1912

Историю описывал мой прадед,
события двенадцатого года, столетья
прошлого. В тетрадях жухлых, толстых,
пропитанных межеумьем континентов,
морями, омывающими страны,
и поколенья три спустя.
Я их нашла
на глубине шкафов, среди коробок
и родительских вещей, беспарных пар
поношенных туфлей, старинной утвари,
на самой глубине они лежали.
Сокровище двенадцати тетрадей
написанное почерком красивым,
размашистым, витиеватым. Глядя на эту
летопись наклоном,
все думаю, кем был он, Константин?
Мой русский прадед, мальчик из детдома…
Так вот, у плашкоутного моста
стояла рота. А Костя с отчимом
Иваном проходили мимо.
На ярмарку в Купавино пришли, у самой у Оки.
Построенные были в две шеренги,
по стойке смирно и держа винтовку,
у каждого в руке была такая.
А между ними,
мрачный и суровый, прохаживался штатный офицер,
принюхиваясь к каждому солдату.
Вокруг толпа, шатающаяся праздно,
народу собралась и ждали,
что же будет дальше?
Решил и дед Иван взглянуть. И вот, остановившись
против одного солдата
с опущенными по-украински усами,
он принялся его тянуть за ус, и приговаривать при этом скверно:
«Бочонком пахнет от тебя мерзавец, чую!»
А тот солдат ему в ответ холодно:
«Никак нет, Благородие Ваше.
И не бочонком вовсе!»
Но офицер, глумленье продолжая, тянул его за ворсы снова.
А тот несчастный
все стоял как встарь учили,
по правилам военного искусства,
но на щеках его возникли слезы.
И наконец, не выдержав отходит, два шага вспять,
берет винтовку с выкриком:
«Никак нет, Благородие Ваше! Не бочонком,
а Николаевской дешевой водкой!»
И не успел тот офицер понять,
солдат как по команде его колет – так, с выпадом,
нацеленным штыком.
Проделал он прием молниеносно,
опомнится и не успели.
Так все и ахнули! А офицер на землю повалился,
полиция потом прибыла, извозчика просили
легкового беднягу отвезти в больницу.
Впоследствии ходили слухи, что солдата
на много лет в ударный батальон ссудили.
Об этом происшествии услышал мой прадед Костя,
сидя у порога избы соседней,
среди мужиков и баб,
на теплом воздухе,
в ленивый, летний вечер…