Год - другой

          Я родился в 1951-м в семье офицера-подводника и воспоминания моего детства и школьных лет так или иначе связаны с войной и оружием. Отцовский кортик висел на стене нашей комнаты в Полярном и, оставаясь дома один, я снимал его, нажимал кнопку на рукояти и выдвигал клинок. Блестящее лезвие было прохладным, острым и плавно входило в ножны, с легким щелчком в самом конце. Каждый раз я ощущал холодок по коже. Еще мне  запомнился пистолет Стечкина в деревянной (как в кино!) кобуре.  Отец вынимал обойму, проверял нет ли в стволе патрона и давал мне подержать оружие  в руках.  Моему  восторгу не было предела!  Сильное впечатление на меня произвели огромные торпеды в отцовской подводной лодке. Особенно поразили матросские койки прямо над торпедами во втором отсеке. Туго натянутое одеяло поверх тонкого матраса, вот и все, что было между  моряками и взрывчаткой.  Там же, в отсеке, отец объяснил мне, что подводная лодка - оружие коллективное потому, что побеждает или гибнет -  вся команда.  Тогда мне еще не было шести лет, но я это все запомнил.

          В первый класс я пошел в Ленинграде, отец учился на командирских классах,  а мы с мамой  жили в доме на Заводской улице рядом с Шуваловским парком. Тогда по нашей  улице проходила граница города, за которой начиналась Ленинградская область. На стенах всех домов в округе были нарисованы краской стрелки «В бомбоубежище», которые вели к двери  с табличкой  «Вход в бомбоубежище».   Мы с пацанами иногда протискивались через вентиляционные отверстия в помещения с разными таинственными агрегатами, ящиками для противогазов, скамейками, но старались там не задерживаться, так как отсиживаться в помещении  было ниже мальчишеского достоинства.

          Большая часть наших игр в «войнушку» проходила  на открытом воздухе.  На опушке парка напротив продуктового магазина мы рыли ходы, накрывали их досками, маскировали ветками и листьями так, что родители не могли нас найти. А мы сидели и разговаривали в  полумраке наших «землянок». Для освещения нам служил карбид. Его нужно было бросить в консервную банку с водой, а потом поджечь булькающий газ. Там мы обсуждали фильмы про войну, демонстрировали друг другу образцы самодельного оружия. Например, для изготовления  «винтовки» подходящая по размеру металлическая трубка приматывалась проволокой к вырезанной ножом доске, парой шурупов прикручивалась дверная щеколда вместо затвора, вот и все.   Для «автомата»  бралась труба покороче, чем у «винтовки», к доске снизу крепилась круглая консервная банка из под «кильки пряного посола» и ППШ был готов. С «пистолетами» было еще проще,  достаточно было выпилить лобзиком рукоятку и прикрепить к ней короткую медную трубку.

          Впрочем, если заклепать эту трубку со стороны рукоятки, то получалась «поджига». Нужно было начистить в трубку фосфорных головок с пары десятков  спичек,   вставить в отверстие  длинный гвоздь, туго натянуть резинку между гвоздем и рукояткой и позволить гвоздю щелчком соскользнуть в трубку.  Хорошо сделанная поджига высоко ценилась и давала право на роль красного командира, поднимающего бойцов в атаку на «врага». Громкий выстрел из поджиги  обеспечивал одновременность атаки. Бойцы с криками «ура» выскакивали из окопов и ячеек и начинался бой.  В бою было важно совершить подвиг, а потом красиво упасть, изображая геройскую гибель. Тем, кто полежал минуту –другую, разрешалось снова вступать в битву. Так мы имитировали ввод пополнения, и это делало игру долгой и разнообразной.

          Повоевав в пехоте, мы становились  военными моряками.  На территории парка было несколько прудов. Самый большой назывался «рубашка Наполеона», а по соседству с ним находился пруд «шляпа Наполеона». Это было место для «морских сражений». Плоты  из досок превращались в эсминцы, а бревна - в торпедные катера. Каждый катер имел по две двухметровые жерди, которые играли роль торпед. Их полагалось пускать только вперед с разогнанного бревна. Торпедная атака считалась успешной, если пущенная по воде жердь –торпеда попадала в плот.  В этом случае команда «эсминца» должна была спасаться вплавь.  Про торпедные катера я узнал в Североморске, где мы с тамошним приятелем облазили снаружи и изнутри катер дважды Героя Советского Союза Шабалина. Я рассказывал об этом катере и подвигах моряков-североморцев, и  истории эти не оставляли равнодушными моих друзей-«однополчан», а наша землянка получала на это время название «кубрик».

          После фильмов про летчиков мы, естественно,  вели воздушные «бои».  Тем более, что один из наших пацанов нашел обломки самолета.  Он достал их из  одного крошечного озерца в соседнем с нашим парком лесу, в котором мы собирали грибы, малину и не обращали внимания ни на что другое. Ну, лужа и лужа, хотя и глубокая.  А он привязал к веревке небольшую «кошку» и умудрился подцепить кусок самолетной обшивки. Из этой воронки военные  потом достали и увезли на грузовике остатки разбитого советского истребителя.

          Трубки для поджиг мы добывали из баков для  лома цветных металлов, которые находились по соседству с таинственным особняком, построенным на территории парка. Для этого нужно было,  как разведчику в кино, бесшумно и незаметно перелезть через высокий железный забор и выбрать из кучи латунных и медных стружек подходящие трубки и детали для своего будущего оружия. Обладатели таких самоделок заслуженно пользовались уважением сверстников. Кстати, через много лет я побывал в этом здании.  В нем располагался филиал института токов высокой частоты. Там работал отец  девочки, с которой мы жили в одном подъезде. К ним -то я и приехал, когда нашей лаборатории нужно было исследовать поведение некоторых  минералов в поле токов высокой частоты. Он очень удивился,  когда я попросил его показать мне, куда они выбрасывают стружку  из своих экспериментальных мастерских.  Пришлось рассказать. Кстати, баки с латунной стружкой так и стояли на том же месте, как  двадцать лет до этого.

          Мы с друзьями во всем старались подражать героям любимых фильмов. Так, если в последнем  кино солдаты доставали вышитые кисеты и крутили «козьи ножки» с махоркой, чтобы молча покурить после боя, то и нам нужно было повторить эту сцену.  Помню, я взял  лоскут плотной ткани, сложил пополам и аккуратно прострочил на мамином «зингере»  три стороны черной ниткой. Получился подходящий по размеру мешочек. Обвязал горловину  куском шпагата, и кисет был готов.  На изготовление «махорки»  пошли три беломорины из отцовской открытой пачки и  листья, которые я насобирал в парке. Точно помню, что там были сухой папоротник и высохшие листья разных форм с нескольких деревьев. Все это было тщательно перетерто ладонями практически в труху, перемешано с табаком из беломорин и засыпано в кисет. Еще я взял из дома коробку спичек и пачку листочков отрывного настенного календаря. И вот мы сидим втроем в нашей землянке, готовимся к первому  в жизни перекуру. Не сразу, но «козьи ножки» были свернуты, двое прикурили от первой спички, после чего она  была быстро погашена. Почему? А просто  герой последнего фильма доходчиво объяснил бойцу из пополнения, что когда прикуривает первый, то вражеский снайпер берет винтовку, когда прикуривает второй - враг прицеливается, а стреляет уже по третьему. Поэтому на переднем крае от одной спички могут безопасно прикурить только двое.  Даже   сидя в нашей землянке, мы чтили фронтовые традиции.  Посмотрев друг на друга, мы затянулись.  До сих пор  все шло, как  в кино. А дальше мы с приятелем начали кашлять. Точнее, КАШЛЯТЬ! Глаза саднило, нас выворачивало, казалось, что дым шел даже из ушей.  Мы выскочили из нашей землянки наружу и долго пытались отдышаться. Вражеский снайпер, конечно, не упустил бы такую возможность. Но все сложилось иначе. С тех пор прошло почти 60 лет, и я не выкурил больше  ни одной сигареты, и мой напарник по первой самокрутке тоже.  Наверное, стоило бы приехать в Шуваловский парк, снова собрать там по памяти сухих листьев и приготовить из них «антикурительную махорку».
 
          У меня было замечательное детство. Мама была еще жива. Она учила меня писать красивым почерком и ухаживать за школьной формой. Я сам каждый вечер подшивал чистый подворотничок к гимнастерке, отпаривал чугунным утюгом через кусок влажного полотна брюки, чтобы на них держалась «стрелочка»,  начищал  асидолом до блеска пуговицы и пряжку ремня – да, именно такая, похожая на солдатскую, форма  была у нас в те годы. Отец учил чистить гуталином ботинки, в шутку приговаривая: «Сапоги нужно чистить с вечера, чтобы надевать утром на свежую голову». Впрочем, он появлялся только по воскресеньям. Пару раз он брал меня к себе на службу, как он говорил, «в экипаж», до которого нужно было ехать больше часа в плотно забитом пассажирами  автобусе. Кстати, тогда в автобусах кондукторы спрашивали, до какой именно остановки  пассажир едет и давали ему целую ленту из двадцатикопеечных билетов, по числу остановок. Да,  а  бумажные деньги были еще образца 1947 года. Мама давала мне в школу большой такой  рубль на молоко и булочку. Это называлось «полдник». Признаюсь, что однажды я накопил из этих денег семь рублей, чтобы купить маленький перочинный ножичек – им было очень удобно обстругивать со спичек серу для поджиг.

           Вскоре я таким же способом насобирал денег на небольшой компас. Он – то и помог мне обратить внимание на то, что в Ленинграде надпись:  «ГРАЖДАНЕ! ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА УЛИЦЫ НАИБОЛЕЕ ОПАСНА»  чаще встречалась на северной стороне улиц, а в Кронштадте- на южной стороне. Когда я спросил отца почему так, он ответил, что во время блокады немцы обстреливали Ленинград со стороны Пулковских высот и Стрельны, то есть с юга и юго-запада, и по этой причине снаряды чаще попадали в стены домов именно на северной и северо-восточной стороне улиц. А Кронштадт немцы обстреливали из Петегрофа, то есть, с северо-востока. А вот при бомбежке это не имело значения, от бомб страдали дома по обе стороны улиц.   На Васильевском острове, на Петроградской стороне, в районе Невского проспекта было много строений с торцовыми стенами  практически без окон.  Эти наспех возведенные стенки достались  городу на память о войне,  как культяпки  тяжело раненному ветерану.

          А еще на территории Шуваловского парка находилась воинская часть, обнесенная колючей проволокой, и мы через замаскированный подкоп лазили туда за выброшенными аккумуляторными батареями. Из этих батарей мы доставали длинные блестящие станиолевые ленты, которые можно было пустить на самодельные ракеты или просто украсить ими елку.  Много лет спустя я прочел в Интернете, что в Шуваловском парке был секретный узел правительственной связи, так что мальчишеская удаль с проникновением на территорию охраняемой воинской части могла закончиться печально.  Насколько это было самоубийственно, я понял только после окончания пятого курса института на воинских сборах,  стоя ночью в карауле. Мы охраняли военные склады,  наши автоматы был заряжены боевыми патронами, и по уставу нам полагалось стрелять в каждого, кто пытался бы проникнуть на охраняемую территорию. Все было серьезно, тем более, что  буквально за несколько дней до этого под Выборгом был убит часовой.  Его автомат исчез. Судя по всему, выстрелить он не успел. Так что нам с пацанами в детстве крупно повезло.

          Потом мы с родителями переехали в новую квартиру на Автовской улице. Тогда это были ленинградские новостройки, сразу от нашего дома начинался огромный, в несколько километров,  пустырь, чуть ли не до Ново-Измайловского проспекта. Автовской  улицы как таковой еще не было, а  то место, где она должна была пройти,  было  перекопано для укладки труб. Мы тоже рылись в этих траншеях, проложенных строителями. Чаще всего нам попадались пули от советских и немецких винтовок и небольшие, размером с фалангу пальца, цилиндрики артиллерийского пороха с семью небольшими отверстиями вдоль оси. Мы их так и называли «семидырками». Нужно было плотно завернуть такой цилиндрик в серебряную фольгу так, чтобы немного торчала кромка одного из торцов цилиндрика, потом примотать к нему суровыми нитками пару спичек.  Артиллерийский порох не взрывается, а очень быстро горит, и такая самодельная ракета иной раз улетала так высоко, что пропадала из виду.  Потом мы находили только обгорелую фольгу. А однажды, роясь в канаве, я наткнулся на  ржавый разбитый пулемет. В километре от нашего дома, если идти по улице Васи Алексеева, которая пересекала Автовскую улицу,  был Кировский завод. Во время войны на месте нашего дома проходила линия фронта, так что в том, что я нашел пулемет, ничего удивительного не было. Потом улицу заасфальтировали и рыться стало негде. Несколько пятиклассников из нашей школы нашли новое место для раскопок  в Лигово. Там шли тяжелые бои, и еще не вся территория была очищена от мин и снарядов. Вот они и лазали под колючую проволоку. Я об этом узнал тогда, когда наш класс привели на  похороны.  Четверо мальчишек лежали в гробах, и их лица были в черных оспинах от близкого взрыва снаряда, который они нашли и положили в костер.

          А через несколько дней после похорон,  9 мая, мы всей семьей смотрели по телевизору новый фильм, в котором саперы разминировали оставленный фашистами город. Помню эпизод, когда усталый герой фильма, разрядив особо  хитрую мину на складе снарядов, потянулся назад,  и почти коснулся спиной натянутой проволоки другой «ловушки». И в этот напряженнейший  момент фильма, когда стихла тревожная музыка,  в абсолютной  тишине  ...  за окном раздался грохот первого залпа артиллерийского салюта в честь Дня Победы.  Не помню названия фильма, но эти кадры просто стоят перед глазами. И лица мальчишек в черных пороховых оспинах.

          Служба отца сказывалась и на моей учебе. Например, в пятом классе мне пришлось по семейным обстоятельствам сменить четыре школы, в среднем я проучился в каждой из них по одной четверти. Из жизни в Баку у моей бабушки со стороны мамы я помню парашютную вышку в городском саду и военные оркестры по выходным дням. Потом, с наступлением темноты, мы с мальчишками забирались на деревья вокруг открытого кинотеатра и смотрели фильмы. Почти во всех фильмах было что-то о войне. После Баку я оказался на Кольском полуострове в Урице.  При нас этот поселок переименовали в  Видяево по фамилии знаменитого подводника-североморца.  Именно оттуда вышла в последний поход подводная лодка «Курск». А когда мы туда прибыли, там стояли только дизельные подлодки, одной из которых командовал мой отец. В поселке было всего пять домов. Потом достроили еще семь  домов и  новую школу. В нашем классе было десять мальчишек. Трое из них стали командирами подводных ракетоносцев. А  потом, много лет спустя после нас,  в этой же школе учились мальчишки, которые, повзрослев,  ушли в свой последний поход на «Курске». На стене школы укреплена памятная табличка с их именами. 

          Восьмилетку я окончил в Видяево, а в девятом классе учился уже в Балаклаве, под Севастополем, так как отца перевели с Северного флота на Черноморский. В соседнем подъезде нашего дома по улице Крестовского жил мой одноклассник Володя,  тоже сын офицера-подводника, Владимира Герасимова, Героя Советского Союза. Вернее так,  вначале отец Володи  совсем молодым десантником стал Героем, а  уже после войны поступил  в военно –морское училище, чтобы быть офицером. Володя плавал как дельфин и однажды поздно вечером уговорил меня переплыть Балаклавскую бухту там, где в нее входили корабли. Точнее, почти уговорил. Просто я в те годы зачитывался мемуарами  героев- подводников и понимал, что вход в любую военно-морскую базу должен  хорошо охраняться, в том числе и от проникновения пловцов- диверсантов.  Так что лучше было не рисковать. Это я и объяснил своему другу. Думаю, что прочитанные книги воспоминаний  спасли нам  жизни. Мы тогда абсолютно ничего не знали о существовании в Балаклаве сверхсекретной подземной базы подводных лодок.  Наши отцы, имея к этому прямое отношение,  ни единым словом  не обмолвились. Они умели молчать и хранить тайны, наши отцы. Потом в этой базе открыли музей.
 
          И опять 9 мая, уже в Балаклаве. Наша школа приняла участие в праздничном параде города. Пятерых самых рослых ребят нашего класса переодели в тельняшки и белые робы, кому-то достались бескозырки, другим просто перебинтовали голову. Мы неподвижно стояли в кузове грузовика, изображая скульптурную группу со  знаменитой картины Дейнеки «Оборона Севастополя». У меня в  руке  была граната, у Володи- винтовка. Грузовик медленно объехал весь стадион. Я долго хранил фотографию, которую мы сделали после демонстрации - шестнадцатилетние мальчишки в матросской форме. Мы как будто были частью истории.

          Мой дядя, брат отца, после срочной службы воином-интернационалистом на Кубе, учился на филологическом факультете Ленинградского университета.  Как-то летом он устроился на работу старшим воспитателем пионерского лагеря в Толмачево под Лугой, и пригласил меня на все лето к себе в помощники. Я числился в старшем отряде и помогал проводить зарядку и другие мероприятия в младших отрядах.  В лагере были популярны различные военно-патриотические игры. И вот однажды, один из работников лагеря, воевавший в тех местах, повел группу старшеклассников  в поход по местам прошлых боев. Я не знаю, как он ориентировался в лесу, но вывел нас точно  на место, где проходила линия  обороны. Мы смотрели на ходы сообщения и разбомбленные блиндажи, затянутые мхом, воронки от снарядов и бомб,  наполненные водой. У нас не было металлоискателей и мы просто рылись в траншеях. Нашли кости, остатки формы, ремней, ржавые винтовки и гранаты, несколько смертных медальонов, обоймы и гильзы. То, что собрали (без оружия, конечно), сложили в плащ- накидки. Потом в Луге это было передано в комендатуру для торжественного захоронения останков на городском воинском мемориале.

          Шли годы. Наступило время Интернета. Появился доступ к военным архивам и наградным документам. Я рассказывал об этом своим друзьям, спрашивал, не воевал ли кто из членов их семей во время Великой Отечественной.  Все больше информации  выкладывали в Сеть не только военные архивы, но и активисты поисковых отрядов. Что из этого получалось? Вот пример. Этот текст взят из Зеленоградской газеты «Сорок один»:  «Во время подведения итогов веб-олимпиады 2005 года случилась сенсация! Нашлось место захоронения погибшего в Великую Отечественную войну, точных данных о котором родные не имели 60 лет. Получилось это так: семейная команда Александр (сын) и Людмила Карху (мама) на своем олимпийском сайте рассказали историю родственника, погибшего по слухам где-то на Украине. Председатель жюри Александр Богданов (это обо мне), получив сайт для оценки, в поисковых системах всего за несколько минут отыскал информацию, которая гласила: «Кудряшов Павел Павлович. Призван Галичским РВК Костромской обл. Гв. сержант 20 гв. сд. Погиб в бою 26.03.1944 г. Захоронен в братской могиле возле Дома культуры г. Вознесенска Николаевской области». К российским участникам олимпиады сенсация поступила в середине ночи. Никто из причастных к этому событию до утра уже не сомкнул глаз. Все были единодушны: только один этот результат стоил того, чтобы веб-олимпийское движение развивалось, помогая всем слоям населения приобщаться к Интернету.

          Сегодня 22 мая 2018 года. Я уже было собрался отправить этот материал редактору, как вспомнил еще один случай из жизни.  Дмитрий Елизаров три года был аспирантом кафедры, где я работал ассистентом. Когда мы познакомились, нам на двоих было лет 50. Он был отличный профессионал и очень спортивный парень, мы вместе проводили научные эксперименты, писали статьи и отчеты, ездили в командировки,  ходили на секцию карате, играли в настольный теннис и шахматы, общались.  Но мы никогда не рассказывали друг другу о наших родителях. Совсем недавно, задав Дмитрию по скайпу прямой вопрос,  я узнал, что его отец  воевал на штурмовиках.  Я тут же ввел данные в поисковую систему и - нашел ссылку на наградные документы его отца! Целых шесть награждений! Тут же отправил эти линки Дмитрию с вопросом, видел ли он эти материалы? Он ответил, что его дочка нашла их в прошлом году. Я поинтересовался, а чем его отец занимался после войны – оказалось, что работал в геологии. На вопрос о том,  много ли отец рассказывал ему о войне, Дмитрий написал, что почти ничего, эту тему не любил, хотя вспоминал и рассказывал, если спрашивали. Больше не про бои, а про то, как он падал с мотоцикла  или как летчики друг друга подкалывали.
 
          Вот конкретные строчки наградного листа, которые внучка нашла в сети Интернет в 2017 году, то есть через 73 года (!) после событий, за которые ее дед был награжден Орденом Отечественной Войны II степени. За 4 дня он совершил 6 боевых вылетов на штурмовике ИЛ-2, а всего за время войны– 149.  (Далее- прямо по выписке из архивных данных, со всеми оригинальными сокращениями и выделением заглавными буквами):  «Елизаров, Борис Трофимович. Звание: сержант. В РККА с 1941 года, место призыва Свердловский ГВК, г. Свердловск. Место службы: 312 шап  233 шад (штурмовой авиационный полк и дивизия). Дата подвига: 23 -26 июня 1944.  23 июня 1944 года в течение дня произвел 3 боевых вылета на самолете ведущего группы, участвуя в атаках штурмовиков по автоколоннам противника на участке дорог Хильковичи- Сухари, и по переправе через реку Бася. Вел прицельный огонь по зенитным точкам и автоколоннам.   24 июня 1944 г. участвовал в группе 4-х самолетов ИЛ-2 в штурмовке по скоплению техники и живой силы противника по дороге Сухари-Хильковичи. В районе цели огнем своего пулемета вывел из строя зенитную точку противника.  25 июня 1944 года принимал участие в составе группы 4-х ИЛ-2 на самолете ведущего ст. л-та Занина в атаке автоколонн и ЗА батарей в р-не Кисельки и Акулины. По подтверждениям воздушных стрелков и летчиков огнем своего пулемета поджег две автомашины с боеприпасами. 26 июня 1944 г. принимал участие в составе 8-ми с-тов ИЛ-2 на самолете ведущего группой в атаке ж.д. эшелонов на станции Шклов. Своим огнем из пулемета способствовал выполнению боевой задачи, подавляя огонь наземных точек.  При уходе от цели сорвал попытку истребителей пр-ка МЕ- 109 атаковать свой самолет».

          Этот наградной лист - сухая хроника того,  что сделал один солдат за четыре дня войны.  Информационный  осколок драгоценной мозаики. А только на сайте podvignaroda.ru доступны документы на 1300000 награждений! Если будете искать своих родных по фамилии, имени, отчеству и году рождения, учтите, что мальчишки той эпохи часто добавляли себе возраст, чтобы поскорее попасть на фронт.  Я бы себе точно  приписал  год –другой.