Ты отразилась, а я

Говорят, еще двое пропали, уйдя в алый закатный туман.
Сняв собаку с цепей, мы на поиск зовем мужиков.
"Ну, и с богом" - шепчет старик и вращает стальной барабан.
Мы выходим под вечер, по следу от каблуков.

Ты прости меня, Марья, что всю ночь топил лунный свет,
В жаркой кузне сплавляя патроны из злости и веры.
Слышал, батька велел зарядить и его пистолет,
Говорил, мол отправим его к самому сатане на галеры!

Только бабки шептались, что врага просто так не возьмешь,
Не боится мол мертвое серце ни пуль, ни сурового холода.
Я заради тебя не поверю в ту бабскую ложь,
Вплавлю мерзкого гада в могилу с осины и олова.

У меня две сестренки, не чады, но все же растут.
У меня есть и ты, моя Марья - январьское чудо.
И я лягу костьми, лишь бы мир воссоздать и уют,
И я душу отдам, лишь бы было спокойно повсюду.

Потому и иду, по колено в болотистой жиже,
А по нам, по живым, панихиду справляет вожак.
Волки жмутся к земле, понимаю: мы стали чуть ближе,
Еще ближе к тому, что зовется "последний наш шаг".

Он спускался степенно по отвесной несущей стене,
Распуская улыбку на бледных холодных губах.
Ему было занятно, мне было занятно вдвойне.
А у наших мужчин среди ребер морозился страх.

Не мигая смотрел, а казалось, моргал целый век,
Только взгляд стеклянел и как карточный домик валился
Наш сосед, твой отец и еще дюжин пять человек
А он жадно смотрел, упивался, пока не напился.

Как вернулся домой - я не помню, ну вот тебе крест,
Вот, принес от отца горсть монет - вашей жизни залог.
Женихи очень часто снуются по дому невест,
Я к тебе не входил, и сейчас лучше через порог.

В твоем доме зеркал понавешано словно икон.
Ты боялась ступить, не скосив взором глаз-янтаря.
Оставаясь единой надеждой, и совсем не смотря на закон
Я тебя обнимал. Только ты отразилась, а я...