Окраина рассказывает... Елена Добровольская

Когда ты придёшь
                                                Моей юности
                                                и Его Величеству Несбывшемуся
                                                посвящается

Ранние сумерки. Свежий весенний ветерок играет с лёгкой занавеской открытого настежь окна . Он наполняет комнату уличным гомоном и ароматом расцветающих абрикос. Совсем как в тот вечер. Я закрываю глаза и вспоминаю ту единственную и такую далёкую нашу встречу в моём городе...
Неожиданный телефонный звонок нарушил тишину наступающего вечера. Знакомый голос наполнил меня нежностью.
– Алло, привет! Буду в Ростове проездом через тридцать минут. Ночью уезжаю. Встретишь? – торопливо говорила ты в трубку.
Ну, конечно же, встречу!
И вот такси, вокзал. Радость встречи и щемящая горечь близкой разлуки.
– Покажешь город?
– Ну, конечно же, покажу, – лихорадочно соображаю, что можно увидеть за те несколько коротких часов, отведённых нам провидением.
– А знаешь, пойдём на набережную.
Ты восторженно хлопаешь в ладошки.
– Ура! Я увижу Дон! – и тут же забрасываешь меня вопросами.
– А он большой? Шире Невы? А вода тёплая ?
Почти бегом спускаемся по Богатяновскому спуску, до которого, слава богу, ещё не добрались строители многоэтажек. Вдоль спуска теснятся разномастные одно- и двухэтажные домики, а старый, дребезжащий, каким-то чудом уцелевший трамвай мог бы перенести нас в старый город начала прошлого века. Но это в другой раз. Сейчас мы спешим на свидание с Доном. Ветерок играет лёгкой тканью платья, которое облегает твою стройную фигурку. Развевает длинные, тёмные, отливающие медью, невероятно блестящие волосы. Радостное возбуждение румянит щёки. На тебя засматриваются прохожие, но ты ничего этого не замечаешь: скорей, скорей на набережную...
Вот мы уже идём по ней, любуясь яркой зеленью клумб, и останавливаемся около пришвартованного к берегу легендарного фрегата, который когда-то снимали в кино в замечательной сказке Александра Грина. Ты на мгновенье задумалась. Почудился ли тебе бесстрашный капитан Грей возле одной из мачт? Внезапно выгнулись ли упруго паруса, ставшие вдруг алыми?
Мы постояли около старых причалов, а потом поднялись на балкон самого верхнего этажа гостиницы, построенной в форме маяка. Оттуда далеко-далеко виден Дон со снующими по нему катерками, речными пароходиками и баржами, а дальше – лихая тачанка с тройкой лошадей и задонская степь. Если смотреть издалека на раскачивающийся под порывами ветра камыш, то кажется, что это морские волны.
Но вот уже зажглись первые фонари, и от этого дороги, очерченные ими и пересекающие степь во всех направлениях, кажутся бусами на новогодней ёлке.
Весь город тоже переливается миллионами огней и огоньков. Сказочный город. Вечерний ветерок раскачивает деревья, и от этого огоньки то скрываются, то показываются вновь, как будто маленькие волшебные ночные человечки с фонариками в руках танцуют свои загадочные танцы на крышах домов.
Спустилась ночь, и мы тоже спустились с балкона, расположившись у реки – подальше от яркого света и какофонии кафе и баров. Отражение огромной яркой луны в воде подкрадывается к самой решётке парапета, серебрится, манит, зовёт за собой к загадочному берегу страны грёз.
Твой профиль чётко вырисовывается на фоне лунного неба. Ровный носик, круто изогнутые дуги бровей, нежный приоткрытый рот, пышные, слегка приподнятые на затылке волосы. Я любовался тобой, а ты стояла у решётки и внимательно смотрела на воду, по которой пролегла серебрящаяся лунная дорожка. Вдруг ты неожиданно повернулась ко мне и, глядя в упор широко раскрытыми блестящими
глазами, спросила:
– Как ты думаешь, если ступить на эту лунную дорожку и пробежать по ней, едва касаясь воды?.. Получится? – и, немного подумав, добавила: – Я думаю – да, только нужно очень-очень захотеть!
А потом – перрон и поезд, всё быстрее уносящий тебя в ночной туман. И начинающийся дождик. Я смотрел вслед поезду, думал о тебе: «Ты всегда рядом со мной и теплом души своей согреваешь меня. Везде, где бы я ни был с тобой, было тепло, спокойно и солнечно. Ты появилась из ниоткуда, чтобы растопить моё ледяное одиночество и уйти в туманную ночь, растворившись в дожде, Как прекрасное видение. Как сон, который запомнится навсегда». И снова
ждал, ждал тебя.
Ждал и мечтал, как ты вновь приедешь и придёшь ко мне и мы опять будем бродить по моему городу. Я покажу его тенистые старые улочки, сбегающие к Дону, его такие прекрасные и такие разные театры, площади и гордый собор, сверкающий куполами. Будет благоухать сирень: белая, светло-сиреневая и тёмная персидская. И весь город будет наполнен её пьянящим ароматом и оглушительным гомоном птиц. А солнечным утром я поведу тебя на Ворошиловский мост.
Какое это чудо – утро над Доном! Шаловливый ветерок скользит по ленивым волнам, и они отвечают ему лёгким волнением. Яркие солнечные лучи дробятся на тысячи осколков, которые, переливаясь, отражаются множеством маленьких солнышек. Всё сияет и сверкает: и река, и бесконечное голубое-голубое небо. Какой простор! Как легко дышится! Хочется стать на перила, раскинуть руки и полететь, упиваясь свободой, в это бездонное небо к ласковому солнцу, которое никогда-никогда не опалит, вопреки известной легенде.
Я люблю мой город: в закатный час и на рассвете, буйной весной, беспощадно знойным летом, в осеннем золоте, в туманах и дождях и зимой со сказочными зимними рощами-берендеевками, метелями и гололёдами. Я люблю его со всеми его контрастами: блеском центра и скромностью окраин. Это частица меня, моей души.
Я подарю его тебе, когда ты приедешь.
А когда ты приедешь?


Переполох

Всеобщая любимица жильцов коммунальной квартиры – кошка Мурка – была отменной охотницей. Охотилась она обычно в подвале большого трёхэтажного дома. Летом квартирную дверь не запирали, потому что детвора целый день сновала туда-сюда. Пользуясь этим, кошка без труда открывала её лапами.
В тот раз, утром выходного дня, она снова сама открыла входную дверь и вошла в квартиру с мышью в зубах. Наверное, ей хотелось похвастаться, а может, просто продемонстрировать всем, что она не зря ест свой хлеб.
Мурка гордо прошествовала на кухню, не выпуская добычу, но там кроме девочки Томы никого не было. К несчагромко завизжала.
На её визг выскочили из своих комнат и помчались на кухню её отец, дядя Ваня, и сосед, дядя Павлик. Оба в майках и одинаковых широких пижамных штанах. За ними кинулось на кухню и всё остальное население квартиры.
От этого крика и топота кошка растерялась и упустила мышь, которая тут же прыгнула на тапку дяде Ване. Он дёрнул ногой, чтоб скинуть её, но перепуганная мышь юркнула ему под штанину. Теперь уже завизжал дядя Ваня.
Дядя Павлик мужественно кинулся на помощь другу. С криком: «Ваня, держись!» он, схватив чьё-то кухонное полотенце, стал охаживать им дядю Ваню от пояса и ниже. Низенький, толстенький дядя Ваня, ахая, вертелся волчком. А вокруг него метался дядя Павлик, худой и высокий – метра под два ростом, – хлопая его полотенцем и грозно крича: «Пошла, пошла отсюда!»
Куда и в какой момент сбежала мышь, никто не заметил, но валерьянкой пришлось отхаживать всех: дядю Ваню – от пережитого волнения, а остальных соседей, наблюдавших эту сценку, – от приступа истерического смеха.


Положительный отзыв

Недавно я посетила выставку фарфора в одном из областных музеев нашего города. Мне захотелось поблагодарить её организаторов: выставка была не только прекрасно оформлена, но и хорошо организована.
Я сделала благодарственную надпись в книге отзывов, перечитала её, подписалась и уже отложила ручку, когда мой взгляд привлекла запись, находившаяся выше.
Крупным неровным почерком было написано: «12.11.2017. Мне понравилась скульптура китайского дракона, орёл, держащий вазу, маленький столик, некоторые фигурки. Благодарю». И ниже подпись «Мосиенко Юрий Петрович».
А ещё ниже: «2-б класс».
«Наверное, этот непосредственный искренний отзыв – один из самых ценных на этой выставке, – подумала я. – Будет ли автор в будущем как-то связан с искусством или нет – трудно сказать, но руководителем станет непременно».


Упрямая девчонка

– А я говорю, отнесёшь!
– Сам отнесёшь!
В парадном подъезде красивого трёхэтажного дома друг напротив друга стояли, набычившись, двое и отчаянно спорили. Гулкое эхо передразнивало их звонкие детские голоса.
В распахнутую настежь дверь подъезда заглядывал первый в этом году по-настоящему жаркий летний день. Пятилетняя Алёнка выпросилась гулять босиком, в одних шортиках и панамке. Толька был старше Алёнки на полгода и гулял уже давно, одетый в расчёте на утреннюю прохладу. Яркое солнце заливало всё вокруг ослепительным светом. Небо было раскалено. Приближался знойный полдень. Запарившемуся мальчику хотелось снять лишнюю одежду, но он опасался, что мама не разрешит или, хуже того, загонит домой. А потому решил обдумать, как ему поступить, в приятной прохладе полутёмного парадного. Вот тут-то он и
столкнулся с Алёнкой, торопливо спрыгивающей с последней из ступеней парадного.
Толька обзавидовался сверхлёгкому «наряду» девочки и сразу же сообразил, как ему и от лишней одежды избавиться, и маме на глаза не попасться.
– Стой! – сказал он Алёнке. – Ты гулять?
– Гулять.
– Я сейчас сниму майку, рубашку, носки и сандалии, а ты отнесёшь это всё ко мне домой! – приказал он.
– Не отнесу! – мгновенно отреагировала Алёнка. – Сам неси!
– А я сказал, отнесёшь! – мальчишка повысил голос. – Я приказываю!
– А вчера, когда в войну играли, командиром была я, а не ты. Ты мне не можешь приказывать! – парировала Алёнка.
– Не отнесёшь?
– И не подумаю!
– А я тебе знаешь что?..
– Что? Не боюсь я тебя нисколечки!
– А я тебе вот этой палкой как дам!
В руках у Толика был пучок довольно толстых палок с зелёной кожурой, видимо, недавно срезанных с дерева. «Интересно, где он их взял?» – мелькнуло в голове у Алёнки. Но она отложила выяснение этого вопроса и, возбуждённая не меньше, чем Толька, воинственно выкрикнула:
– А ну, попробуй!
Он попробовал...
Больше Алёнка ничего не помнила: ни своего крика, когда падала на цемент подъезда, ни как в ту же секунду щёлкнули замки в двух квартирных дверях и к ней подбежали две матери – её, со второго этажа, и Толькина, с третьего. Не видела, как они несли её окровавленную и укладывали на кровать, в то время как перепуганный и ошалевший от содеянного Толька умчался домой и забился под кровать, в самый дальний угол в надежде, что его оттуда невозможно будет извлечь. Не помнила она и людей в белых халатах, хлопотавших над ней в больнице.
Это всё ей рассказали, ахая и охая, позже: и что удар пришёлся на переносицу, но, слава богу, не поперёк, а вкось, и нос, к счастью, остался цел, лишь искривилась там какая-то перегородка, но внешне этого совсем не было заметно.
Алёнка слушала всё это спокойно и почти равнодушно. «Какие всё же странные эти взрослые, – думала она. – Ничегошеньки они не понимают!» Ведь она считала, что самое главное, что она не сдалась, не позволила себя унизить, совсем как настоящий командир. Только она никому об этом не говорила, как и подобает настоящему командиру!