Pan With Us by R. Frost

Пан с нами

Вышел Пан из рощи своей заповедной,
Постоял, обдуваемый легким ветром:
Ни дымов, ни крыш вдали не заметно,
Видят серые словно мох глаза:
Край холма, долина – кругом леса.

Кора – что шкура его седая.
Это благо! Копытом землю ударит -
Скудное пастбище, где витает
Мелодия флейты его, где он
Повелевает с древних времен.

Мир знало сердце его когда-то;
Никто не ходил на холм с небогатой
Сезонной травой, только дети рады
Позвенеть деревенским ведром, они
Мало видят, секреты им не нужны.

Он отбросил флейту – ее не научишь
Песням нового мира, старых созвучий –
Синей сойки знак, ее голос скрипучий,
Хныканье ястреба в вышине –
Ему, и любому, хватало вполне.

Времена изменились, не те, что прежде.
Флейта так ослабела, что нет надежды
Можжевельника ветку качнуть, иль нежных
Васильков компанию у ствола.
Бесцельный выдох – ее игра.

Радость язычников – то искусство,
Что знала флейта, другие чувства
В мире чужом, здесь все стало пусто.
Лег, цветок оборвал – отвернулся опять:
Играть? Но что он должен играть?

 Pan With Us

 PAN came out of the woods one day,—
 His skin and his hair and his eyes were gray,
 The gray of the moss of walls were they,—
 And stood in the sun and looked his fill
 At wooded valley and wooded hill.         
 
 He stood in the zephyr, pipes in hand,
 On a height of naked pasture land;
 In all the country he did command
 He saw no smoke and he saw no roof.
 That was well! and he stamped a hoof.       

 His heart knew peace, for none came here
 To this lean feeding save once a year
 Someone to salt the half-wild steer,
 Or homespun children with clicking pails
 Who see no little they tell no tales.         

 He tossed his pipes, too hard to teach
 A new-world song, far out of reach,
 For a sylvan sign that the blue jay’s screech
 And the whimper of hawks beside the sun
 Were music enough for him, for one.         
 
 Times were changed from what they were:
 Such pipes kept less of power to stir
 The fruited bough of the juniper
 And the fragile bluets clustered there
 Than the merest aimless breath of air.         

 They were pipes of pagan mirth,
 And the world had found new terms of worth.
 He laid him down on the sun-burned earth
 And ravelled a flower and looked away—
 Play? Play?—What should he play?