Чьи-то черные колготки

05.04.18

Огромны, вчерченные в небо,
стоят две черные скалы.
Деревья, как по трафарету,
ложатся на пустой пейзаж.
И вдалеке, за километры,
в толщу воды устремлены
дрожащим мелом блики света
спиртовки ночника луны.
Там вырезали из пространства
снежинки дети из яслей.
Делил на тридцать равных пластов
труп времени больной мясник.
Разлился черно-синим маслом,
прибоем гулким в ночь запел,
слюной в раскрытой неба пасти,
мой океан, вонзив в предел
вербальный свои воды правды.
Пытаясь донести в словах
все тридцать истин Бодхисаттвы:
парламент птиц и есть Симург.
Прогнувшимся под богом матом
небо скрипело. В коже тел
видны проростки незабудок,
мой экзистенциальный страх.
И бледными руками Евы,
прозрачным светом мир объят.
Ребро Адама съела первым
стая бродячих грязных псов.
Весь человек есть сбой системы,
при этом есть ее ядро.
Он есть зеленый сад Эдема
и тот, кто съел запретный плод.

Окно (за ним — картина Ротко)
делило на два шумный мир.
Так ненавязчиво и кротко
стреляли тонкие гудки.
Шаги, глаза, парфюма нотки,
сиденья, пьяный пассажир,
чьи-то черные колготки,
лазурью в небе тек акрил.