Маадай-Кара. Песнь 2-я Часть 3

...Все вызнала Эрлика дочь —
Колдунья черная, как ночь,
Про Когюдея до конца:
Он съел верблюда-вожака,
Четырехлетнего самца.
Он съел подменного быка.
Сидел в аиле у отца.
Теперь он скачет по долам,
Чтоб выведать у желтых лам,
Где спрятана Кара-Кула
Душа, исполненная зла.
«Теперь мой муж Кара-Кула
Положит на рукав башку.
Коню его не знать седла —
Подохнет серый на скаку.
Я мужа не предупрежу,
Ему про это не скажу.
Пусть Когюдей угонит скот,
Домой родителей вернет,
Тогда наступит мой черед,
И я достигну своего —
Я выйду замуж за него.
Жить на земле привыкла я —
В подземный мир не опущусь.
По нраву эти мне края —
К Эрлику я не возвращусь...»

Тверда под конскою ногой
Вершина золотой горы,
Тастаракай с вершины той,
Дугою вставшей под луной,
Взглянул в окрестные миры:

Неугасаемо-светла
Земля богатая была...
Невыгорающих камней
Пестреют россыпи на ней.
Ставосьмигранные хребты
Сияют, лунно-золоты.
Равнина белая видна
За черной крепостью-горой.

Морская синяя волна
С небесной спорит синевой.
Здесь по долинам и горам
Раскинулись владенья лам.
Семь одинаковых отцов,
Семь всемогущих мудрецов
Определяют наперед —
Кто, как и сколько проживет,
Чьей и когда кончины год,
Какая, где душа живет,
И что кого в грядущем ждет,
Какою смертью кто умрет.
Кааны множества племен
Ходили к ламам на поклон,
Упрашивали желтых лам:

«Скажите, — умоляли, — нам,
Как мирно и свободно жить,
Предел несчастьям положить?»
У коновязи семь коней,
У лучшей юрты — семь огней,
Семь мудрецов собрались в ней,
В граненой юрте золотой,
У ламы старшего на той.
А наш Тастаракай пока
В одежде рваной бедняка
Спускался медленно с горы.
Из летних листьев и коры
Сосуды сделал для вина.
Вот впереди в цветах, красна,
Поляна пышная видна.
Сорвал он семьдесят цветков —
Напиток пьяный сотворил,
Он рой пахучих лепестков
В вино хмельное превратил.
Тажууры (38) с молодым вином
Он приторочил поскорей,

С горы в седле берестяном
Поехал с песнею быстрей.
Торбок нагруженный спешит,
Подпруга ивова шуршит,
Скрипит седло под бедняком,
Шапчонка драная на нем.
У коновязи желтой, там,
Где юрта старшего из лам,
Торбока он остановил,
Златые двери отворил,
Шапчонку войлочную снял,
Слова приветствия сказал.
И перед младшим ламой он
Застыл, почтительно склонен,
И перед главным мудрецом —
Земли дотронулся лицом.
Вино принес и тихо сел
В углу — услужлив и несмел.
Всевидцы пьяные галдят,
Семь желтых лам, смеясь, глядят
На нищенский его наряд,
Высокомерно говорят:

«Густо у суки молоко,
Богатый разум у раба!
Зачем, скажи, так далеко
Тебя забросила судьба?
Дороги из какой земли
Тебя, бродяга, привели?»
«Мой путь был труден и далек,
Преодолел его торбок.
Торбока синего догнать —
Таких под солнцем нет коней.
Я — богатырь, хочу узнать
О жизни будущей моей.
Кааны в нынешние дни
Зверью безумному сродни —

Злы и воинственны они.
К вам за советом прибыл я.
Чтоб не прервалась жизнь моя,
Что надо делать, как мне жить -
У вас узнаю, может быть?
Наполнил юрту шум и гам,
Семь пьяных мудрых желтых лам,
Смеясь, хватались за бока,
Слова услышав бедняка.
"Да, богатырский твой торбок
Сильнее всех земных коней,
А ты, Тастаракай-сынок,
Мощнее всех богатырей!
Бесценны жизни вашей дни,
Для всей земли важны они.

Какой ты молодец, сынок,
Что, не жалея конских ног,
Алтай великий пересек,
Узнать судьбу приехал к нам,
Проведал одиноких лам!" -
Так ламы пьяные галдят,
Так, насмехаясь, говорят:
"Побудь у нас хоть пару дней,
Нас защити и обогрей.
Устали думать мы без сна,
Уж нету сил налить вина.
Когда захочешь покурить,
Огня не можешь раздобыть,
Золой покрылся наш очаг,
Затмился свет у нас в очах,
Кругом такая темнота -
Чёёчёй проносишьмимо рта!.."
Остался парень в юрте жить,
Великим мудрецам служить.
Несет в ладонях уголек,

Чтоб прикурить почтенный мог,
И каждому вина нальет,
С красивой песней подает,
Пить захотят — несет воды.
Такие у него труды.
Прямее дудки он сидит,
Великим ламам в рот глядит,
Желание — опередит.
Тастаракай не ест, не спит,
Всевидцев молодым вином
И ночью потчует и днем.
Протяжно, весело поет,
За чашкой чашку подает.
И вот, блажен — и пьян и сыт,
Великий лама говорит:

«Давно кааны всей земли
Дорогу в наш аил нашли,
И каждый о своей душе
Спросил с почтением уже.
И лишь Кара-Кула каан,
Кровавоглазый великан,
У нас, однако, не бывал
И о душе не узнавал.
Конечно, кровь Кара-Кула
В боях на землю не текла,
Душа за долгие года
Не прерывалась никогда.
Не потому ль, спесивый, он
К нам не приходит на поклон?»
Другого ламы речь была:

«Мы о душе Кара-Кула,
Видать, не знаем ничего,
А потому и нет его.
Свою судьбу он знает сам
И не тревожит желтых лам».
Тут третий лама их прервал,

Мудрец всевидящий, сказал:
«Не знает о судьбе своей
Всепоглощающий злодей.
Но нету проще ничего,
Чем о судьбе узнать его:
На дне небес, где вечный мрак,
Сияют звезды Юч-Мыйгак (39)—
Три Маралухи, и в одной
Запрятан ящик золотой...»
Четвертый лама перебил
Всевидящего мудреца:

«А в ящике — ты не забыл?—
Перепелиных два птенца.
В одном душа коня его,
В другом — каана самого.
И если тех птенцов поймать,
Посередине разорвать,
Каана жизнь и жизнь коня —
Прервутся до заката дня».
Но пятый лама тут вступил,
С сомнением проговорил:

«Судьба его такая. Но
Подняться людям не дано
В холодный занебесный мрак,
Достичь созвездья Юч-Мыйгак
И у одной из маралух
Достать сундук из живота...»
Шестой мудрец подумал вслух:

«Задача эта не проста.
Но соблаговолит судьба
Алыпу даровать успех,
Коль мараленка Андалба (40) —
Телка небесных самок тех —
Сумеет он в тайге поймать
И станет мучить-донимать,
Теленок примется кричать,

Трех маралух небесных звать.
Достигнет занебесья крик,
И вот тогда, на краткий миг,
На землю спустятся они.
И могут тут прерваться дни
Зловещего Кара-Кула,
Коль богатырская стрела
Распорет брюхо самки той,
В которой ящик золотой,
Коль богатырская рука
Поймает, разорвет птенцов —
Каан умрет наверняка,
Настанет мир в конце концов.
А мараленок спрятан тот,
Где у слиянья синих вод
Был раньше каменный аил,
Где со своим народом жил
В сиянье славы и добра
Седой алып Маадай-Кара...»
Седьмой мудрец заговорил,
Обеспокоенный, — вскочил :

«Ээй, покуда речь текла
Тут о душе Кара-Кула,
Тревожно стало почему
Большому сердцу моему?»
Так обо всем бедняк узнал,
Все речи разумом впитал.
В чёёчёях горькое вино
Еще проворней подает,
Вручая пьяное вино,
Еще красивее поет.
Последний опустел сосуд...
В холщовой одежонке тут
Из юрты выбежал бедняк,
Вскочил в седло, воскликнул так;

«Прощайте, желтые отцы!
Спасибо, ламы-мудрецы!»
Понуро пасшийся торбок
Ударил парой задних ног
И вместе с всадником исчез.
Касаясь гривою небес,
Копытом задевая лес,
Пропал, как быстрая стрела,
Пути его укрыла мгла.

Семь желтых лам удивлены,
Семь мудрецов изумлены.
И лунную сутру они
Достали, начали листать,
И книгу мудрости они
Взялись внимательно читать.
Разобрались, перелистав,
Про все узнали, прочитав;

Сын старика Маадай-Кара,
Сказала лунная сутра, —
Теперь всевидцев посетил
И мудрецов перехитрил.
И, о душе врага узнав,
Алып отправился домой,
Туда, где морем пышных трав
Алтай раскинулся родной.
Стрелою конь его летел,
Путь трехнедельный одолел.
Переглянулись мудрецы,
Сказали желтые отцы:

«Достигнет цели Когюдей,
Освободит своих людей.
Клыкастый конь, исчадье зла,
Наверно, рухнет на скаку.
Злодей каан Кара-Кула —
Положит на рукав башку...»
А храбрый Когюдей-Мерген,
Преобразившийся в орла,
Раскинул выше горных стен
Четыре мощные крыла.
Стал волком темно-сивый конь,
Среди долин, во мгле тайги
Чредой озер впечатал он
Четыре быстрые ноги.
Так до земли своей родной,
Не утомленные ничуть,
Они свершили за семь дней
Семидесятилетний путь.
Тут на землю орел упал —
Сорокарогий встал марал.
Бегущий волк к траве припал —
Тридцатирогий встал марал.
В заросший буйным лесом лог
Маралов черных путь пролег —
Деревья валят, с корнем рвут,
И день ревут и ночь ревут.
Сынок небесных маралух
Забился в заросли, затих
И, чутко затаивши дух,
Он с удивленьем слушал их.
«Какие звери, — думал он, —
В мой лог заходят с двух сторон?
И отчего они без сна
Ревут с темна и до темна?»
Стерпеть неведенья не смог,
Покинул заросли телок,
Взлетел на черную скалу
И дважды проревел во мглу.
И тут же, яростно дыша,
Рогами сухостой круша,
Лес выдирая из земли,
К нему маралы подошли.
Свои ветвистые рога
В бока небесного телка
Вонзили с ревом с двух сторон,
И жалобно взмолился он:

«Хотите вы меня убить!
Я вас обидел, может быть?
За что вдвоем средь бела дня
Набросились вы на меня?»
И в тот же миг один марал
Прекрасным аргамаком стал.
И Когюдеем тут же стал
Вослед за ним другой марал,
Свой настоящий принял вид
И мараленку говорит:

«Зла на тебя я не таю,
Кровь молодую не пролью.
Я сам воюю против зла,
Его несет Кара-Кула.
Зверь, пожирающий людей,
Всепоглощающий злодей
Угнал в неволю мой народ,
Украл мой разномастный скот.
Отец и мать мои в плену.
За эту тяжкую вину
Я расквитаюсь до конца,
Убью каана-подлеца.
Пойми, тебе мы не враги,
Тебе не сделаем мы зла,
Но ты добыть нам помоги
Злой черный дух Кара-Кула.
На дне небес, где вечный мрак,
Сияют звезды Юч-Мыйгак —

Три Маралухи, и в одной
Упрятан ящик золотой.
В нем два птенца на самом дне.
В какой бы ни был стороне —
Каана серый конь падет,
Живым каану не бывать,
Коль кто-нибудь птенцов найдет,
На части сможет разорвать.
И, я прошу тебя, мычи,
Как можно жалобней кричи,
И разбуди печалью слух
Трех поднебесных маралух».
В ответ теленок промычал,
Так мараленок отвечал:

«Я вижу, цель твоя светла,
Ты никому не хочешь зла.
Тебе, алып, я помогу,
Чтоб отомстить ты смог врагу.
Вон там, у моря, под горой,
Засаду тайную устрой,
Лук приготовь, сиди и жди
Да за вершиною следи.
Я стану жалобно кричать,
Трех маралух на помощь звать.
Мой жалобный услышав крик,
Они слетят на краткий миг,
На землю спустятся они.
Коль мимо стрельнешь — не вини,
Коль метко — не благодари.
Мир этим землям подари,
От зла Алтай оборони,
Покой на родину верни».

С корнями пышный мох содрав,
Толстенный дерн пластами сняв,
У моря, среди черных глыб,
Укрылся-спрятался алып,
Дыханье затаив, лежит.
Семь суток Андалба визжит,
Семь суток Андалба ревет,
Семь суток маралух зовет.
Вдруг—трех небес качнулась высь,
Печенки самок сотряслись
От сильной жалости к сынку,
Их призывавшему телку.
И тройка самок маралух,
Телами обратившись в слух,
Услышав крик сынка и вой,
Покинув звездные миры,
Застыла на вершине той
Шестиступенчатой горы.
Ждут, вечный страх переборов,
С какой из четырех сторон
Теленка донесется рев,
Раздастся мараленка стон.
В засаде Когюдей-кюлюк
Сидел, согнув могучий лук.
От напряжения того
Сошлись лопатки у него.
Семь суток он сидел без сна
С темна в засаде — до темна.
И тут он выпустил сквозь мглу
В трех маралух свою стрелу.
Живой огонь зажег ее
Стремительное острие,
А правый воина кулак
Ночным костром прорезал мрак —
Рой быстрых искр сверкнул на нем
Всеопаляющим огнем.
И зашумело дно небес,
И загудел алтайский лес,
Заря средь ночи занялась,

Земли поверхность сотряслась.
Живая красная стрела
Из маралух одну нашла,
Гремя, из маралухи той
Пал наземь ящик золотой,
И чутких самок след исчез
На дне глубоком трех небес.

Могучий Когюдей-Мерген
С затекших поднялся колен,
Вслед маралухам прокричал,
Печально голос прозвучал:

«Я против вас не мыслил зла.
Зло сотворил Кара-Кула,
Он захватил мой белый скот,
Поработил родной народ,
Старушка мать, старик отец
В неволе горькой у него.
Ищу пути я, наконец,
Убить каана самого!
Не из корысти или зла
Была в вас пущена стрела...»
Со дна небес, пройдя сквозь тьму,
Ответный крик летит к нему:

«Ты цели праведной своей
Скорей добейся, Когюдей!
Кара-Кула кроваво жил,
Злодей погибель заслужил.
Клыкастый конь, исчадье зла,
Теперь подохнет на скаку,
Наверняка Кара-Кула

Положит на рукав башку».
Мычанье маралухи той,
В чьем брюхе ящик золотой
Был рядом с печенью сокрыт,
До слуха воина летит:

«Я думала, спасенья нет:
Страдала я немало лет,
Был для меня болезнью злой
Проклятый ящик золотой,
Мученьем внутренностей был.
Но ты меня освободил.
Счастливых дней судьбе твоей,
Спасибо, славный Когюдей!..»
Алыпу отвечали так
Три маралухи — Юч-Мыйгак.
Тяжелый ящик золотой
Поднял алып над головой
Да изо всех могучих сил
На черный камень опустил,
Об триждыострый пуп земли
Проклятый ящик расколол,—
И волны по земле пошли,
Гул в подземельный мир дошел.
Заслышав грохот над собой,
Дрожат алмысы (41) под землей.
Распался ящик золотой,
Перепелята взмыли ввысь,
На молодых своих крылах
Над синим лесом поднялись,
Исчезли в белых облаках.
«Что делать? Как тут поступить?
Как их поймать-остановить?» —
Подумал Когюдей, и вот
Он из кармана достает,
Бросает ввысь над головой
Девятигранный камень свой.

Непроницаемою мглой
Закрылся месяц молодой,
И черною завесой вмиг
Затмился солнца ясный лик.
Как черная вода густа —
На всем Алтае темнота.
Девятигранный камень свой,
Подброшенный над головой,
Поймал могучий Когюдей,
И нити солнечных лучей
Собрал в чудесный камень тот,
Заставил их играть, и вот,
Шагая быстро взад-вперед,
Свет на ладонях носит он.
Одновременно с двух сторон
Явились наши беглецы —
Перепелиные птенцы.
Увидев чистый свет-огонь,
Алыпу сели на ладонь.
Он их, не мешкая, поймал,
В кулак негодников зажал,
В платок широкий завернул,
В карман засунул боковой,
Луне и солнцу свет вернул,
Подбросивши над головой
Девятигранный камень свой,
И залил свет Алтай родной.

Свершив дела, в сиянье дня
Он сел на верного коня,
И к стойбищу Кара-Кула

Его дорога пролегла.
Передней парой стройных ног
Играет темно-сивый конь,
Танцует задней парой ног
Красивый белогривый конь.
Не приминая мягких трав,
Он легкой иноходью мчит,
Высоких не ломая трав,
Подобно ветру, он летит.
На дудке принялся играть,
Запел протяжно Когюдей,
Чтобы дорогу скоротать
К аилу матери своей.
Как пар — дыхание коня —
Переполняет дол и лес.
Алыпа лик светлее дня,
Он затмевает синь небес.
Горит в глазах его огонь,
Летит неудержимый конь.
Передней стукнет он ногой —
И четырехнедельный путь
У Когюдея за спиной.
Ударит заднею ногой —
Окажется годичный путь
За богатырскою спиной.
Дорогу в семь десятков лет
Конь за семь дней, как легкий свет,
Не прерываясь, пролетел,
Без отдыха преодолел.

Пустив коня по склону в пляс,
Поднялся на гору кюлюк.
«Места знакомые для нас —
Земля железная вокруг»,—
Сказал алып, взглянув с горы.
Железный тополь без коры

Роняет с грохотом листву.
Сквозь тучи видно синеву.
В железной изгороди скот
Обеспокоенно ревет.
И за решетками тюрьмы
Люд светлоликий среди тьмы
Обеспокоенно шумит,
Цепями тяжкими гремит.

Над миром утвердивший власть,
На сером ездящий коне,
Сидит, с охоты возвратясь,
Кара-Кула в своей стране.
Но темно-серый тощ, понур,
Запали мокрые бока.
Кара-Кула устал и хмур,
Совсем похож на старика.
И говорит супруге он:

«Я, неслабевший,— ослабел.
Неутомимый — утомлен,
Я, неболевший,— заболел.
Напасть какая, не пойму,
Свалила моего коня.
И что, неведомо уму,
Ломает тело у меня?..»
Его жена Кара-Таади,
Рожденная в подземной тьме,
Душа зловещая в груди,
Одно коварство на уме,
Достала лунную сутру,
Проворно принялась листать,

Открыла толстую сутру,
Поспешно принялась читать.
Узнала: жизнь Кара-Кула
К концу заметно подошла.
Но не сказала ничего,
Все утаила от него.
Надеждой тешилась своей:
«В подземный мир не опущусь,
Мне станет мужем Когюдей,
К отцу теперь не возвращусь...»

*

39 Юч-Мыйгак — Три Маралухи, алтайское название пояса Ориона

40 Андалба — мифологический зверь. Здесь так назван мараленок.

41 Алмысы — маленькие, обросшие шерстью злые духи — бесы с острыми когтями, выпивающие кровь людей.