somnium tertius

Зелёная дверь была открыта. Огромная дубовая резная дверь тёплого елового цвета, делившая мир белого сухого солнца и запыленных снующих фигур с миром темной прохлады мраморных стен и едва ли сибаритской беспечности, теперь была отворена, и ровно настолько, чтобы можно было прочувствовать эту невидимую грань, не сходя с места.
Когда глаза наконец привыкли к полумраку после света первой четверти дня, границы мягко очерченных деталей интерьера приблизились к своей исходной форме. Потолок уходил далеко ввысь и заканчивался абсолютно бесполезной люстрой начала прошлого века. Везде виднелись мотивы из красного дерева, от настенных панелей до причудливых фигурок, привезённых, видимо, с индийского полуострова и расставленных где попало, но со вкусом. В арочных окнах, в зеленом стекле многочисленных миниатюрных светильников, в цветастых мозаиках прослеживались отголоски совершенно неувядшего art nouveau. Стекла оказалось даже больше, чем виделось ранее: почти на каждой горизонтальной поверхности стояли сервиз или его составляющая, все идеально начищенные, слишком идеально для не самого совершенного антуража, однако именно эта прелестная деталь дополняла визуальную картину места, название которому могли дать лишь те, кто обитал здесь хотя бы пару декад.
Но даже глазу было не под силу увидеть все, что предлагала эта обитель. Скорее, наоборот. Надо было видеть не глазами. Куда шире открывается обзор посредством иных чувств.
Радужный хрусталь звенит ксилофоном, поёт арфой, трепещет стрекозьим крылом. Бархат обивок стелется прохладными мхами, шкурой гепарда, вьется песками древних дорог. Воздух, сквозящий из глубин комнат, переходящих из одной в другую и сливающихся как слово-бумажник, горчит абсентом и кислит табаком. Отовсюду льются ароматы, чужие и знакомые, водяных лилий и орхидей, ветхих книг и древесного лака, кожаных туфель и женских духов. Ароматы, несущие историю, не вытесняемую временем.
Запахи как ничто другое пробуждают память.