Рассказ 6-й Я левша

      С раннего детства на мое воспитание оказало влияние моих старших сестер Марии и Татьяны. Каждая из них на свой лад учили меня не только читать и писать, но и подметать пол, мыть посуду, разжигать угли в утюге, стирать свои носки, гладить носовые платки и полотенца и даже вышивать крестиком по канве и гладью. Я большей частью находился дома, а не бегал, как мои сверстники,  бесцельно на улице. Мне было интересно наблюдать, как мама печет пироги, варит суп, штопает носки, надев их на деревянную ложку, вяжет платок, или плетет кружево, как обрабатывает ссадины и бинтует наши раны.

      Написав про угли в утюге, я не ошибся. В то время, даже когда появилось электричество, мы еще долго пользовались древними утюгами. Это были тяжелые литые из чугуна утюги, похожие на корабли. Мы даже играли ими как кораблями. В нашем доме было три утюга – один очень большой с треснутой деревянной ручкой – это был «крейсер», второй немного поменьше – «эсминец», а третий совсем маленький – «пограничный катер». Мы усаживались на пол, и начинался морской бой. Крышки - верхние палубы, двух утюгов хлопали – это стреляла корабельная артиллерия. У «пограничного катера» крышки не было – это был чугунный монолит, у него не было угольной топки, как у двух больших и он грелся на плите, поэтому он не стрелял, а разбрасывал мины и торпеды, которые в виде гороха сыпались из горсти капитана катера.
 
      Когда утюг использовался по своему назначению, в него засыпались тлеющие угольки от сожженных деревянных чурок. Так он разогревался, и можно было гладить, а если остывал, то им махали, как поп кадилом, и угли вновь разгорались от поступающего воздуха через отверстия внизу утюга. А еще я в детстве видел, как мама гладили постельное белье при помощи скалки и «рубца». Простынь складывалась в несколько слоев, накручивалась на скалку и при помощи специального приспособления – «рубца» скалку катали по столу. «Рубец» – это такой немного изогнутый деревянный брусок с рукояткой и рифленой поверхностью – зарубками на наружной стороне изогнутого бруска. Этими зарубками-рубцами и приводилась в движение скалка с бельем. Скалка, с накрученным на нее бельем, прокатывалась по столу, так ткань плотнее накручивалась на скалку, вытягивалась и становилась глаженной. Когда по дому раздавался такой звук – «стук – х-р-р-р», «стук - х-р-р-р», «стук - х-р-р-р»  - это означало, мама гладила «рубцом».

      Став чуть постарше, я стеснялся того, что многое умею или знаю, как это делается. Кто-то из взрослых родственников посмеялся надо мной – «не мужское это дело», и я старался не хвалиться своими знаниями и умениями.

      Но в жизни мне это очень пригодилось. У меня не было проблем, когда подростком я организовывал походы с друзьями на природу, путешествия на несколько дней. Я был не только разработчиком маршрута, но и руководителем сооружения шалаша, а также  поваром, и медбратом. А когда я стал немного старше, то мне не было равных среди сверстников в таких делах, как погладить брюки с острыми стрелками, накрахмалить и отутюжить воротник-стойку у белой рубашки или ушить брюки в «дудочку», а позже сделать клёш на брюках, вшив клинья-вставки, то есть соответствовать моде при нашей бедности.

      Мне было 14 лет, когда вошли в моду белые плащи с поясом, погончиками и
воротниками стоечкой. У моих друзей, двух Александров - Веселова и Еремина, уже были такие плащи, а я не был готов к предстоящей весне.  Мы с мамой три воскресенья подряд вдоль и поперек исходили вещевой рынок на Шуисте, где у спекулянтов можно было купить модные вещи, но все бесполезно. Учитывая мамин вердикт, что она больше не будет тратить время на мой каприз, я с большим трудом уговорил ее купить единственный на весь рынок светлый плащ скорее похожий на халат, который был мне велик как минимум на два размера, а в длину доставал почти до пят. Толи от усталости,  толи в надежде на то, старшая дочь -  профессиональная закройщица и портниха, сможет подогнать плащ по размеру, мама согласилась на покупку.
 
      Перекраивать этот «шедевр» я начал сразу, как только усталые мы вернулись домой. Не задумываясь, я отрезал лишнюю длину, укоротил рукава, из обрезков раскроил пояс и погончики. Конечно, я смог бы сам все сшить, но я пошел к Марии – моей старшей сестре, так как ровные швы, на большой длине, у меня бы не получились.

      Сестра сначала отказывалась приступать к шитью, так как ей надо было варить ужин и кормить семью, но после того, как я пообещал ей сварить суп и картошку пюре, она согласилась. И мы поменялись местами – она села за швейную машинку, а я встал к плите показывать свои навыки в кулинарии. В результате я успел только поставить вариться на керогаз кастрюлю с супом, а Маша из страшного плаща изготовила модную обнову с погончиками и поясом.
 
      На следующий день мы, компания трех друзей, в модных плащах, затянутых поясами с набриолиненными ершиками на голове, без головных уборов, «рисовались» перед девчонками на пороге кинотеатра. И нам было наплевать на то, что стояли только первые февральские оттепели, и до весны было еще далеко, мы, продуваемые февральским ветром, прятали свои худые шеи в поднятые воротники, и, засунув руки в карманы, демонстрировали свои модные плащи.

      А когда после армейской службы я начал свою трудовую деятельность в НИИ и подружился с институтским художником, и увидел его гобелены, с использованием аппликации, макраме, вышивки и ковроткачества, я стал гордиться тем, что многому научился в детстве.
 
      Маме нравилось, что я рос, большей частью, домоседом и помощником, поэтому мне все больше и больше поручалось работ по дому. Но в свободное время я читал, рисовал, клеил разные безделушки из бумаги. Работать с бумагой мне понравилось после того, как сестры научили меня вырезать, раскрашивать и клеить новогодние украшения, снежинки, гирлянды из флажков, бумажные цепочки, разные плоские и объемные игрушки, складывать из бумаги самолетики, кораблики, лодочки, а из газеты - пилотки на голову.
      
      Увлечение домашними делами, чтением и рисованием совсем не означало, что я не выходил из дома. В детстве время шло гораздо медленнее, чем сейчас. Дни были длинными, и времени хватало на все, и на дела по дому, и на чтение, и на то, чтобы до дикой усталости набегаться и наиграться на улице, да так, что заснуть за столом в ожидании тарелки супа. Иногда я просыпался за столом от смеха родственников, которые смеялись над тем, как я сонный скребу по столу жестяной крышкой от банки, которую они мне  подсунули вместо ложки, и подношу ее ко рту – так я ел во сне. Отец иногда давал по лбу деревянной ложкой организатору такой шутки, хотя сам тоже улыбался.
 
      Я родился левшой, а это считалось ненормальным в то время. Сегодня я ежедневно встречаю своих «собратьев», которые даже пишут левой рукой, у меня внук левша и его мать левша. Но в моем детстве каждого левшу переучивали. Меня просто заставляли брать карандаш в правую руку, мне было неудобно, вместо букв получались какие-то каракули, а за столом мне левую руку привязывали за спину, чтобы я приучался держать ложку в правой руке. Мне было обидно до слез, я не понимал, почему меня мучают, почему дразнят «люкшой» - так говорили раньше в наших краях - «люкша», а не левша, «крылец и полотенец», а не крыльцо и полотенце.

      Со временем меня научили всё делать правой рукой, но не отучили работать левой. Поэтому любым инструментом я работаю одинаково и правой и левой рукой, будь то молоток, пила, ножовка или топор. И только нож я предпочитаю в левой руке, когда что-то режу на столе. В юности каждым летом нам приходилось пилить дрова, заготавливать их на зиму. Эта работа ложилась на нас – трёх братьев.  И когда пилили дрова, я был «на высоте», если уставала правая рука, я дергал пилу левой, и наоборот. Это злило братьев, так как они работали только правой рукой, и отдыхать им приходилось чаще.

Примечание: Все события – это воспоминания из моего детства. Имена и фамилии подлинные.

Продолжение следует.