Маадай-Кара. Песнь 2-я Часть 2

Бедняк в седле берестяном,
Рванье холщовое на нем,
Торбока прутиком хлестнул,
С горы в долину повернул.
Конек худой с горы идет,
Тастаракай в седле поет.
Протяжно, звонко он запел —
Сухой кедрач зазеленел,
Запел красиво, звонко он —
И запестрел цветами склон.
И эту песню бедняка,
Летящую издалека,
Услышала Алтын-Тарга
И отошла от очага,
Сказала, двери отворив:

«Родной напев, родной мотив
До боли за душу берет.
Послушай, кто это поет?»
Поет бедняк Тастаракай,
Летят слова из края в край.
И голос, звонче серебра,
Достиг ушей Маадай-Кара.
«Негодник, звонко так поет —
Тревожит, за душу берет...
Судьба в страну Кара-Кула
Его откуда занесла?»

Алыпа испытать позлей
Решила Эрлик-бия дочь:
И семь десятков кобелей,
Свирепых, черных, точно ночь,
Она спустила на него
И натравила на него.
Хотели в клочья разорвать
Они коня и седока,
Пустились за ноги хватать,
Кусать торбока за бока.
Алып в одежде бедняка
Их начал прутиком хлестать,
Рассек им спины до костей,
И стая черных кобелей
Сбежала, жалобно скуля,
Ногами еле шевеля.

Колдунья черная опять
Решила парня испытать.
Тут стала даль еще черней,
Тут стала степь еще мрачней —
То семьдесят быков по ней
Огромных — каждый как скала,
Вперед колдунья погнала.
Встает от топота быков
Пыль выше белых облаков,
Идут торбока забодать.
Бедняк в седле берестяном
Их начал прутиком хлестать.
Так сек, что мясо от костей
Поотставало у зверей.
Ревя, как малые телки,
Ушли свирепые быки.

Подъехал к коновязи он,
К нему бегут со всех сторон
Зайсаны черные, кричат:

«Тастаракай, пошел назад!
Не место кляче у столба,
Не место в юрте для раба!»
В другие двинулся места,
Но у загонов для скота
Кезеры черные кричат:

«Тастаракай, пошел назад!
У нас огромные быки,
И каждый зол, и всякий лют,
Они торбока на куски,
На клочья мигом разорвут.
Быстрей отсюда уезжай,
Иль будешь пешим, так и знай!»

Поехал дальше он, гоним,
И там «коня» остановил,
Где оказался перед ним,
Как сердце, маленький аил.
Он дверь из дранки отворил,
Вошел в родительский аил,
Сел, шапку войлочную снял,
Учтиво, вежливо сказал:

«Хозяева, эзен, эзен!
Почтенные, эрмен, эрмен! (34)
К вам, проезжая этот край,
Заехал я, Тастаракай».

«Ну, здравствуй, здравствуй, паренек!
Наверно, путь твой был далек?
Поведай — из какой земли
Тебя дороги привели?
Располагайся отдохнуть.
Скажи — далеко ль держишь путь? » —
Старик Маадай-Кара спросил,
Седой алып проговорил.
Сказал Тастаракай в ответ:

«Ээй, почтенный, много бед
Творят кааны в наши дни,
Злы и воинственны они,
Зверью безумному сродни.
И как узнаешь наперед —
В каком краю погибель ждет?
Хозяева, скажу я вам,
Хочу узнать у желтых лам —
Где спрятана душа моя.
За этим и поехал я
Из-за семидесяти гор,
Из-за бесчисленных долин,
Через лесной, степной простор,
Через полет речных стремнин,
Сквозь моря ядовитый жар,
Меж скал зловещих Дьер-Дьюмар.
И на пути заехал к вам,
Ища владенья желтых лам.
Проделав многолетний путь,
Маленько надо отдохнуть.
Торбок колени подогнул —
Пускай пощиплет он травы.
Я в юрту вашу заглянул,
Меня не прогоняйте вы».
Алтын-Тарга молчит, она
Испугана, удивлена.
И старец слушал, изумлен,
Но, речь дослушав, плюнул он:

«Жирнее нету молока,
Чем у собаки, говорят.
Хитрее, чем у бедняка,
Ума не встретишь, говорят.
Не потому ль, что тощ и гол,
Меж скал зловещих ты прошел?
Не потому ль, что худ торбок,
Перелететь он море смог?
Будь гостем, парень, но смотри —
Поедешь дальше—так не ври...»
Тут принесла старушка-мать
Посуду — гостя угощать.
На углях подогрела в ней
Лягушек мясо, мясо змей,
Все это в чашку налила,
Тастаракаю подала.
Он чашку не донес до рта,
Глядь — а она уже пуста.
Маадай-Кара не углядел,
Когда он выпил все и съел.
Отставил чашку, говорит:

«Я отдохнул теперь и сыт.
Кто вдоволь мяса змей поест,
Тот славным станет, говорят.
Кто лягушатины поест,
Кааном станет, говорят».
Старик Маадай-Кара изрек:

«Ты не сердись, прости, сынок,
На нас с обидой не гляди.
Тут правит всем Кара-Таади.
Мы на тебя не держим зла,
Все зло здесь от Кара-Кула.
Чтобы огонь наш не зачах —
Помет бросаем мы в очаг.
А чтобы не пропасть самим —
Еду поганую едим.
И горше нашей жизни — нет,

Нас, стариков, на склоне лет
Злодей рабами сделать смог
И нами правит, словно бог...»

Слова почтенного отца
Алып дослушал до конца,
Поднялся с шумом, возмущен,
Аил покинул быстро он.
Когда обратно прибежал,—
«Ээй, почтенные,— сказал,—
Кто хочет есть, тот будет сыт.
Я тут приметил,— говорит,—
Девятилетнего быка —
Большого стада вожака.
На расстоянье в год пути
К быку тайком не подойти.
С пути недельного, видать,
Он разбегается бодать.
И все бы это — ничего,
Но вот задача — у него
На роге остром, как игла,
Людские сгнившие тела.
Коль не побрезговать и взять
Да шкуру черную содрать,
Освежевать быка, сварить,
То что за это может быть?»
Смеясь, сказал Маадай-Кара:

«Колоть быка пришла пора,
Ведь для приезда твоего
Каан выкармливал его!»
Тастаракай опять вскочил,

Из юрты с шумом поспешил,
И вынул острый нож складной,
И камень сжал в руке другой.
Быка ударил что есть сил,
До мозга голову пробил.
Бык враз колени подогнул,
Долину черную боднул.
Алыпа быстрый нож-томрок
Мгновенно глотку пересек.
Не мешкая, Тастаракай,
Не отдохнув, Тастаракай
Схватил быка за пару ног,
По камням с шумом поволок,
К дверям аила подтащил,
У ног отцовских опустил.
Седой отец заголосил:

«Эх, парень, что ты натворил!
Не знаешь ты — кого убил!
Сама Кара-Таади на нем,
Колдунья, ездила верхом!
Каан за этого быка
Убьет меня наверняка...»
Покуда горевал старик,
Тастаракай в единый миг
На части мясо разрубил,
В котел над очагом сложил.
Из шкуры две подпруги свил,
У ног отцовских опустил.
«Кааны в нынешние дни
Зверью безумному сродни.
И пара лишняя подпруг,
Коль кочевать придется вдруг,
Вам пригодится»,—так сказал,
Из юрты с шумом побежал
И с шумом он вернулся вмиг,
Сказал: «Послушай-ка, старик,

О чем хочу я рассказать:
Увидел невидаль опять —
Самца верблюда-вожака:

Как тополь, шея высока,
Горбы — две голые горы,
Клыки огромные — остры,
Брюшное сало вожака
Свисает точно облака.
Тяжелой тучности такой
И важной поступи такой
Ни у какой скотины нет,
Но на его коленях след
Того, что множество людей
Убил и растоптал злодей.
Коль, не побрезговав опять,
Самца-верблюда завалить
И шкуру с подлого содрать,
То что за это может быть?»
«Коль сила есть — тогда спеши,
И по дороге сам реши:
Из четырех верблюжьих ног
К какой прилипнешь ты, сынок».

Тастаракай легко вскочил,
Из юрты с шумом поспешил
И камень сжал в руке одной,
В другой — свой верный нож складной.
Тяжелым камнем подлеца —
Четырехлетнего самца —
Меж глаз ударил что есть сил,

До мозга череп проломил,
Верблюд свалился набок с ног.
Ножом Тастаракай-сынок,
Как будто молнией, взмахнул,
По шее зверя полоснул
И, ухватив за пару ног,
К аилу с шумом приволок.
Маадай-Кара загоревал,
Седой старик запричитал:

«Скажи, старуха, для чего
Я подзадоривал его
Убить верблюда-вожака?
Где разум был у старика?
Положит конь темно-гнедой
На гриву голову свою,
Я, воин старый и седой,
Теперь погибну не в бою.
Кара-Кула за вожака
Убьет меня наверняка...»

Покуда причитал старик,
Тастаракай в единый миг
С самца верблюда шкуру снял
И тушу вмиг освежевал,
На части мясо разрубил,
В котел вариться положил.
И быстро сделал два мешка
Из толстой шкуры вожака.
Алтын-Тарге мешки подал,
С почтеньем матери сказал:

«Кааны в нынешние дни
Зверью безумному сродни.
Бесправье, зло царит вокруг...
Коль кочевать придется вдруг,
Мешки сгодятся, может быть,
Чтобы посуду уложить».
Тастаракай, сказавши так,
Вмиг три долины обежал,
Валежник, сухостой-сушняк,
В три ветки обратив, собрал,
В аил отцовский притащил,
Огонь высокий распалил.

Огонь и жарок и высок.
Котел наполненный кипит.
Разделся парень и прилег,
И притворился будто спит.
Спина его обнажена.
Глядят Маадай-Кара с женой:

У парня родинка видна
С овечий глаз величиной.
«У ненаглядного сынка
Такая родинка была»,—
Промолвила Алтын-Тарга
И горько плакать начала.
Маадай-Кара, седой старик,
Печально головой поник:

«Как уродился он таким,
Откуда он и кто такой?
И почему с моим сынком
Схож этой родинкой большой?»
Так сокрушались старики,
Так горевали старики,
Горюя, плакали они,
Тут парень на ноги вскочил.
«Ээй, почтенные,— спросил,—

Вы горько плачете о ком?
С каким-таким я схож сынком?»
И вздрогнула Алтын-Тарга,
А вместе с ней Маадай-Кара,
Как будто враз два уголька
На них упало из костра.
Не поднимая глаз, сидят.
Скрывая правду, говорят:

«Ты, парень, молод и горяч.
Ты спал и принял смех за плач,
И принял шутки ты сквозь сон
За причитания и стон.
Как можно, парень, так шутить?
Такое старшим говорить?
Весенним днем любой торбок
Умеет весело скакать.
Веселый парень, ты бы мог
Удачней шутку подыскать.
Есть сын у нас, ты говоришь?
Убил верблюда и быка,
Со страха выдать норовишь
Себя за нашего сынка?
И нас ты хочешь, может быть,
Перед кааном обвинить?»

Торбок встряхнулся тут и вмиг
Он темно-сивым стал конем.
Бедняк встряхнулся и возник
Алып в обличии своем —
Прекрасный, сильный, молодой
Стал Когюдей самим собой:

Вновь светлолунное его
Лицо в сиянье золотом,
Лик яркосолнечный его
Сверкает чистым серебром.
Грудь, точно поле,— широка,

Как мощный кедр — его рука.
Лоб снега белого светлей.
Нос — как горы хребет прямой.
А полукружия бровей
Сравнимы с бархатною тьмой.
Ресницы — ели в куржаке,
Свет летних радуг на щеке.
Глаза — две синие звезды.
В урмане черной бороды
Ряды сверкающих зубов
Белей нетающих белков.
Язык — как пламя у него,
Красноречив алып-кюлюк,
Острее стрел слова его,
Пышнее, чем цветущий луг.
На пояснице, что крепка
И необъятно широка,
Смогли бы, только доведись,
Полсотни табунов пастись.
О хватке, если рассказать,
О силе, если говорить,—
Он может сопку оторвать,
Он может гору повалить.
Стан несгибаем у него,
Рожден могучим Когюдей,
Сильней алыпа — никого
Под солнцем нету из людей.
Суставы, каменно крепки,
Даны с рождения ему.
Не разогнуть его руки
В подлунном мире никому.
Когда он встанет в полный рост,
Десница вскинется мощна —
Затмится солнца свет и звезд,
Затмится полная луна.
Алыпа темно-сивый конь,

Прекрасный белогривый конь —
Красивей, преданней, верней,
Быстрее всех земных коней.
Литая, гладкая спина
Горит-блестит у скакуна.
Сто прядей темного хвоста
Касаются его копыт,
А грива пышная густа,
Как золотой поток висит.
Глаза — две полные луны.
Сквозь непроглядный мрак и тьму
Ему дороги все видны
И все пути видны ему.
Над легкой головой своей
Синь-облака средь бела дня
Стрижет он парою ушей,
Уздой богатою звеня.
Такого славный Когюдей
Имел прекрасного коня.

Не грохот падающих глыб,
Не грома рушащийся гул —
Прекрасный молодой алып
К своим родителям шагнул.
Ладонь широкую раскрыл
И за руку старушку взял,—
«О, здравствуй, мать»,— проговорил.
«О, мир тебе, отец»,— сказал.
Старуха мать, старик отец
Навстречу сыну поднялись,
Впервые в жизни, наконец,

У сердца — сердце, обнялись.
И счастливы отец и мать,
И выше счастья не сыскать —
Сынка в неволе повидать,
К груди тоскующей прижать.
«Берез алтайских сладкий сок
Меня с младенчества вспоил.
Алтын-Тарга, я твой сынок»,—
Алып счастливый говорил.
«Спасла от бед меня гора,
Родной Алтай меня взрастил.
Ты мой отец, Маадай-Кара»,—
Алып веселый говорил,—
Теперь уж вам, отец и мать,
Не горевать, не бедовать,
В неволе больше не бывать,
Домой готовьтесь кочевать.
Вы от сегодняшнего дня
Не беспокойтесь за меня.
За жизнь, что нищею была,
За свой народ взыщу вину,
Я отомщу Кара-Кула,
Я голову ему сверну.
Домой погоним белый скот,
Покинем нищенский аил,
Вернем на родину народ —
Я так, родители, решил.
Добьюсь того, чего хочу.
За чем приехал — получу.
Ну, а теперь, отец и мать,
Домой готовьтесь кочевать».
Покуда воин говорил,
Покуда речь текла, быстра,
Глаза в печали опустил
Старик отец Маадай-Кара.
Алтын-Тарга, старуха мать,
Стараясь виду не подать,
Взялась упрашивать сынка:

«Не по плечу тебе пока
Перебороть Кара-Кула,
Задача эта тяжела.
Родимый мой, сыночек мой,
Повороти коня домой...»
Едва договорила мать,
Старик стал сына умолять:

«Не торопись, сынок родной,
Обратно поезжай домой.
Не пощадивший никого —
Непобедим Кара-Кула,
Коварен, тело у него
Несокрушимо, как скала.
Он кровь народов льет рекой,
Пот подневольных пьет злодей,
Из черепа — его чёёчёй (35)
И посох из людских костей.
Он душу красную твою
Загубит, черный живоглот.
Главу прекрасную твою
Он с волосами оторвет.
Кара-Таади, его жена,
Любимая Эрлика дочь —
Узнает про тебя она.
Ты уезжай скорее прочь,
Пока не вызнала она
И не унюхала она,
И властвует в стране одна.
Не для того, не для того
Спасал я сына своего,
Не для того, не для того
Родной Алтай вскормил его,
Чтобы потешился злодей!
Сынок, домой езжай скорей.

Ты вдвое больше лошадей,
Не торопись, еще найдешь.
Таких, как мы с женой, людей
Откуда хочешь приведешь (36).
Коль суждено уйти — уйдем (37),
Но ты теперь вернись домой.
Коль помереть нам — тут умрем.
Не будь упрямым, мой родной...»
«Отец, я знаю: вскормишь скот,—
Достаток стадо принесет.
Поднимешь-вырастишь детей —
Для счастья старости своей.
Мои родные, очень рад,
Пройдя сквозь множество преград,
В аил родительский попал
И вас живыми повстречал,
Здоровыми увидел вас.
И я исполню ваш наказ.
Спасибо вам, отец и мать!
Быть может, встретимся опять...
В обратный путь теперь пущусь,
В родные земли возвращусь».

Он за края котел схватил,
Огромными глотками пил.
Куски верблюда-вожака
И мясо черного быка
Исчезли вмиг в провале рта,
Дошли, бурля, до живота.
Тут выплюнул он изо рта
Тяжелых множество костей,

А костяная мелкота
Повыскочила из ноздрей.
Алып с кошмы дырявой встал,
Своим родителям сказал:

«Съев мясо черного быка,
Я — отощавший, насыщен.
Сжевав верблюда-вожака,
Я — ослабевший, вновь силен».
Тут голове отца поклон,
Коленям матери поклон
Отдал с благодареньем он
И, попрощавшись, вышел вон...

Алып на землю пал ничком
И обернулся снова он
Тастаракаем-бедняком.
Упал на землю верный конь
Вслед за алыпом молодым
И обернулся снова он
Торбоком синим и худым.
Тастаракай в рваньё одет,
В берестяном седле сидит,
Ему родителей вослед
Благословение летит:

«Пускай имеющий язык —
Не оскорбит тебя, сынок.
Пусть ни шулмусы, ни Эрлик
Не победят тебя, сынок.
Пускай всегда ты будешь сыт,
Пусть не споткнется верный конь,
Пускай стрелою долетит
Домой твой темно-сивый конь...»

В рванье бедняк Тастаракай,
Зловещий покидая край,
В простом седле берестяном
Семь дней качается верхом.
К восьмому дню проехал он
Становья множества племен,
И скрыла расстоянья мгла
Владения Кара-Кула.
Даль перед ним так далека,
Что ворону не одолеть.
Степь перед ним так широка,
Сороке не перелететь.
Тастаракай в седле запел—
И луг цветами запестрел.
Протяжно, весело запел —
И лес листвою зашумел.
Песнь разливается, ее
В чащобе слушает зверье,
Забыв детенышей своих,
Своих зверенышей родных.
Оставив гнезда, вслед за ним,
Как туча, стая птиц летит.
Оставив норы, вслед за ним
Зверье, заслушавшись, бежит.
И легконог и златоглав
Бежит-танцует верный конь.
Не приминая пышных трав,
Галопом скачет верный конь.


*

34 Эзен, эрмен — алтайское приветствие.

35 Чёёчёй — чашечка для вина.

36 Таких,как мы с женой, людей откуда хочешь приведешь..— имеется в виду, что Когюдей-Мерген женится и будет иметь тестя и тещу, которые ему заменят родителей.

37 Коль суждено уйти — уйдем — уйти с этого мира, т. е. умереть.