше «за»
есть риск большой
начать сначала.
Что же?..
Что ещё трудней, чем это?
И вcex, ктo дорог мне
страшит
мой новый путь
и от души,
желая счастья,
мешают шаг мне сделать.
А в чаше «против»—
жизни бег.
Устроит он, конечно, всех,
но этот бег в болото.
Конец мечтам,
самообман
и без любви работа.
Огонь уравновесь с водой.
Воды не хватит —
он живой.
Никак нельзя им вместе.
Я взвешиваю
«против» — «за»,
жизнь для борьбы
или для сна.
Так что же перевесит?
*  *  *

Проще, когда сердце льдом обложено.
Меньше проблем —
срок хранения больше.
А если оно
в мантии магмой
кипит,
а выйти не может?
Пытались его достать.
Не по силам
было такое желание.
Скважины лишь пробурили.
Но этого мало.
Прийди
и открой в душе у меня вулканы,
освободи этот жар из застенков.
Не пугайся,
он всё перемешает сначала,
но потом
возникнут моря и атмосфера.
И жизнь возникнет на месте пустыни,
И творцом её будешь ты.
Или...
Или без доступа воздуха,
Без отдушин
погаснет пламя,
И станет навек необитаемой
планета
по имени Таня.

*  *  *

Сколько во мне гадкого,
цепкого, живучего,
без чего лишусь я враз
множества удобств.

Мне летать не хочется
белою вороною,
но однако к белым
я воронам рвусь.

Только белый замечу хвост –
сама белей становлюсь.

17 И 19 ИЮЛЯ 1983 ГОДА

Несколько эпизодов —
выводы под конец.
ЦПКиО имени Горького.
В пятнадцать на Массовом поле
открытие праздника,
посвящённого
Владимира Маяковского юбилею.
Но в это же время
свинцовое небо
самоочищеньем занялось над Москвой,
и парк с эстрадами
и аттракционами
водой окропило святой.
Однако люди не захотели
небес крещенья,
своё спасенье
нашли в навесе они над сценой.
Стояли скучные,
водой задетые,
стояли рядом
на общей сцене они с поэтами,
и благодарна
была дождю я уже за это.
А он шумел,
все скамьи занявший:
«А что же дальше?»

Потом за сценой
заполнили комнату.
Ни стула свободного.
Сухо и тесно.
У стенки поэты столом отделённые.
Начало.
Марк Соболь поднялся с места:
«Нам дождь помешал,
но сегодняшней встречи
отменять, конечно,
нельзя.
Нас ливень загнал
в эту вот комнатку.
Ну, да ничего.
Друзья!
Хочу я сказать —
Маяковский гений,
а гении рождаются
раз в сто лет,
ну, могут два раза.
Короче,
товарищи, Маяковский —
гениальный поэт!»
Он говорил, говорил...
Говорили за ним поэты понеизвестней,
Однако в шестнадцать
из комнаты тесной
вылилась людей половина.
Но это понятно и объяснимо:
билеты в цирк.
Там смех. Там красиво.
Встречу пытались продолжить,
но
Центральному телевиденью запечатлеть её
было необходимо.
Всех вывели на эстраду
Расположили публику полукругом,
Марку Соболю дали слово
и стали снимать на скорую руку.
«Я повторю, товарищи, снова.
Маяковский — гениальный поэт,
а гении рождаются раз в сто лет!»

Через день на площадь Маяковского
стали собираться люди загодя.
Солнце,
кувыркаясь в сини вымытой,
не пекло,
а грело нежно гладя.
Разговоры были о поэтах.
Только о поэтах в этот полдень
люди толковали, ожидая
появленья тех у микрофона.
И поэты бодренько, сменяя друг дружку
пред глазами фото ;
киноаппаратов наполняли
площадь здравицами,
и последним слово
получил Марк Соболь, заявляя
снова тоже.
Снова, снова, снова...

Микрофоны быстренько убрали.
Ну, а люди из толпы,
а люди
площади
стихи Маяковского
из себя бросали, напрягая
слабенькие груди.
Но услышать было их не просто.
Памятник же высоко —
не видно.
Голову задрать —
не простоишь так.
Отошла я и услышала,
может быть, себя,
а может, голос Маяковского
звучал в веках:
«Что же вы носитесь с мерками:
способный, талантливый, гений.
Поэт — это голая совесть
в ответе перед Вселенной.
И этой совести надо
за всё отвечать на свете.
Когда;нибудь
время настанет,
все люди будут поэтами».

Я, может быть, не гениальна,
Сверкать не буду кометой.
Пускай,
Но хотя б для немногих
Должна стать поэтом
Поэтом!

Все люди будут поэтами.