Московское метро. Незавершённый цикл стихов

Домодедовская
(туда)

Здесь слились воедино колёса, ботинки, турбины.
Отчего же ты, автор, не смог сонаправить их взлёт:
Поезд, мыслиться мне, грузной меди дышать должен в спину...
Здесь движенье встречает движенье, метро — самолёт,

Зал встречает потоки людей, как вагон — зев туннеля,
Вертикали пилонов врезаются в гладь перекрытий.
Значит, - снова смотреть рекламу и ждать событий,
Значит, - снова кемарить и думать о тёплой постели.

Когда же ты только поздравишь меня с новым утром,
Я буду осваивать взлётные ленты гранита.
В неясной задумке платформа углами изрыта.
Возможно, что кто-то когда-то хотел перламутра

И бронзы, натёртой до блеска скульптуры Майоля,
Но стены похожи скорее на стаявший снег,
На вихри метели, на тесто в замесе — не боле,
И замысел спешен, нелеп, точно рельсов разбег.

Что ж, и начинаюсь я там же, где боинг гнёт крылья.
Я начинаюсь с безумной тоски по тебе.
Писком металлоискателей, вздёрнутой пылью,
Тёмной прожилкой на ровном гранитном столбе,
Я устремляюсь туда, где покой станет былью.

Поезд теряется в тёмной подземной трубе.

Орехово
(обратно)

Ну здравствуйте, стоечно-балочный констркутив!
Из поезда ты мне казался базиликой Рима.
Кессонам не скрыть твой прямой и конечный мотив,
И чувство свершённости — вот, что в тебе нетерпимо.

Орехово слышало все наши праздные речи.
Ротонда дрожала от гула, что белая бочка.
Прощались друг с другом вагоны во следствие встречи,
Колёса звучали чуть дольше, чем четверти с точкой.

Как встреча вагонов, подъехавших с разных сторон,
Любая разлука, Орехово думало, мнима.
Ведь, распрощавшись, я следущим днём еду мимо.
Порыв сочинять в пустяке мне бы не был смешон,

Но свод улыбался и стягивал свой капюшон
Вокруг белолицых кессонов. Он знает заранее:
От каждых касаний губами с тобой на прощание
До возвращения к дому — один перегон.

Царицыно
(туда)

Гул торможения будит ударом по темени,
Глаз пассажира подчас заскучал по экзотике.
Что ж, пережиток советского громкого времени,
Как увязать Вас с узорчатостью псевдоготики?

Бежево-красные стены — почти плотоядные
И обнажают пред поездом светлые жилы.
Рёбра колонн — словно кости в груди, анфиладные,
В лёгкие станции тычат погнУтые вилы.

Клетка груди у Царицыно грузно вздымается,
И инкрустация стен серым мрамором вспенена.
Не убеждай, здесь Баженов, по мне, не читается.
Даже в «Царицыно» явно есть что-то от Ленина.*

Я восхищаюсь размахом технической мысли
И поражаюсь, что труд мог быть так восхвалён.
За впечатлением жажду заметить и смысла я,
Но не могу перестать видеть костность колонн.

Три«К»
(Коломенская, Каширская, Кантемировская)
(обратно)

Дань триединству взрастает у нас на глазах.
Идея подобия чинно не ведает краха.
Плоские своды лежат на подземных китах.
Поезд ползёт, как хтоническая черепаха.

В стенах Коломны начнётся чеканная Родина,
Вскоре в Каширской она же свернёт от меня.
И привечают опоры во цвете смородины
Детищ усталых подземного долгого дня.

Опоры алеют, теряются лишние грани,
Горизонталь перекрытий сменяется лентой.
Свод предстаёт во значеньи, невиданном ране -
В свойстве послевоенного монумента.

Станция с именем старой 4-ой дивизии
Просит меня быть внимательней к памяти предков,
Просит писать её громче, «идейней», «девизнее»...
Где-то над шахтой тоннеля дожди моют ветки,

Где-то над шахтою отзвуки громких шагов
Соединяются в новое тысячелетие,
Будут иные — моложе, умней, приодетее,
Шахта тоннеля услышит трильон голосов.

Я где-то там — средь вестников нового времени,
Я где-то там — над горькой судьбиной отцов.
И я могу воспевать тяжесть нашего бремени,
Но по лекалу чужих стиховых образцов

Я не могу описать то, что мной не замечено.
Точность воззрения — что-то в подобьи завета.
Я точно знаю — метро ещё вспомнит всё это.
Я точно знаю — под грунтом всегда будет встречено

Что-то важней и весомей раздумий поэта.
Грянет пора — и я буду здесь без билета,
Грянет пора — и я буду тем же привечена:
Транспорт допишет меня до свершенья сюжета,
Словно я в нём возжелала быть увековечена.

Технопарк
(туда)

Нагатинские болота всегда сонливы.
Состав по привычке находит заветную гать.
Где-то над водами дремлют жилые массивы,
Технический парк начинает спросонья ворчать.

Дыхание взвешено в стылости температуры.
Сутки клянутся обрушиться ниже нуля.
Где-то - среди гаражей, проводов, арматуры,
В корпусе спящего в пойме реки корабля,

Где-то - средь сотен ладоней, вцепившихся в поручни,
В соприкоснувшихся тканях и мехе одежды,
Где-то — неявственно, видимо, безоговорочно,
Где-то - среди, в единении, в бытности между,

Где-то останется место для робкой надежды.
В глади затона оно прочтено, словно шифр.
Я ощущаю — есть что-то промеж слов и цифр,
Что-то решит разомкнуть неподъёмные вежды,

Что-то заставит меня созерцать, как небрежно
В пойме возвысится блочно-жилищная плоскость:
Невыразимо холодная, редкостно снежная
Чья-то — Москва, а чья-то — проверка на стойкость.

Автозаводская
(обратно)

Вот базилика, в белом мраморе утонувшая.
Её нефы скучают по лёгким нервюрным сводам.
И колонна, по готике тонкая, в зал поднырнувшая,
Жаждет волн гематита, что бродят по кремовым водам.

Видишь эту наклонность плывущих железных ступеней?
Она входит в аркаду топлёного днём молока.
Слышишь этот скользящий во тьме звук подземных течений?
Сердце поезда встретит лепной фриз-из-известняка

И за жаждой всё видеть сполна совершит торможенье...
Здесь людская армада застынет в протоке колонн
И в панно мозаичном получит морское сраженье.
Я смотрю, как в широком пространстве аркадных окон

Завершаются долгие будни рабочего цеха,
Только взгляд мой направлен от стен на бурлящий перрон,
Что сольёт воедино мозайки и новую веху,
Кольцевое кружение центра и спящий затон.

Уважаемый автозавод в громком имени Сталина!
Кто бы мог догадаться, что в чёрном массиве дверей
Сочлененье минувшего с будущим будет заявлено
В беспрерывном потоке спешащих от центра людей.


Павелецкая
(туда)

Мне кажется: участок, где зиждется реал,
Пренепременно с той же певучестью аркады
Вершит мой сознанье и рушит матерьял,
Что павелецкий купол свои свершает спады.

Расцвет случайных истин, паденье ранних звёзд -
И образов полны пустые коридоры.
Я знаю, Павелецкая, ты помнишь метеоры -
Ты в куполе хранишь покинутость их гнёзд,

Сквозную прорезь света и три ряда борозд
Хвостов из звёздной пыли, соединённых в хоре.
И путевые стены тоскуют по опоре,
Лишённые колонны, чтоб умалить их рост.

Новокузнецкая
(обратно)

Я была под землёй над землёй. Уравнявшись с богами,
Я над тёмной гробницей сумела возвыситься в вере.
Я пришла к рассужденью: мы мир ощущаем ногами,
Измеряя шагами хожденье поверх литосферы.

Я была на земле. Голова же была над землёю.
Я ходила по потолку — из него росли лампы,
Пол венчали у самого свода рельефные штампы,
Надо мной извивался состав тёмно-синей змеёю,

Поезд был надо мною, и он же летел стороною.
Мне казалось, что я среди прочих людей - третий лыжник.
Лыжник жил над метро под метро, я жила под Москвою,
Во всех смыслах, которые мог заложить в это книжник.


Библиотека имени Ленина
(обратно)

Станция жаждет движенья атлетом на старте,
В бок жарко дышит толпа, распираясь в нагреве.
Полки —  в затворе для пороха, полки - в плацкарте.
Полки — для книжных шкафов и для сора в посеве.

Столько народа в пустом фолиантовом храме
Можно увидеть, пожалуй, лишь в случай дождя.
Выписка знаний сведётся к просмотру рекламы.
Книга есть поезд. Пусть полку на имя вождя

В ходе вагонов увидит рассудок несведущий.
Я же бегу босиком по тончайшему льду.
Я сходила до центра, схожу с ума и сойду на следующей.
Я иду на поверхность, наверх, но прийду - ко дну.

Кропоткинская
(туда)

Пречистенка жаждет цвести лепестками папируса,
Пречистенка к небу растёт тростниковым связками,
В порыве линует перрон беломраморным стилосом
На доску для шахмат. Колонны гранятся участками;

Я вижу верёвки, что стебли скрепляют по паре,
Цветы распускаются прямо вовнутрь потолка.
Такие столпы — ты, Пречистинка, знаешь, - в Саккаре
Держали простенки за плоскости известняка.

Ты к ним тяготеешь и дышишь растительной формой,
Ты столь рьяно жаждешь, в своей грандиозности млея,
Перенестись всей своей легковесной платформой
В залы стоящего рядом с тобою музея.

Я понимаю в тебе пробуждённое чувство,
Что столь похоже на вечное нильское лето.
Пусть я не вижу соцветий колонн, но искусство
Во цветоложе живёт ощущением света.

Воробьёвы Горы
(недвижение)

Нет, я могу ещё дышать!
И в спешке когти рвать до мяса,
И выжать максимум из часа,
Что я могла существовать

В подземной перекличке станций.
Я не свершила сочинять.
И в неумолчном вихре танца
Я всё ещё могу стоять,

Я всё ещё могу держаться,
Я всё ещё могу не спать.
Я всё ещё могу сражаться,
И гнать, опять, опять, опять.

Я всё ещё бегу вперёд!

Колёса тихо режут воздух
Над позолотой чёрных вод,
И слух подчас находит роздых
От оглушительных частот.

Пронзительная чернь! Картина
Реки дрожит в пустом окне.
Я созерцаю мир извне
Из грязного стекла витрины.

Но я ещё не разучилась
Вдыхать железных рельс прокат
И крыш арен округлый скат,
Как оживлённый экспонат,
Я слишком рано очутилась

В витрине. Метромост зажат,
Брега кричат фонарным светом.
Я меркну творческим заветом
И дерзкой жаждой эскапад

В прозрачной плоскости перрона,
Но ищет уж тетрадь рука.
И в торжестве стеклобетона,
В застывшем холоде вагона
Родится новая строка.

Университет
(обратно)

Я знаю — приземистый толос его вестибюля
И сбруя трамвайных путей миллиарды прощаний
Видели, равно как тысячи встреч, поцелуев.
Каждая станция — чьё-то воспоминанье.

Может быть, грянуло время учиться ценить.
Может быть, эти порывы ценней прочих знаний.
Я зарекалась творить — но могу ль сочинить
Что-то, что будет весомей моих же терзаний?

Мне мало эмоций, Москвы, метро и тебя,
Мне мало того же, чем я обладаю в избытке.
Мне мало любой сейминутной и дерзкой попытки
Познать своё чувство, кого-то иного любя.

Мне мало пустынной платформы, похожей на залы
Учебного здания светлостью полуколонн,
Квадратной концепцией, коей весь пол разделён,
И всё — тот мотив же, что виделся в стенах Шувала.**

Мне мало, мне мало, мне мало, мне мало, мне мало!



*До переименования 5 ноября 1990 года станция "Царицыно" носила название «Ленино». При смене названия станции в 1990 году для новых надписей были частично использованы старые. Например, заметно, что буквы «И», «Н» и «О» на путевой стене немного отличаются от остальных

** Имеется в виду Шуваловский корпус МГУ