Королевский гамбит. Отъезд. New Europe. ru

 Часть вторая
 ОТЪЕЗД
 NEW EUROPE.RU

 
О зар је морала доћ', та тужна несрећна ноћ,
 Када си драгане мој, отиш’о у крвав бој.

 Српска песма «Тамо далеко»

 Высота твоя – красота.
 Постоишь и рванёшь в полёт!..
 Точно всадник с того моста,
 Над которым огонь поёт:

 «Вот Такой я тебя желал!
 Вот Такой я тебя избрал!»
 
 2011 г.
 
 Благословение Дома
(М. Цветаева «На красном коне», по мотивам)


 НЕТ ПРОРОКА
 1996 г.

 Нет пророка. Но нет и героя.
 Мономахова шапка шута.
 Не пора ли, дружок, в Черногорье,
 В Лукоморье – на должность кота?..

 Цепь златая да море оваций.
 Рукоплещет русалка хвостом.
 На чужой бы нам пир не нарваться,
 Где кончается праздник – постом

 У дверей Мавзолея. Евреи
 Православных, как знамя, спасут.
 Наши пастыри, ликом темнея,
 Непослушных овечек пасут.

 Но когда разбегается стадо,
 Собирает всех свора собак.
 Потому и проваливать надо,
 Что не курим, а дело – табак!
 

 Я В БЕЛГРАДСКОМ АЭРОПОРТУ
 Le Roi, 1999 г.
 
 Ressusciter le grand Roy d’Angolmois
  M. N.
 
 Я – в белградском аэропорту
 С маленьким Чернобылем во рту.

 День вчерашний – Господи, прости!
 Похмели и в небо отпусти.

 Я засну тогда в Твоих руках.
 Может быть, проснусь на облаках,

 И начну всё заново – с Тобой.
 Научусь смотреть на мир земной,

 Не болея им по пустякам...
 Господи! Ударим по рукам!

 Или – если хочешь! – по щеке.
 Мой билет давно в Твоей руке.

 И давно небесный Твой контроль
 Виртуальный проскочил король.


 ОТЪЕЗД

 Выбираем страну понадёжней,
 Где реформ никаких, ни – последствий,
 Где дороги ведут в бездорожье,
 Где соседи живут в двух столетьях,

 Никуда не съезжая веками,
 Где деревья растут, не болея,
 Где дорожки – просыпанный камень,
 Где мы будем стареть, не жалея.

 Рвутся нити и ниточки в душах,
 Корабли наши рвутся с причалов!
 Этот русский космический ужас –
 До конца, и начать всё сначала!

 Эти наши пространства-помойки,
 Эти наши вожди перестройки...
 Наши вороны! Голуби наши!
 Чем глупее мы будем, тем старше.

 Из страны этой голым уходишь,
 Как пришёл в этот мир – в том же виде.
 Ни детей, ни себя не прокормишь.
 Не в обиде, страна! Не в обиде!

 Просто есть ещё тёплые страны,
 Просто все мы в душе – партизаны,
 Хорошо, что ещё не бандиты!
 Хорошо, что ещё не убиты!

 Это страшное время Исхода.
 Это тяжкое слово «Свобода»
 На крыло поднимая, на плечи,
 Поведёт нас, и крыть его нечем!

 Немонгольское новое иго.
 Погуляли в чужом балагане!
 Разбудили мы русское лихо,
 Как евреи, теперь, как цыгане.

 Палисадники – на палестины,
 Телогрейки – на шорты и майки,
 Распрямляя согнутые спины,
 Улыбаясь улыбкою майской...

 Наградит нас эпоха акцентом.
 Всех ровесников мы переплюнем.
 Улетаем вослед диссидентам,
 Унося свои косточки в клюве.
 

 ЗАДРОЖАЛА СВЕЧА

 Задрожала свеча, оплывая,
 Мир вернулся к истокам своим.
 Тёплый свитер, и воды Дуная.
 Сигаретный рассеянный дым.

 Между войнами есть промежутки.
 Эта первая наша зима
 Нас заставит надеть полушубки
 И топить, чем придётся, дома.

 Из окопа видна вся Европа,
 Освещённая светом иным,
 И, когда досидим до потопа,
 Мы поделимся страхом земным.

 Европейцы, жестокие дети,
 Как вы учите ваших отцов!
 На какой родились мы планете
 Под Созвездием Всех Подлецов?

 Век Двадцатый уже на распутье.
 Водка выпита. Совесть чиста.
 И премьер новоявленный Путин
 Из Чечении вывез Христа.

 
 МАРОККО

 Февраль. Налить чернил и выпить!
 Мир – разноцветие страниц.
 Иосиф, сосланный в Египет,
 Не знал закрытости границ.

 Аэропорта арабески.
 Мы – на краю чужой земли.
 Сидят японцы по-турецки,
 Арабы пьют «Сиди Али».

 За фантастическим фонтаном
 Идёт таможенный контроль.
 На прилетевших к океану
 С небес глядит Хусейн Второй.

 Наш Третий Рим стал третьим миром,
 А первый мэр – вторым эмиром.
 Когда мы бьём в колокола,
 То слышится: «Алла! Алла!..»

 И потому зимою – в лето
 Летим, природе вопреки.
 Мулла, как снайпер Магомета,
 На нас глядит из-под руки.

 
 НОСТАЛЬГИЯ

 Как человек с душой имперской,
 Я выпью самогонки зверской,
 Колбаской местной закушу...
 И ностальгию заглушу.

 Я здесь сижу, как Врангель новый,
 Как буревестник после бури.
 О, где ты, поле Куликово?!
 О, сколько в нас славянской дури!

 Война для трезвых не годится,
 Но слава Богу, слава Богу!..
 Как нас встречает заграница,
 Когда шагаем мы не в ногу!

 Мы, россияне, нелинейны,
 Что Западу известно слишком.
 Как завещал великий Ленин,
 Нам воздаётся по делишкам.

 Какие жёлтые страницы
 Истории листает ветер!
 Как будто это – Солженицын
 Переписал и не заметил.
 
 
 Поэты пишут не для зеркал и не для стоячих вод...
 Иннокентий Анненский
 
 
 ПРААПОСТОЛЫ
 отражения

 Когда пойдут по шашлыки,
 В лесок, с деревьями больными,
 Прокуренные мужики,
 Воспользовавшись выходными,
 На воздух – к водке и воде?..
 Трещат надерганные сучья.
 Горит костёр. И в бороде
 Болтаются чешуйки щучьи.

 Мели, Емеля, языком!
 Изголодавшись по глаголам,
 Ты остаешься мужиком,
 Всегда готовым за подолом –
 По всем подвалам и дворцам,
 По всем канатам и каналам...
 Как подобает – молодцам,
 Сыгравшим в ящик с «Солнцедаром».

 Кормясь с мозолистой руки
 Протянутой ладонью к небу,
 Закусывают мужики
 Конфетой, огурцом и хлебом.
 И не священный их союз
 Настолько прочен, словно Некто
 К ним подогнал немытых муз
 И Сам им развернул конфету.

 Горят над ними небеса,
 Сжигая день пустопорожний.
 Прокуренные голоса
 Звучат все громче и тревожней.
 Мозолистые их персты
 Священнодействуют и бодро
 Проталкивают огурцы
 В разинутое к небу – горло.

 На них, пока они едят
 И пьют, глаза прикрыв как птицы,
 Миры незримые глядят
 И режут правду-матку жрицы.
 Вечери тайныя следы
 На лицах их запечатлятся...
 И, под покровом темноты,
 Их отмочалят домочадцы.

 Им просто некуда идти –
 Лишь к этим капищам-кострищам,
 Неся сокрытое в груди,
 Делясь общественным и личным.
 И тысячи костров горят,
 В местах раздач вина и хлеба.
 И праапостолы стоят:
 И пьют. И ждут. И смотрят в небо.

 
 МЕЛЬЧАЛИ ЛЮДИ, А ПЛАНЕТА...
 отражения

 Мельчали люди, а планета
 Ходила, как ишак, по кругу.
 В начале Слова или лета,
 Но налетел я на подругу.

 Так Блок увидел Незнакомку,
 Так Мастер встретил Маргариту.
 Судьба готовила котомку,
 Что всё же лучше, чем корыто.

 Судьба открыла все кредиты,
 Смешала карты и коктейли,
 И ангелы сказали: квиты!
 И дали скидку на отели.

 И все посольства стали наши,
 А центр Москвы стал заграницей.
 И мы устроили демарши,
 Которые нам будут сниться.

 Когда, как в первый раз, на чистом
 Пространстве белом покрывала
 Мы открывали, как чекисты,
 Секреты тела и металла,

 Когда мы выли от восторга,
 Когда вино водой казалось,
 Любовь опять пришла с востока,
 Да так, похоже, и осталась.

 Любви понравилось быть между
 Двумя распятыми телами,
 А мы забыли про одежду,
 Про стыд и занятость делами.

 Мы просто пили друг из друга
 Волшебный сок и умирали.
 И в ней рождалась не подруга,
 а... Остальное всё – детали.
 
 
 МОЙ ОСТАВЛЕННЫЙ АВГУСТ
 
 Одним бедром (крылом! кометой!..)
 Вспорхнув над  смятою Вселенной,
 Напомнишь нежно: лето... лето!
 Да, это лето! Несомненно.
 
 —
 
 Вот и осень перепета.
 Год разменян и потрачен.
 Фото. Лето. Ты. И где-то
 Меж страниц тебя я прячу.

 Гробик томика Ремарка:
 «Время жить и время уми...»
 От подарка до подарка –
 Свет пространств и тень раздумий.

 Серебро, соборы, сербы...
 Две дороги – к побережью.
 Ты – не первой, я – не первый.
 Почему тобой я грежу?

 Нераскрытой, нерасколо-
 Той! Которая всех слаще!
 На губах – и соль, и слово.
 Губ волна твоих горячих...

 Не украсть и не уехать.
 За окном – зима да вьюга.
 Звон бокалов! Взрывы смеха!
 Как мы можем – друг без друга?

 Мы – предатели и трусы,
 То берём, что подешевле...
 Пусть над нами засмеются
 Ангелы – над побережьем!

 Пусть прольётся дождь над морем,
 Пусть песок тяжёлый ляжет
 Под ноги другим и многим,
 Пусть нас кто-нибудь накажет

 И столкнёт, упрямых, лбами!
 Чтобы искры – вылетали.
 И завяжет нас узлами
 Не морскими. Без деталей.


 ДЕВИЧЬЯ ОСЕННЯЯ

 Мне собака руку лижет.
 На носу – зима.
 Лягу с тем, кто будет ближе,
 Не сойду с ума!

 До утра я буду греться
 От тепла его.
 И тогда оттает сердце,
 Только и всего.

 Слуху внутреннему внемлю,
 Песенку ловлю,
 Словно я с небес – на землю,
 К этому огню

 От небесного, другого,
 Тайного костра,
 Где во мне рождалось Слово,
 И любовь – Сестра.

 Это просто – непогода,
 Сумерки в окне.
 Это просто – переходы
 От меня ко мне.

 Между ними, между нами –
 Много сотен вёрст.
 Над уснувшими домами –
 Мириады звёзд.

 Там не спит дружок мой дальний
 Вдалеке своём.
 Там горит наш мост хрустальный
 Сказочным огнём!

 Догорает, осыпаясь,
 Серебром звеня.
 И вздохну я, просыпаясь:
 Отпусти меня!
 
 
 БЫВАЕТ ПОЛЕЗНО...
 
 Бывает полезно обжечься
 И на воду бешено дуть.
 Какой-нибудь Девой увлечься
 По самое Слово... чуть-чуть!

 Той самой, которая между
 Землёю и Небом живёт,
 В глаза ей смотреть, сквозь одежду
 И панцирь железный её.

 Лепить и ваять! – благо, снега
 Насыпало выше крыльца, –
 За порцию тихого смеха,
 За свежую прелесть лица!

 Наживы от этого дела
 Немного... Но дело не в том,
 А в главном! – что всякое тело
 Словами лепилось с трудом.

 Ломалось оно и сливалось
 В холодную форму свою.
 И что нам тогда оставалось? –
 Обжечь его словом – «люблю»!

 Но эта последняя крайность
 Опасна сама по себе.
 У Девы и слёзы – под праздник!
 Но что остаётся тебе?..

 Немного. Но дело не в этом.
 А в том, что свобода – в руках! –
 Была и осталась. Поэтом
 Бывают не только – в стихах.
 
 А Дева... А что она, Дева?
 Она, как всегда, Королева!
 Она здесь совсем ни при чём.
 Её растопило лучом.
 

 БАЛЛАДА ОБ ОДИННАДЦАТОМ ГРЕХЕ
 
 Стихи – одиннадцатый грех,
 Других не хуже.
 Кого-то сразу мордой в снег,
 А девку – к мужу.

 Она могла хвостом вертеть,
 И всласть – вертела.
 Он мог её, как бог, терпеть,
 Чтоб гладить – тело.

 Он гладил тело, а оно
 Горело свечкой.
 Он приучился пить вино
 И быть овечкой...

 Пастись на пастбище ночном,
 При свете лунном,
 И думать просто – об одном,
 Не  самом трудном.

 И он пустил на самотёк
 Миры-пространства...
 И наступил её денёк
 Великих странствий.

 Её контрольный поцелуй
 Был так внезапен...
 Остались тапочки, в углу,
 И пятна платьев.

 В пустом  шкафу – клочки стихов,
 Не самых лучших,
 И объяснение всего –
 Счастливый случай!

 Её – одиннадцатый грех,
 Его – десятый.
 Их воспитал ХХ-й век
 И бросил – на ***.
 
 
 СЛОВА КАК МАЛЕНЬКИЕ БОГИ

 Слова, как маленькие боги,
 Нас покидали и казалось,
 Что плач и горестные вздохи –
 Последнее, что в нас осталось.

 Они, рождаясь, уходили
 И удивляли – быстрым ростом,
 И наши слёзы /крокодильи/
 Воспринимали очень просто.

 У них была своя дорога
 И время жизни. И, к тому же,
 Мы им отдали слишком много...
 Мы сами сели в эту лужу,

 В которой небо – наизнанку,
 И где нам не осталось места,
 Стрелу пославшим /спозаранку/
 В расчёте – подстрелить невесту.
 

 ВСЕ МЫ – ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ...

 Я живу с твоей карточкой,
 с той, что хохочет...
 Б. Пастернак

 Все мы – по образу и подобию...
 И представляем собой пособие
 По физике, лирике и органике –
 Первых законов термодинамики.
 Тела, из которых давно все выросли,
 Программы, в которых прячутся вирусы.

 Все мы закрыты и запечатаны
 Слёзкой сургучною... а ночами
 Чёрною кошкой прячемся в чате,
 Где впечатлительные чатлане
 О виртуальных свистят зачатиях
 И предаются пустым занятиям.

 И потому, что мы все – испорчены,
 Нашим оружием бессловесным
 Чёрточки стали и многоточия –
 Слово становится бесполезным.
 Ибо себя ещё слышим – слышишь?..
 Ты не живёшь, но всё больше – пишешь.

 Ты – за стеклом монитора, мы же
 С каждым стихом твоим – ближе, ближе!
 Смотрим, в подробности опускаясь,
 Как ты сражаешься, отражаясь
 В каждой своей запятой и точке,
 Как ты встаёшь – на свои носочки...

 Как ты вытягиваешь... всем телом!
 Как ты закручиваешь... всем горлом!
 Как остаёшься – единым целым!..
 Город – в гирляндах, а сердце – голо.
 Так покажи нам во всех подробностях,
 Где твой талант и твои неровности!

 Словно в  программе – на раздевание,
 Слово сыграет – на расставание,
 Рейтинг повысив  – без унижения,
 Как скоротечны твои  решения!
 Слева-направо, всегда – наотмашь...
 Что ж, по-другому уже не можешь.

 Или... куда бы теперь ни бегала,
 Муза твоя, как лошадка пегая,
 Будет трястись по ночным бульварам...
 Муза не хочет стать Боливаром,
 Ибо известно – двоих не вывезет,
 А понесёт – никуда не вынесет.

 Две распродажи – весной и осенью! –
 На повышение-понижение...
 Не торопись! Поднимая  хвостики,
 Смотрят коты на твоё скольжение:
 Как ты умеешь взлетать и падать,
 Как ты стараешься не заплакать.

 
 ЗА ОКНОМ НЕ ТО, ЧТОБЫ ЗИМА...
 
 За окном не то, чтобы зима...
 И в кармане – вроде бы не деньги.
 Ты уж там решай, дружок, сама
 Как начать в субботу – понедельник.
 
 Телу – дело, а потехе – час...
 Злость как производная от страха,
 Что живёт внутри помимо нас
 В ожиданье кризисов и краха.

 Небо чертит бледные стихи,
 Чтоб прочесть с листа и лиц прохожих,
 Что дела не то, чтобы плохи...
 Что под пиво не берут – пирожных,

 Что вдвоём не ездят – на метро,
 Что втроём не ходят – по подъездам,
 Что Москва, столица всех ветров,
 Нос утрёт и даст под зад приезжим!..

 Впрочем, как потом ни объясняй,
 У тебя в глазах – одни витрины.
 Мне – на небо, я сажусь в трамвай,
 А тебе, конечно, на смотрины.
 

 ТВОЙ ВОЗРАСТ – МИНУС ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

 Твой возраст – минус двадцать пять.
 По всем прогнозам
 Москву теперь не воевать
 С таким морозом.

 А ждать, пока не потекут
 Носы и крыши,
 В таких делах – напрасный труд.
 Подарка свыше

 Здесь не получишь. Бог не прост.
 Он хочет – в долю.
 И не даёт ни денег в рост,
 Ни славы – гою.

 Не проявляется совсем,
 Молчит, как рыба.
 И неприятен даже тем,
 Что умер – ибо

 Он может Братом и Отцом,
 Но эти роли
 Тебе ведь – никаким концом...
 Ты тоже – в доле.

 Ты рвёшься в неширокий круг,
 В котором тесно.
 Там нет друзей и нет подруг,
 Зато есть пресса.

 По головам и по рукам
 Не ходят в дивы?..
 Душа откроется стихам,
 Но как-то криво.


 ДЕВОЧКА-ХИРОСИМА

 Просто ты входишь в зиму
 И начинаешь мёрзнуть.
 Ночью выводишь псину,
 Рифмы вставляешь в прозу.

 Ходишь куда захочешь,
 Хвалишь себя красиво...
 Голову мне морочишь,
 Девочка-Хиросима!

 Видишь, горшок с цветами?
 Там и земли-то – горстка...
 С неба хлестать – стихами,
 Прятаться в перекрёстках

 Рук, городов, привычек...
 В новеньких рукавичках
 Пальчики, как синички,
 Музыку закавычат.

 Слышишь, откуда эта
 Музыка привозная?..
 Где же твоя карета,
 Рана моя сквозная?

 Всё затянуло гарью
 С запахом керосина.
 И оказалась тварью
 Девочка-Хиросима.

 Тварью с крылами – вместо
 Слабого человечка.
 Это одним – невеста,
 А для других – аптечка.

 Крылья твои промокли
 В ночь песнопений Пасхи.
 И, вытирая сопли,
 Мы растираем краски.

 Вот и за чашкой чая,
 Снова друг друга дразним,
 Словно бы отмечая
 Утро стрелецкой казни,

 Чтобы поймать минуту,
 Что пролетела мимо...
 И отпустить, как будто,
 Девочку-Хиросиму.

 
 ПОЭМА P. S.

 Это было в провинции, в страшной глуши.
 Я имел для души
 Дантистку, с телом белее известки и мела,
 А для тела
 Модистку – с удивительно нежной душой...
 Саша Чёрный «Ошибка»

 Беды всегда возвращаются вовремя – ты не трудись их кликать.
 Липкие сумерки снова спускаются с крыши, но ты не бойся, –
 Стой и спокойно смотри – в эту полночь лицо твоё станет ликом,
 Бликом усталого зеркала глаз полководца небесного войска...
 Argentum «Reflection»
 
 1.

 Голодный мой голубь клюёт твои строчки,
 Как семечки, щёлкает точки и даты.
 Поёт соловей. Спят мои ангелочки.
 И мир многоликий пошёл на попятный,
 Своих испугавшись сторон и стараний...
 Сухую траву подожгли, как архивы,
 И вот разбирайся – с весной этой ранней
 И с девочкой-августом нетерпеливой.
 Когда умирает отец на закате
 Ноль-три ноль-восьмого,
 То худшего знака придумать нельзя...
 А Рождённое Слово
 Уже щеголяет в подаренном платье.
 И первых картинок ему не хватает, –
 Подставив плечо, заголяя лодыжку, –
 Наколота змейка. Она не летает.
 И ползать не может, но хочет – вприпрыжку.
 И танец змеи, попирающей землю,
 Сведён до простого её содроганья
 Казаться живой, Королевою Зеной,
 Легко проходящей свои испытанья.

 2.

 Торопится лето войти без остатка,
 Заставить засеять любовь и картошку.
 Живые тела на коричневых грядках,
 Потея, меняют свой цвет понемножку.
 Кому нужен этот – болезненно-зимний?
 Разденьте любого! И каждая складка
 Свидетелем станет разорванных линий,
 Чьи входы – ладонь, окончание – в пятках.
 Как будто мы все на невидимых нитях –
 Суровых, серебряных, медных и прочих,
 Протянутых с неба, торопимся жить и
 Себя воспеваем в акафистах строчек.
 И эти молитвы, заклятья, проклятья
 Запишутся небом на солнечном диске...
 Сезон открывается новых понятий
 Деления светом – на дальних и близких.

 3.

 Так дальних читают легко по ладони,
 Так близким на лица глядят, досаждая...
 Но только и проку, что тело заполнит
 Какую-то часть твоего урожая,
 Что собран руками в подлунном и подлом.
 Его и на год не хватило, конечно.
 Из этих нечётных ночей я запомню,
 Как плюшевый спит у груди человечек,
 А мой медвежонок рассыпался прахом...
 Что рот твой открыт для Последнего Слова,
 Что сердце твоё зашлаковано страхом,
 Что ты ни к чему до сих пор не готова.
 Ты просто ложишься, как парусник в дрейфе,
 Чтоб ветер поймать в паруса, и тогда же...
 Ты сразу отчалишь, и, если не сдрейфишь,
 Дорожкой серебряной выйдешь туда же,
 Куда на рассвете приходит, бросая
 Чугунные цепи в кипящие струи,
 Летучий Голландец, и девка босая
 Воздушные с берега шлёт поцелуи.

 4.

 Уходя – не уходишь. Незримые узы
 Попрочнее канатов любых корабельных...
 И смеются над нами охотницы-музы,
 В совладеньях своих сторожа, безраздельных,
 Нас – носителей света, заброшенных в чащи
 Этих смирных миров, где идущие строем
 Изливают свой яд в наши полные чаши,
 Воздавая тем самым последним героям.
 Дозаправка для тех, кто летит в океане,
 Происходит всегда по серебряным шлангам.
 И, Postscriptum, Argentum, чья буря в стакане
 Станет вехой и даже событием важным?
 

НОЯБРЬ. СУББОТА.

Между моей и твоей полночью
Месиво снежное носится бесится
Песни весенние нехотя помнятся
Лестница в небо непрочная лестница...
Argentum

И сказал я Ангелу, говорившему со мною: куда несут они эту ефу?
Захария 5, 10

Ты сразу начинаешь злиться,
Когда мы открываем тему,
Что эта чёртова столица,
Платить привыкла – за измену:
То глиняными черепками,
То серебром, то позолотой...
Здесь после драки кулаками
Живые машут с неохотой.

Здесь не поэты – «журналюги»,
Как говорили борзописцы;
Здесь о тебе разносят слухи
Любовники-детоубийцы,
Которых ты легко разводишь,
Как кроликов и куропаток...
Нос задираешь, ноги сводишь
И ловишь зиму – меж лопаток.

Там муравьи свою работу
Ведут давно и неустанно,
Готовя женщину к полёту
По направленью к Туркестану.
И, если вырастают крылья,
Не для того ли (дорогая!),
Чтоб крикнуть с неба, плюнуть в рыло
И раствориться, завывая...

Но я-то вижу, сколько яду
В тебе накоплено на случай,
Когда с небес, в мою прохладу,
Ты камнем свалишься падучим.
И где хранить тебя прикажешь?..
И что за времена такие?..
Но ты сама о них расскажешь,
И содрогнутся мостовые.

Мы все во временах последних;
В рядах последних, из которых
Смотреть удобно, как бассейны
Перекрываются в конторы.
И те же бродят – фарисеи,
И также смотрят – вертухаи,
Как наши мальчики лысеют,
Как наши девочки порхают.

Всё под контролем, под которым
Творится это беспределье...
Ты опоздала, входим скорым
Давно не в город – в подземелье...
И даже встречи наши ниже
Тех уровней, где прорастала б
Хотя бы травка... не в Париже.
И здесь – ты не услышишь жалоб.

И зарываясь глубже, в эту...
Готовясь к спячке или к скачке,
Мы потеряли не монету (!),
А только совесть. Листик жвачки.
Но наш язык всё так же занят,
И полон рот горячих истин...
А если остаётся память,
Мы не прощаем – даже близким.


МОИ ПАРТНЁРЫ НАЧАЛИ ЛЕТАТЬ...

Мои партнёры начали летать
Во сне и пить, как гончие верблюды...
И это надо просто понимать:
Мы верим в чудо – и боимся чуда.

Когда-нибудь коснутся нас миры
Высоким одиночеством познанья
И мозг земной созреет для игры,
И перейдёт в другое состоянье.

Тогда любое слово, как приказ,
Проявится на полотне небесном.
И даже смерть не испугает нас,
Но утвердит в обличье нетелесном.

И в тяжкий миг списания грехов,
Молясь уже беззвучно и бесслёзно,
Мы отречёмся от своих стихов
И в мир войдём, в котором всё серьёзно.

 
 НА КЛАДБИЩЕ

 Великолепная крапива
 Вошла в свой беспроцентный рост,
 Осеменяя терпеливо
 Природе вверенный погост.

 Но где кладбищенский порядок
 Искоренить её успел,
 В кружке крестов, среди оградок –
 Десятки неостывших тел.
 
 Они пируют на могилах
 Своих сограждан и отцов,
 Из-под земли черпая силы
 Отдать долги взамен концов.
 
 И, с неприкрытым наслаждением
 Прожёвывая жизни клей,
 Они зелёным насаждениям
 Смешны дремучестью своей...

  —
 
 Иль перепутаны в концерте
 Все основные номера?
 Иль унесённым ветром смерти
 Такая нравится игра?
 
 
 КАК ЭТО СКУЧНО

 Как это скучно – видеть в полном
 Объёме некую картину
 Иной души, чьи чувства-волны
 Накатывают на равнину,
 Застроенную, кем попало,
 Подверженную разрушеньям,
 Где, начиная всё сначала,
 Ведут отсчёт от поражений.
 В конечном счёте, все мы – дети
 От двух колен первоначальных...
 И, если ты играешь с этим
 Огнём – тебе ли быть печальной?
 Когда в глазах твоих упрямых
 Внезапно вспыхнет он, бенгальский,
 Поэты празднуют – и пьяных
 Не больше, чем в колонне майской.
 Так растекаются по древу,
 А тело возвращают змею...
 В тебе я вижу ту же Еву,
 С которой я не поумнею,
 Но буду спину гнуть и в небо
 Глядеть всё реже, по причине,
 Что тяжелей буханки хлеба
 Есть долг и старость – для мужчины.
 И потому с иных позиций
 Смотрю на это любованье...
 Нет у меня земных амбиций,
 Но есть рассвет, и упованье:
 Что сердце снова бьётся ровно,
 Что ангел мой, хранитель, рядом.
 И что не стоят эти волны
 Ни слов моих, ни песен с ядом.

  —

 Автограф взяв, ушла на зов...
 А мне, сгоревшему, с азов!

 Любимой завершён распад.
 Я грудью врезался в закат.
 Белее ночи, мела
 Шатался очумело.

 По тем местам, по тем местам,
 Чтоб усмехнуться криво,
 Где в первый раз к её устам
 Допущен, как к архивам.
 По тем местам, под тем мостом,
 Где парочек, как птиц.
 Где начинался мой разгром
 Под взмах её ресниц.

 Моя свобода! – Смерть моя!
 Ты мне сестра теперь.
 Немая девушка-змея
 За мной закрыла дверь.

  —

 ПОЭМА ДЫРЫ
 1988-1989 гг.

 Јуче је
 свет био тако леп...

  —

 Ставь, бессонница, паруса
 На пиратские корабли!
 Пусть откроются адреса,
 Нам начертанные – внутри!

  —

 А я лицо своё умыл
 И полотенцем вытер,
 Но мозг, как зуб, ночами ныл
 И плакал в старый свитер...

 Автобусы качают лица.
 Так начинается среда.
 С телами-таймерами слиться!..
 Работа – средство и среда
 Необитания. Отстойник,
 Где я барахтаюсь за стольник,
 А повезёт – за полтора.
 Мой разум – чёрная дыра.
 Из этой внутренней дыры
 Смотрю во внешние миры.

  —

 У встречных девочек ресницы
 Покрыты пылью золотой.
 И солнце, в полной лени,
 Им золотит колени...
 
 Душа за телом, как собака,
 Бредёт и думает инако.
 
  —

 Я, августейшая особа,
 Из августа бреду в июль.
 Там, с обещанием «до гроба»,
 Приносят вести в вестибюль.
 Там водят за нос, как хотят,
 И поцелуем нежным
 Нас топят, как слепых котят,
 Изящно и небрежно.
 Увы! Тонуть приятно –
 Любовь выводит пятна.

 Я свечи восковые жёг
 И слушал певчих пенье.
 Плескалось пламя, как флажок,
 Как знак долготерпенья.
 Я в лики тусклые глядел.
 Я отрывал святых от дел.
 И сам, свечой сгорая,
 Стучал в ворота рая.
 Туристы крестятся в углу.
 Свеча похожа на иглу.

 Девчонка, бешено жуя,
 Вздохнёт, глотая слюни:
 «Какое качество жилья!..»
 И в храме жвачку сплюнет.
 И двинет дальше по Руси,
 По номерам и весям.
 Но паруси не паруси,
 От скуки – хоть повесься!
 А мальчики колодой карт
 Мелькают, рук не грея.
 И снова фильм пошёл в прокат
 Про капитана Грея.

 Миры выходят из игры
 И в чрево прячутся Дыры.

 А день угасал, как события в Польше.
 В разбуженном гаме
 Искал, как приезжие – Красную площадь,
 Офелию – Гамлет.
 Он был одинок, как какой-нибудь старец,
 И вечности свечи
 Горели над ним, а незапертый ларец
 Открыть было нечем.
 Но девушка в белом из пасти кофеен
 Не выйдет наружу...
 И Гамлет умрёт?.. В сонном царстве Офелий
 Никто не разбужен.

 Желтеют прошлого клочки.
 И нет у памяти корней.
 Там, сердца слушая толчки,
 Я часто думаю о ней...

 Я вижу маятника ход.
 Следы к ней залиты слюдой.
 Любовь, как памятника пот,
 Проступит каменной слезой...

 В пространстве свёрнутом Дыры,
 Где дышит времени петля,
 Лежат Священные Дары,
 О воскрешении моля.


 ВЕСЫ КАЧАЮТСЯ НЕЗРИМО

 Весы качаются незримо.
 Год високосный катит в август.
 Уже пора бежать из Рима –
 Выращивать в пустынях кактус,
 Рубить зелёную капусту
 В районе города Дубровник,
 Вскрывать горячего лангуста,
 Сочащегося, как любовник.
 На женщин, элемент природы,
 Смотреть, сведя их в ту таблицу,
 Где в каждой клетке – дух свободы
 И позвоночник золотится.
 И вся она, что твой подсолнух,
 Наполненная семенами...
 И это называют – отдых
 Под Черногорскими горами.

 
 ОХ, ЯЗЫК!

 Ох, язык! В нём слова – то ли дерзки,
 То ли просто – смешные!..
 Если «дом» – это «куча», по-сербски,
 Наша куча – Россия!

 Ох, славянский язык вредоносный!
 Где в нём место – героям,
 Если «гордый» по-сербски – «поносный»,
 Сохраним – «похороним»?!

 Языком этим нужно гордиться!
 Красота в нем – иная!..
 Если «щёчки» у них – «ягодицы»,
 Как я их – понимаю!


 ПОМЕЧТАЕМ?..

 Помечтаем?
 Шикарный и дерзкий,
 Понимая, что всё – понарошку,
 Приглашу Вас на пляж королевский,
 Положив на коленку ладошку.
 Ах, коленка! – рычаг передачи
 В положении чётком «нейтральном»...
 Вы, конечно же, скажете: «Мальчик!
 Как Вы стали таким аморальным?..»
 Но коленка на первую скорость
 аккуратно так переключилась...
 Расскажу я печальную повесть,
 Почему и как так получилось,
 Что, бывает порой, озорую.
 Так куда же от этого деться?
 Перейдём мы легко – на вторую,
 Вспоминая счастливое детство.
 На второй, без рывков и усилий,
 Покачнётся земля под ногами,
 И какие-то новые крылья
 Нас поднимут в момент над домами,
 Унося нас к далёкому морю.
 Звёзды! волны! прилипчивый ветер!
 И, ей-богу, совсем я не помню,
 Как давно мы летаем на третьей.
 А иначе – с небес да на землю,
 И по линии берега твёрдой,
 Догоняя ушедшее время,
 Мы однажды пройдём на четвёртой!
 Да-а... Пора тормозить. Этим годом
 Не пристанет зараза к заразе,
 Но боюсь, что теперь задним ходом
 Вам уже не успеть, камикадзе!..
 И горючее наше сгорело,
 И в гражданских правах – пораженье,
 И коленка давно заржавела,
 И, похоже, сто лет – без движенья.


 Я ДУМАЛ – МНЕ ПЛОХО. Я ВЫШЕЛ НА ПЛОЩАДЬ...

 Я думал – мне плохо. Я вышел на площадь.
 И рухнул за столик, как тот сибарит.
 А ветер зонты раздвижные полощет,
 И тёмное пиво в бокале рябит.

 И женщина, бывшая некогда ланью,
 Садится за столик и прячет глаза.
 А воздух наполнен озоном и дрянью,
 И где-то за городом бьётся гроза.

 Я буду кормить её сладким пирожным,
 Жалеть и сочувствовать, думать о том,
 Что сам без сапог, как сапожник-художник,
 И также когда-то покинул свой дом.

 Потом, в подвернувшемся универсаме,
 Продуктов куплю, посажу на такси...
 И буду бродить, как последний Сусанин,
 Катая во рту это слово: мерси!
 

 ТЕЛЕВИЗОР КАК СЕРБСКИЙ СВЕРЧОК...
 
 Телевизор, как сербский сверчок,
 Сам себе восклицает «осанны»,
 А тверёзый Иван-дурачок
 Вспоминает берёзки Лозанны...

 Как осеннюю кроет листву
 Белый снег на зелёной полянке...
 И что тянет Ивана в Москву
 Так, как тянет кота – к валерьянке.

 Печь немецкая в кухне простой
 Не спеша растворяет полено.
 Вот и к сербам он встал на постой,
 Потому что им всё – по колено.

 А немецкая малая печь –
 Настоящая дочка «буржуйки».
 А богатая русская речь
 Начинается с чашечки дуньки.

 «Бьётся в тесной печурке огонь».
 До Москвы дальше, чем до Берлина.
 И ложится в сухую ладонь
 Несгоревшей судьбы древесина.

 Дуня – сербская ракия из айвы.
 

 САМ СЕБЕ УСТРАИВАЮ ОТДЫХ
 Р. Гару

 Сам себе устраиваю отдых.
 Голова не варит. Суп варю.
 Выхожу на позабытый воздух,
 Обнимаю серую зарю.

 Мелкой солью посыпают землю
 Небеса, без солнца и лица...
 И несёт проверенное зелье
 Мой сосед, и курит у крыльца,

 Запивая зелье «Кока-колой»...
 Думаю: вот так проходит жизнь.
 Битые пластинки с радиолой
 Вынесли вчера за гаражи.

 И никто не думает о вечном,
 Всяк свою наматывает нить.
 Раньше нас стареют наши вещи,
 Еле успеваем хоронить.

 В чём же смысл затраченных усилий?
 Так вот и дожили, до седин...
 Холодно. Пора обжарить крылья.
 Не забыть про соль и розмарин.
 
 
 ЗАКОЛОЛИ

 А в нашем простом партизанском меню
 То густо порою, то пусто...
 Сегодня заколют чужую свинью
 И рульку положат в капусту.

 Хозяин уже засучил рукава,
 Народ приготовился к визгу...
 Ноябрь – смертоносен. Сухая трава
 Окрасилась в красные брызги.

 О, нет! Никакой я процесс не виню,
 Я сам, как последняя сволочь,
 Нацелился тоже на эту свинью
 И жрать приготовился в полночь.

 Вот так наступает Рождественский пост.
 Икают волхвы и евреи...
 Куски и кусочки, копыта и хвост,
 Висят на крюках в галерее.

 И веселы люди, и всё по уму.
 И в тазике – алая пена...
 И что-то коптится в приятном дыму,
 Вертясь над огнём, постепенно.

 Такой вот расклад деревенского дня.
 Иду я за солью и перцем.
 А в старом хлеву, где жирела свинья,
 Скрипит незакрытая дверца.

 
 ЗАЧЕМ ТЕБЕ, ДЕВОЧКА, ЭТА ВОЙНА?..
 14.03.2011 г.

 Зачем тебе, девочка, эта война,
 Где каждое слово – патрон?
 Уже на коленях больная страна,
 И снайпер считает ворон.

 Уже зачитали стране приговор,
 Согнали на площадь толпу,
 И лицам немым улыбается  вор,
 Клеймо открывая на лбу.

 Остаться в живых – значит, маской лица
 На зрелище смерти смотреть.
 Тебе повезло быть в начале конца.
 Так жизнь продлевают на треть.

 И строем не надо ходить в никуда,
 И рынок открыт в выходной,
 А ночью твоя голубая звезда
 Взойдёт над убитой страной.

 И голос твой выстрелит спящим в лицо,
 Сметая сновидящий тлен,
 И вечная совесть продажных певцов
 Взорвётся в последнем котле.
 
 
 В КАФАНЕ
 Сербская тетрадь

 Марине

 Сан сервиторос с фигурой борца.
 Женщины полураздеты.
 Или всё это «начало конца»,
 Или закончилось лето.

 Ходят туристы – им дай автомат –
 Чем не патруль на бульваре?!
 Господи! Если я буду богат,
 Дай каждой твари по паре!
 
 Совокупляясь, забудут они
 Злобу войны поднебесной,
 И золотые растянутся дни
 Нашей любви бестелесной.

 Лето продлили, как будто кредит.
 Ангел напротив задремлет.
 И на меня, не мигая, глядит,
 Тот, кто наследует Землю.
 

 АНГЕЛ И КОЛОБОК

 Слеплю из праздничного теста –
 Не дрогнет дерзкая рука! –
 В порядке дивного процесса,
 И Ангела, и Колобка.

 Втроём присядем на дорожку,
 В четыре глаза оглядев
 Свою унылую сторожку,
 Весьма похожую на хлев.

 Леп Колобок. Ему не страшно.
 С ладони – в мир, как в кегельбан...
 И катится слепое брашно
 По всем оврагам и буграм.

 За ним, с мешком, в нём Ангел дремлет,
 Иду, неведомо куда,
 Где – мхом укрытые деревни,
 И красная горит звезда.

 Висит звезда! И светом алым
 Синюшный разгоняет мрак.
 Я не всегда был трезвым малым,
 А тут и вовсе стал – дурак.

 Лишь Ангел, выйдя из котомки,
 Присев на правое плечо,
 Пронзает взглядами потёмки
 И что-то шепчет горячо.

 Его язык мне неизвестен,
 Но кровь вскипает и поёт!..
 И мир, что стал предельно тесен,
 Толкает Ангела в полёт.

 И в небесах, где чёрный космос,
 Где света красного кулак,
 Я слышу леденящий голос:
 – Ну что, допрыгался, дурак?!

 Слеп Колобок. Я – нем, как рыба,
 Мы оба – не при козырях...
 Но небо содрогнулось, ибо
 Взошла полночная заря.

 И Ангел – белая невеста! –
 Спускалась с неба прямо к нам...
 А Колобок вздохнул, как тесто,
 И разломился пополам.
 
 
 МНЕ НАДО НЕ ТАК УЖ И МНОГО...

 Мне надо не так уж и много:
 Вписать в незаконченный стих,
 Как жареных есть осьминогов
 И гадов чудесных морских,

 Как в карте какой-нибудь винной
 Ткнуть пальцем в «Мерло Пти Вердо»
 И нежно чирикать с Мариной,
 Рукой осязая бедро...

 И Кто-то на времени тормоз
 Как будто надавит слегка,
 И пишет невидимый томос
 О нас – Иоанна рука.

 На этой открытой вечере,
 Когда уже всё решено,
 Пройдя все суды и потери,
 Мы пьём дорогое вино

 На собственной свадьбе, как в Кане.
 И с нами, опять и всегда,
 Господь и великие тайны...
 И хлеб, и вино, и вода.


 КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАРИНЫ
 жене

 Если просто тебя любить
 До иголок-мурашек, блин...
 И однажды во сне слепить!
 И ослепнуть.

 А мир – един.
 Мир поеден, лежит костьми.
 Виден берег – крутой, иной.
 Собираю тебя горстьми,
 Просыпаюсь, пока живой...

  —
 
 Ой, ты, ночка тёмная,
 Ночь бесснежная!
 Как ты там, родная моя,
 Жёнка нежная?

 Ветер мой скулит за окном,
 Псом заброшенным.
 Засыпай безрадостным сном.
 Спи, хорошая.

 Я опять сижу у огня,
 Думу думаю.
 Знаю, что ты есть у меня,
 Ночкой лунною.

 Время поворотится вспять,
 Выйдем на люди.
 Спать моя хорошая, спать!..
 Окна – в наледи.

 Завтра будет первый снежок,
 Лыжи-саночки.
 Спи жена, мой нежный дружок,
 Щёчки-ямочки.

 В небесах застыла луна.
 Тишь глубокая.
 Спи моя, родная, одна.
 Одинокая.

 Ой, ты, ночка тёмная!
 Ночь бесснежная.
 Как ты там, подруга моя,
 Жёнка верная?


 МАРИНЕ
 
 Интересно, это – память или мечта?
 Это – тайна…
 В. Н.

 Посмотри в окно – в морозной дымке,
 На краю земли,
 Новый дом на розовой картинке,
 Пчёлы и шмели.

 Сад цветёт, сирень струит свой запах,
 Гуси на пруду...
 Сенбернар стоит на задних лапах,
 Ждёт свою еду.

 Виноград и голубые ели,
 Ивы у воды...
 А в углу, в твоей оранжерее,
 Райские плоды.

 Белая мощёная дорожка,
 Кухня и ледник.
 И тобой закрытая сторожка,
 А за ней – родник.

 И густой, как мёд, весенний воздух,
 И ребёнка плач.
 И для нас рассыпанные звёзды,
 И в печи – калач.

 Посмотри в окно – в морозной дымке,
 В зеркале твоём,
 Мы на этом вечном фотоснимке –
 Навсегда вдвоём.

 
 ДВА РАЗНЫХ ПОЛЕНА В ПЕЧИ
 Марине
 
 Два разных полена в печи.
 Одно – пересохло до звона,
 И жаром, в ноябрьской ночи,
 Себя отдаёт неуклонно.

 Другое – сырое совсем,
 Горит кое-как, неохотно...
 Но их положили затем,
 Что вместе им будет комфортно.

 Иначе – дрова не горят.
 Иначе – сгорают, как порох.
 А так: оптимален заряд
 И путь прогорания долог.

 И я, вороша кочергой,
 Подумаю: странное дело,
 Я сам, как полено, сырой.
 И ты – до сих пор не сгорела.


ДОМА
Краљеве Воде, Сербия,
С. Есенин

Когда на улице метель,
Сугробы у порога,
Залягу в тёплую постель,
Как в старую берлогу.

Потёртый томик под рукой
Великого поэта.
А за окном – мороз какой!
А под периной – лето.

Пусть весело трещат дрова,
Тепло идёт сухое...
Я буду впитывать слова
И думать – всё-такое.

Потом, когда-нибудь, усну
С открытыми глазами,
Уйдя и в книгу, и в весну,
И в домик – под Рязанью.
 

АНТИСКАЗКА
Мой Пегас

Пусть ничто не вечно под луною,
Тем прекрасней каждый божий день!..
Но Пегас зовёт меня в ночное,
Он отвык от света и людей.

Он в размерах меньше Сивки-бурки, –
Мальчик-с-пальчик справится в седле! –
Кормится кусочками от булки
И пасётся на моём столе.

Скажет мой читатель: «Ни фига се!»
Это как же надо понимать?..
На карманном на таком Пегасе
Дальше кухни вам не ускакать.

Мы не скачем! Мы – не на Майдане.
Есть вода горячая и газ...
Вместо денег у меня в кармане
Поселился маленький Пегас.

А когда часы пробьют двенадцать,
Если я не выпущу его,
Он в кармане пробует брыкаться
И пищит тихонько: «И-го-го...»

Так вот и ношу его в ночное.
Дан во искупление грехов...
Хорошо, что нас с Пегасом двое,
Не считая кухни и стихов.


 ДЕВЯТОЕ РЕБРО
 Святому Николаю

 Пятнадцать алтарей-энергоблоков...
 Охранник перелистывает Блока:
 «Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы...»
 – От, москали! И не дают взаймы!

 Идёт и ставит «свечку Филарета».
 И лихорадит, лихорадит лето.

 Святителя девятое ребро
 Простой вопрос поставило – ребром:
 «Жить не по лжи?..» Семь бед – один ответ.
 Торговцы отреклись от сигарет.

 Алтарь закрыт. Ушли давать на лапу.
 Вернут «Николу». Притаранят – Папу.

 Вчера был дождь. Сегодня снова – дождь.
 Сакральный год. Непромокаем Вождь.
 Ещё чуть-чуть, вновь станет молодым.
 И из ноздрей польют огонь и дым.

 Отстроит Киев. Разорит Москву.
 И вечный бой...
 – Ау, мой друг... Ау-у!

 
 В ЧЕТВЕРГ ЛИЛ ДОЖДЬ...
 притча

 о. Роману Матюшину-Правдину

 В четверг лил дождь. Иуда приболел.
 Всё время бесконечные разъезды.
 Апостолов завистливых наезды.
 Он всех кормил. И сам терпел, терпел...

 Всем добывал одежду и ночлег.
 Пахал, как мул, сандалии стирая.
 Тянул – от Иордана до Синая,
 Чтоб скиснуть после дождичка в четверг.

 Вся партия расписана давно:
 Ходи пешком до Иерусалима,
 Ферзём не станешь. Мимо. Мимо. Мимо.
 И стало кислым канское вино.

 А как гуляли! Чудо из чудес.
 Обычаи, что в Кане, что в Одессе.
 И там сожгут, и здесь тебя повесят.
 Везде, кто не работает – не ест.

 С небес гремело, ахало, лило...
 Там Илия трудился, как Стаханов.
 На весь Израиль пары нет стаканов,
 И выпить не с кем. И ушло бабло.

 А мысли все, как молнии в ночи...
 (Что денег нет – не велика потеря!)
 Назначена последняя вечеря,
 Петру сегодня отдадут ключи

 От Царствия, которое не здесь.
 Апостолы наивны, как индейцы.
 Развесят уши... Или что там – пейсы?
 Не забывая – выпить и поесть.

 Иуда спёкся. Он – не волонтёр.
 И он – не маг, он честно на подхвате.
 Простыл, как бомж. Ему, пожалуй, хватит
 Лить масло в несгораемый костёр.

 Начальники народа держат мир,
 Блюдя баланс, традиции лелея.
 А так бродить... Цыгане – не евреи.
 И хватит с нас каких-то детских игр.

 С небес лило. Пятно на потолке
 Всё расплывалось, становилось блёклым.
 Отверстие в стене (какие стёкла?),
 И пробка от отверстия – в руке.


 ПАСХА

 Ум молитву исполнить тщится,
 Сердце выкупано в любви...
 К банкомату и к Плащанице –
 Незнакомые, но свои.

 Не хмелея и без елея
 За движеньем слежу – сердец.
 Так когда-то и к Мавзолею
 Мы стояли толпой овец.

 Волки целы и овцы сыты.
 Кто-то крестится, и – двумя,
 А какой-то квадратный мытарь
 Шепчет: «Боже, помилуй мя!»

 Всех собрало: «Христос Воскресе!»,
 А кому-то – вот-вот рожать.
 И владыка на «Мерседесе»
 Не торопится уезжать...
 
 
 ПОСЛЕ ПРИЧАСТИЯ
 
 Во мне весь мир, и я в нём растворён.
 Течёт река народная от Чаши,
 Божественным питаема Огнём.
 Здесь все равны.
 – Остави долги наша...

 Ещё снегов неубранных не счесть,
 Курганом встал сугроб у места боя.
 Ликует и поёт Благая Весть.
 И смерти нет, а есть – покой и воля.
 
 
 КАМЕНЬ
 Петру Люкшину

 Жить хочу – на берегу Дуная?
 На Дону?.. За пазухой у Бога.
 Что ты скачешь, линия кривая?
 Что застыла, пыльная дорога?

 Или я, как на распутье Витязь,
 Путаюсь у ветра под ногами.
 Что там шепчет небо?
 – Торопитесь!
 Отыщите Родину и камень.

 Не она ль змеёю придорожной
 Залегла под надписью погреться?
 «Пешие, ступайте осторожно!
 Здесь слова кусают прямо в сердце».

 Все ушли. Налево и направо.
 Путь обратный всякому заказан.
 Чья-то жизнь сбежала, как держава,
 В чёрную воронку унитаза.

 Что смотреть на вросший в землю камень?
 Камень нем. В нём мысль застыла Божья.
 Только надпись свежая: «Лехаим!»
 И прямая стрелка – в бездорожье.
 
 
 ВОЗВРАЩЕНИЕ
 Марине

 Полотно льняной зари
 Расстелилось на кровати.
 Никому не говори
 О внезапной благодати!

 Не спугни её, пока
 Бьётся сердце неуклюже.
 Кружат в нимбе облака,
 Свет внутри и свет снаружи.

 Отречение моё –
 Вход в невидимое царство.
 Ангел в сердце запоёт
 О высоком без лукавства.

 И поселится внутри
 Что-то вечное, живое...
 Полотно льняной зари.
 Звуки, знаки, всё такое.
 
 
 ДОЖДЬ – ВЕРТИКАЛЬНЫЙ ИОРДАН!
 Марине
 
 Заря – открытая, как рана, –
 Стирает морок и туман.
 Я вижу, как река Самара
 Впадает в реку Иордан.
 Михаил Анищенко

 Дождь – вертикальный Иордан!
 Он Богом дан,
 А я – Адам,
 Отмеченный Дождём...
 Я не полезу в броневик!
 Дождь – мой высокий духовник,
 Под ним я, как при Нём.

 Ах, воскресенье, День Дождя!
 Промокла исповедь моя –
 Небесная река...
 Пусть пересохнет
 Путь к греху,
 Как время где-то наверху!
 Сложив счастливую строфу,
 «Солю себе – пивка».

 Обсохли мокрые зонты,
 За кошкой бросились коты,
 В кафе и гул, и гам.
 И улица своё возьмёт...
 А будет ли перезачёт –
 Не скажет Иордан.
 
 
 ПРЕМУДРОСТЬ
 
 Копья поют на Дунае...
 Виктор Соснора

 А вокруг меня – бездорожье.
 Мчится поезд в ночи земной.
 И дана мне Премудрость Божья,
 Чтобы я приобрёл покой.
 
 Принимая подарок царский,
 Обнимая ноги Твои,
 Понимаю ли я, несчастный,
 Бескорыстность Твоей любви?

 Слёзы катятся тихим градом,
 Заменяя мне сонм молитв.
 Бесконечна Твоя награда
 Перед утром духовных битв.

 Мы готовы к рассвету, Отче,
 Как апостолы, мы сильны!
 Покажи мне, Великий Зодчий,
 Новый контур моей страны.

 И простым строителем новым
 Стану я на земле Твоей
 Поднимать на работу Словом
 Неразумных Твоих детей.
 
   —

 И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд.
Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.

   ...

 И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным…
 
 Откровение, 12 глава