В любви победа

Посвящается  моему деду, славному артиллеристу, командиру боевого расчёта, Курганову Илье Ксенофонтовичу, который участвовал в сражениях ВОв от первого до последнего дня боёв, был контужен, но после лечения в госпитале встал в строй, дошел до Кённингсберга, а потом и до самого Берлина. После объявления Победы над немецко-фашистскими захватчиками продолжил воевать с японцами, куда отправляли лучших из лучших бойцов, имеющих ценные военные навыки, и благополучно вернулся к своей любимой семье.
На фото мои дедушка и
бабушка Кургановы Илья и Прасковья.



Нам заграничные друзья  бросают обвиненья фразы,
Под боком самым у страны военные возводят базы,
Гудит тревогою набат в умах, но время уверяет,
Что Богородицы покров нас все еще оберегает.
Бывали годы и страшней для испытанья доброй воли,
В болотной топи полз солдат, дрожа от холода и боли,
Из окруженья хода нет – повсюду немцы, их собаки,
И даже разговора нет к «своим» пройти без смертной драки.
А там, в холодной зыби волн, еще четыре пехотинца,
Им всем придется до утра пробыть в воде – видны лишь лица.
Наутро выбрались чуть свет, забрали из укрытья пушку,
Добрались в часть свою едва – и нет им времени на сушку.
«В атаку!» - командир кричит, и  сытый немец  прёт навстречу,
Успели только что плащи сухие нацепить на плечи.
Как близок враг! Штык-нож. Окоп. И вот уже, взмахнув руками,
Упал мальчишка – он «чужой», - он с васильковыми глазами!..
Горячий день утих… Закат кровавым заревом пылает,
Походный ужин съев, солдат над фотографией вздыхает.
В письме Прасковьюшке, жене, напишет: все идет, как надо,
Как только кончится война, он будет с ней, любимой, рядом.
И так пешком, из года в год, дубася палкой гимнастерки,
Упорно шли из года в год по городам и по задворкам.
Прасковья пишет: «Сын здоров. Находим кое-что к обеду,
Молюсь все дни я за тебя. По слухам, скоро уж победа.
А перед тем, как ты ушел, в шинель твою «святые мощи»
На всякий случай вшила я и горсть земли из ближней рощи».
А в ночь усталый взвод уснул – и вскоре «фрицы» быстрой стаей
Бесшумно сняли караул, и спящих «финкой» убивали.
Илья поднял бойцов своих, налет лазутчиков отбили
И водку горькую потом в помин погибшим скорбно пили.
В кошмарном грохоте, дыму гранат, снарядов рвутся взрывы,
Но в час урочный на обед  враг четко делал перерывы.
Дивились «наши», но, свернув махорку туго в папироску,
И сами шли на перекур к своей обеденной повозке.
Однажды вызвал командир к себе Илью, над картой стоя:
«Нам информация нужна. Заданье будет не простое.
Добудьте, братцы, «языка»». Добыли. Вышли с ним на поле.
Река, раскинув берега, о жизни напевала вольной,
Поймали рыбку, и уху сварить призвали «кашевара»,
Похлебка, в общем, удалась, шел аромат над струйкой пара,
На дне вареную нашли лягушку – вот тебе огрехи!
Ребят повывернуло всех, досталось коку «на орехи»…
В очередном бою-аду пилот немецкий сбросил бомбы,
Илья - в грязи, контужен он, мычит, свои не слыша стоны,
В палате госпиталя врач больных заботливо обходит,
В себя солдат уже пришел, и руки-ноги целы вроде.
И снова – в строй! Европы стиль - своим убранством поражает.
И – взят Берлин! И на Рейхстаг флаг русский с честью водружают!
Среди берез, лугов, полей стремится эшелон в Россию.
Бежит Прасковьюшка встречать Илью, держа за ручку сына.
Их третьим сыном Вася стал, - отец мой, статный и веселый,
Он к старикам своим меня возил на выходной в поселок.
Я, деда слушая рассказ, играла с маленьким котенком,
И знала, что беда прошла, оставшись в кадрах кинопленок.
Полвека минуло легко, страница тех времен закрыта,
Но, закаленная в любви, победа наша не забыта.