дневник Мессинга

Дар Божий- или наказание,
провидеть- и не в силах изменить,
что правда, вплоть до самобичевания
и зная дату смерти- как с такою ношей жить?

Вольф Мессинг.
Кто не слышал этого имени, не читал о нём, не смотрел многосерийный фильм.
Мне посчастливелось с мамой видеть его сеансы чтения мыслей, нахождения предметов
на гастролях в Симферополе где-то в начале 50-х.
Сколько тайн и легенд вокруг этого имени, отзывов современников, поражённых психологическими опытами; ассистентов и свидетелей, оставивших воспоминания о нём.
В интернете чего только не прочтёшь о нём - от телепата-ясновидца до полуграмотного афериста с нечленораздельным русским языком.
И вот сегодня приводится дневник , долгие годы находившийся в архивах ГБ после смерти Мессинга и после развала Союза оказавшийся за рубежом.
И поневоле, читая  дневник(он приведен и в интернете)- в буридановом раздвоении: да он ли автор художественного произведения- описания необычной жизни, или это чья-то шутка
(была же афёра и с "дневником" фюрера)
 Но в любом случае- читается с неослабевающим интересом, как продолжения серий ЖЗЛ.



...........................................
Автор книги: Вольф Мессинг

"Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина" М-2017, стр 3-191

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
в интернете

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

***
7 сентября, Рио-де-Жанейро
Спасибо Леону, он все устроил, и у меня никаких проблем с бразильской полицией не возникло. Напротив, мою версию дружно признали, и стала она официальной. Аминь.
В Рио-де-Жанейро стояла зима – плюс 25.
Я был в полном восторге: зеленые пальмы, голубое море! Золотистые пляжи Копакобаны!
Богатые дома с зеркальными окнами, обилие негров и мулатов, сверкавших белозубыми улыбками, а на склонах – россыпи лачуг, будто и в самом деле просыпан мусор.
Там царят нищета и разврат, а любой чужак рискует лишиться не только бумажника и одежды, но и самой жизни.
Ну, пока я, подвернув штанины, бродил по пляжу, Леон развернул бурную деятельность. Уже на следующий день состоялись мои первые выступления, а неделю спустя мы с Кобаком вылетели в Манаус, столицу Амазонии.
Причем полет шестиместного «Юнкерса» был оплачен тамошними воротилами.
Амазонские плантаторы, озолотившиеся на продаже каучука, выстроили в Манаусе огромный оперный театр, пустили по улицам трамваи – знай наших!
Правда, каучуковая лихорадка сошла на нет, множество людей разорилось, однако, видимо, деньги еще не кончились.
На полпути к Манаусу самолет сделал посадку на крошечном поле посреди сельвы, как здесь называют джунгли. Пока летчики катили бочки с бензином и перекачивали его в баки, из зарослей показались трое настоящих индейцев – голые, в одних повязках, с перьями в волосах, они казались неотторгаемой частью леса.
Двое дикарей были молоды и поддерживали третьего, старого и безразличного ко всему.
Увидев меня, старик встрепенулся и велел своим провожатым подвести себя к бледнолицым. Скользнув взглядом по Леону, он вперился в меня черными и зоркими глазами.
– Я видеть большая сила, – прошамкал он. – Очень-очень большая. Она исходить от тебя, как свет от костра в ночи. Не трать ее на зло, бледнолицый…
– Не буду, – пообещал я.

За конец осени 1925 года и зиму 1926-го записей в дневнике не было[16].
12 февраля 1926 года. Польша, Лодзь

 
Ах, с каким нетерпением я ждал встречи с Леей! Как возмутительно неторопливо плыл наш пароход – он словно стоял посреди океана, не двигаясь. И так день за днем.
Приближение европейских берегов я ощутил не глазами, а всем своим разнеженным организмом, привыкшим к тропической жаре.
Задули зябкие ветра, а море, еще недавно переливавшееся всеми оттенками изумруда и топаза, вдруг посерело, набралось холодной свинцовой угрюмости.
И все же я рвался навстречу снегам.
Сойдя в Гамбурге на берег, я тут же поспешил на вокзал. И теперь уже паровоз неспешно катил, выматывая душу.
Приехав в Лодзь, я буквальным образом полетел на Пётрковскую. Еще час, и я заключил в объятия мою Лею.
Право, не помню, что я говорил девушке, как изливал свою любовь и радовался избавлению от тоски. Лея смеялась и плакала.
Все было не просто хорошо, все обстояло за-ме-ча-тель-но!
Лея запрыгала, когда я показал ей обручальное кольцо, но решение о замужестве дочери в приличной еврейской семье принимал отец.
И вот я на следующий же день обрядился в свой лучший костюм, еще и одолжил у Леона заколку для галстука с бриллиантом. И отправился к Гойзману-старшему добиваться согласия на брак с Леей.
И вот мы сошлись, жених и отец.
Не знаю уж, почему мне казалось, будто породниться с Гойзманами – мероприятие простое. Я почему-то нисколько не опасался противодействия отца Леи. Конечно же, я ожидал капризов, торга, обсуждения самых важных, по мнению родителей, вопросов – к примеру, где жить молодоженам.
Однако Гойзман грубо разрушил все мои мечты.
– Моя дочь, – сказал он резко, – не может стать женой шута. А еврею из славного благочестием города Гура-Кальвария не подобает заниматься балаганными штучками.
– Позвольте, – возмутился я, – с чего бы я был шутом? Я – артист! И выступаю отнюдь не в балаганах!
Отец Леи небрежно отмахнулся от моих слов.
– Мой ответ: нет, нет и нет!
У меня оставался последний выход – воздействовать на «тестя» своей силой, но этот человек оказался непробиваемым. Встречаются такие люди и на моих выступлениях. Их лица ничего не выражают, в глазах их ничего не отражается. Они, словно Големы, ни о чем не думают. Может, это и преувеличение, но я не могу «взять» их мысль.
Я покинул дом Гойзманов, словно в нездоровом трансе. Светило солнце, но вокруг меня сгустился сумрак.
Леон, увидев меня, забеспокоился – не заболел ли я? А то, не дай Бог, придется деньги возвращать за проданные билеты…
– Гойзман отказал мне в руке дочери, – сказал я убитым голосом.
Кобак облегченно выдохнул.
– Несчастная любовь похожа на корь, – сказал он, улыбаясь. – Ею надо переболеть однажды, чтобы больше никогда уже не болеть.
– Много ты понимаешь! – обиделся я.
Мы крепко поссорились, но вечером я все же вышел на сцену. Куда деваться?
14 февраля
Я был убит. Или Леон прав и это болезнь? И я выздоровею?
Все, все рассыпалось у меня!
Я очень хотел видеть Лею, но ее мать, опасаясь (правильно опасаясь!), что девушка сбежит со мной, увезла мою возлюбленную в Белосток, к дальней родне.
Перед отъездом Лея сумела написать мне письмецо и отправить его через свою горничную. Она писала, что сердце ее разбито, что она любит меня, но не может пойти против воли отца, и умоляет забыть ее.
Разумеется, моей первой мыслью было броситься в погоню за девушкой, но отец ее, как оказалось, предусмотрел и это – заявил в полицию, что я преследую его дочь. Беседа с полицейскими чинами вышла, скажем так, весьма неприятной. Мне даже пригрозили арестом.
Разумеется, меня это не слишком испугало – я был твердо намерен выехать в Белосток за Леей, а дальше видно будет.
Я оставил у Фейги письмо для Леи, в котором написал, что мы непременно будем вместе, что я люблю ее больше жизни и скоро мы встретимся, чтобы больше никогда не расставаться.
Моя решимость довела меня до Варшавы, где я узнал ужасную новость: Лее сыграли свадьбу.
Гойзман-старший вовсе не зря отсылал ее в Белосток – там у Леиного отца был компаньон, а у компаньона – сын…
В общем, Лею срочно выдавали замуж, лишь бы она не досталась «шуту»…
Я бросился обратно в Лодзь, где молодожены гостили у Леиных родителей. Мне даже удалось увидеть мою возлюбленную.
Лея заплакала и убежала. Все было кончено.
В тот вечер я напился впервые в жизни.

За весь следующий год дневники либо не сохранились, либо В. Мессинг их не вел[17].
23 мая 1927 года, Берлин
На второй день гастролей в Берлине ко мне в гостиницу «Адлон» явился сам доктор Абель, которому я, в принципе, обязан своим нынешним положением – это он помог мне разобраться с собственными способностями, ставил первые опыты, в которых я участвовал, как послушный «кролик», и направил меня на сцену.

 
Абель нисколько не изменился, все такой же живой, сухопарый и увлекающийся. Разве что седины в волосах прибавилось изрядно.
Доктор пришел зазывать меня в Немецкое психологическое общество, куда как раз съехались светила германской психологии: Штерн, Хорни, Адлер, Бирнбаум. Был даже гость из Советской России – профессор Шпильрейн.
Абель предлагал мне поучаствовать в опытах, чтобы, как он выразился, «вызнать, откуда что в тебе берется». Я, конечно, согласился, поскольку меня самого весьма интересовало, что я такое, как устроено то, что доктор называл «феноменом Мессинга».
Ровно в 10:00 я вошел в большой дом на Фридрихштрассе. Меня провели в огромную лабораторию, сиявшую белизной и блестевшую кафелем. Все это неприятно напоминало больницу, но я подавил ассоциации.
Профессора обступили меня, разглядывая с любопытством, словно уродца из кунсткамеры. Больше всех суетился Абель, представляя меня как выдающегося менталиста.
Профессор Штерн первым не выдержал и предложил начать работу – с испытаний.
Я по просьбе Штерна продемонстрировал то, что обычно именуется телепатией, то есть восприятие чужих мыслей. Члены комиссии, а также студенты-добровольцы загадывали различные слова и выражения, записывая их в блокнотах, но я назвал их все, без ошибки – сказывался большой сценический опыт. При этом двое студентов всячески мешали мне, мысленно проговаривая другие слова. Я вычислил их обоих.
Интересный момент: я не только угадал, куда, согласно заданию, положил свою ручку профессор Штерн, но и «взял» глубинную мысль – господин В. Штерн еще год назад отнес на чердак своего дома одну из старых книг и забыл об этом. Я выявил это старое воспоминание. Правда, случайно.
Затем я погружал добровольцев в гипнотический сон одной резкой командой: «Спать!» – или вовсе отдавал подобный приказ без слов, мысленно. Профессор И. Шпильрейн высказался в том смысле, что отдача мысленных команд доказывает, что внушение производится не речью и пассами, а с применением неизвестного вида энергии.
Я тут же согласился с ним, возможно, слишком горячо, потому как и сам пришел к тому же выводу. Вот только я не ученый и ничего не способен доказать. Как уловить эту неизвестную или известную энергию? Как опознать поле, создаваемое мозгом? Мне это неведомо, вся надежда на науку.
Я продемонстрировал перед комиссией свой давний прием, проехав вдвоем с профессором Хорни на его машине по внутреннему двору. При этом за рулем сидел я сам, не умеющий водить, с плотной повязкой на глазах – а профессор расположился рядом и, положив руку на мое плечо, мысленно отдавал команды: «влево», «вправо», «вперед». И я, не видя дороги, несколько раз объехал двор, повинуясь профессорской мысли.
Я даже показал ученым то, чего никогда не выносил на сцену, – телекинетическое воздействие на мелкие и легкие предметы. Перемещал по столу спички и пустой спичечный коробок, не прикасаясь к ним руками, вращал стрелку компаса.
При этом приборы фиксировали резкое усиление электрического поля вокруг моих рук, а их прикосновение к добровольцам оставляло красные пятна, похожие на следы ожога. В то же время усиливалась электропроводимость воздуха.
Возбужденные профессора спрашивали меня, как я это делаю! Странный вопрос. Как раз им-то и следовало найти на него ответ.
На профессора Адлера жалко было смотреть. Когда он убедился в том, что к пачке сигарет, которую я передвинул телекинетически на пятнадцать сантиметров, не привязаны шелковые ниточки, за которые я будто бы тяну пачку, он увял.

 
Ситуация была трагикомическая – Адлер походил на атеиста, которому явился ангел божий. Крах мировоззрения!
Профессор потребовал, чтобы стол, по которому двигались сигареты, а до этого – спичечный коробок, был застелен белой бумагой. Ее расчертили на квадраты, отмечая продвижение предмета и расстояние, на которое тот переместился.
Адлер внимательно следил, чтобы я не касался стола, и даже не дышал. Для пущей чистоты эксперимента ученые выставили стеклянный экран – теперь-то я уж точно не сдую коробок! Интересно, члены комиссии прикинули хотя бы, какие легкие нужно иметь, чтобы так дуть? И как это сделать незаметно?
Тем не менее экран мне ничуть не мешал – и пачка, и коробок продолжали двигаться по столу. Ученые принялись менять экраны – ставили передо мной завесу из бумаги, фанеры, даже из кровельного железа.
Опытным путем было установлено, что дерево не затрудняло передвижения предметов силою мысли. Перегородки из металлической сетки и жести, установленные между мною и добровольцами, мешали, но не препятствовали сеансу «чтения мыслей».
Проф. И. Шпильрейна это натолкнуло на мысль о том, что при телепатии не используются электромагнитные колебания – они бы экранировались. Однако профессоров Адлера и Бирнбаума эксперименты не убедили.
Профессор Хорни предложил использовать обычные весы, наподобие тех, что есть у аптекарей. Они годились для взвешивания порошков и прочего, массой в 20–30 граммов.
Что мне надо было делать? Надо было силой мысли давить на одну из чашечек, осуществляя на нее воздействие, как бы нагружая ее. Тут даже Адлера проняло, едва одна из чашечек дрогнула и пошла вниз, достигая столешницы.
Профессор Хорни осторожно положил на другую чашечку гирьку в двадцать граммов – я держал. Лишь когда вес достиг тридцати пяти граммов, пустая чашечка медленно уравнялась с той, на которой лежали две гирьки. Я «поднял» вес в тридцать граммов!
И был еще один интересный опыт: все тот же коробок спичек поместили под стеклянный колпак. Я подвинул его – стекло мне не мешало. Однако когда из-под колпака высосали воздух и там образовался неглубокий, но вакуум, я затруднился с телекинезом, что-то мне очень мешало – коробок едва дергался.
Профессора снова оживились, стали лопотать, на ходу сочиняя новые термины – ученые это просто обожают.
Помнится, Штерн сказал, что «так называемая электроэнцефалограмма, полученная профессором Г. Бергером[18], позволяет провести сравнительный анализ между ЭЭГ студентов-добровольцев и В.Г. Мессинга. Анализ показывает, в частности, что в обычном состоянии запись биотоков головного мозга В. Мессинга почти не отличается от ЭЭГ членов контрольной группы, однако когда подопытный входит в транс, демонстрирует каталепсию или «чтение мыслей», электрическая активность его мозга резко меняется, прежде всего по параметрам амплитуды».
Я мало что понял из его слов, да и комиссия не сочла себя вправе делать выводы на основе метода энцефалографии – он, дескать, не получил пока широкого распространения.
Тем более что сам профессор Бергер, рассматривая возможности электроволновой модели для объяснения феномена экстрасенсорного восприятия[19], счел их недостаточными.
В общем, я покинул дом на Фридрихштрассе разочарованным. Ученые ничего не объяснили, только все запутали. А главный вывод таков: если бы способность к телепатии исследовалась хотя бы у десятка человек, то можно было провести анализ, сравнить результаты и вообще – говорить о повторяемости эксперимента. Но когда «испытуемый» находится в единственном числе, применять научные методы не представляется возможным.
Хорошенькое дело!
25 мая
Попробую, хотя бы примерно, описать свои впечатления от опытов. Вдруг потом это пригодится каким-нибудь ученым.
Не знаю, зачем профессор Адлер запускал генераторы Ван-Граафа[20] и чего он хотел этим добиться, но работа этих аппаратов вызывала у меня болезненные ощущения в районе позвоночника, хоть и в легкой степени.
Вообще, должен заметить, что во время сосредоточения, когда я отстраиваюсь от внешних помех, легкие боли в позвоночнике случаются едва ли не в половине случаев. При этом слегка размывается зрение. Знаю, что глаза и спинной мозг составляют единое целое с головным, но уж какая тут связь, мне не ведомо.
Помимо того, электроразряды генераторов создавали помехи концентрации внимания – они будто разжижали мои усилия. Так бывает со мной в сильную грозу.
Когда я двигал спички, то чувствовал прилив тепла к ладоням. Обычно я такими «фокусами» не балуюсь и на своих выступлениях не демонстрирую ничего телекинетического – от подобных упражнений сильно утомляешься.
Что касается чтения мыслей, то скажу прямо: у меня нет никакого желания чувствовать себя уникумом.
Считаю, что едва ли не большинство людей способно «брать» чужие мысли, просто не все одинаково развили в себе это умение. Далеко не все могут играть на скрипке, и лишь единицы достигают в этом виртуозного мастерства.
Я ведь тоже далеко не сразу научился разбирать чужие мысли – это сложно. Мысли человека наслаиваются друг на друга, сливаются, перемежаются цветовыми пятнами, полосами (похоже на помехи зрению, создаваемые старой, затертой кинопленкой).
И выделить в этой мешанине прерывистый, извилистый «поток сознания» весьма непросто. Мне это удается лишь потому, что я хороший «скрипач».
5 сентября 1931 года, Париж
Еще летом, когда я гастролировал в Париже, то свел знакомство с Эженом Ости, директором Парижского метапсихологического института. Месье Ости с таким жаром зазывал меня к себе, что я просто не мог ему отказать, пообещав, что приеду осенью.
Долго уговаривать Леона не пришлось, мой импресарио питает слабость к Большим бульварам, поэтому в самом начале сентября я уже покидал купе на Гар-дю-Нор[21].
Месье Ости встретил меня и подвез к отелю на потрепанном «Ситроене». Пока Кобак устраивал свои делишки (имевшие некоторое отношение и к моим делишкам), я отправился в лабораторию института, легко поддавшись уговорам директора.
В лаборатории нас уже ждали: сын профессора Марсель и двое помощников – Дюваль и Дюбуа.
«Моя главная цель, – рассказывал Ости, бурно жестикулируя, чем напоминал итальянца, – обнаружить ту невидимую субстанцию, которая излучается человеком во время гипноза или телепатии. Я называю ее психодинамическим или психофизическим полем. Никто в мире понятия не имеет, что именно вырабатывает энергия мозга, однако верить в то, будто бы гипнотизер способен вам внушить что угодно, всего лишь произнося слова и делая пассы, означало бы признать реальностью колдовство и заклинания. Я, однако, материалист и считаю, что все метапсихологические – или паранормальные – способности человека имеют под собою определенную физическую основу. «Разоблачить» ее – вот моя задача! Я часто сравниваю наш мозг с сердечником, вырабатывающим электромагнитное поле, стоит подключить к нему ток. Немножко изменив схему, мы превращаем наш сердечник в примитивный радиопередатчик – не так ли действует и наш мозг? Получается, что все мы – передатчики и шлем вокруг себя волны биосвязи, но лишь такие, как вы, господин Мессинг, способны принимать излученные нами мысли. А что касается гипноза… Вы знаете, господин Мессинг, я однажды наблюдал за радиоуправляемой игрушкой – это был автомобильчик. Я следил за ним, как завороженный, и думал: вот она, модель гипноза! Человек, одаренный силой внушения, не просто принимает чьи-то мысли, а направляет вовне свои собственные, направляет свою волю, свой приказ, подавляя более слабый мозг, подчиняя его себе!
Как в этом разобраться, я не знаю – у нас нет аппаратов, способных улавливать мысль… Нет, не так я сказал. Что такое мысль? Это череда, допустим, слабых электросигналов, которые снуют между серыми клеточками мозга. Те же сигналы излучаются вовне, как азбука Морзе, переданная с помощью радиоволн. И тут вся загадка в том, что за поле задействовано в передаче мыслей? Как его «поймать»? Будем пытаться, хотя я не уверен, что у нас получится… Начнем?»
«Начнем!» – бодро ответил я. И мы начали.
В наших опытах в качестве контроля для регистрации невидимой субстанции (психодинамического или психофизического поля), которая якобы излучается человеком, использовались инфракрасные лучи. В схему был включен гальванометр, присоединенный к прибору, трансформирующему инфракрасные лучи в электрический ток.
Суть эксперимента заключалась в том, что я, сидя спиной к столу, на котором лежал носовой платок, силой мысли сдвигал его на край стола и сбрасывал на пол. Во время сеанса, проводившегося в темноте, в ультрафиолетовых невидимых лучах производилось фотографирование.
Снимки подтверждали: я с места не сходил, руками не действовал, а платок тем не менее сдвигался.
На многочисленных электрограммах, регистрировавших сигнал от гальванометра, фиксировалось прохождение (вблизи от установленного на столе предмета) инфракрасного луча.
Когда пучок инфракрасных лучей, направленный на объект, пересекался с тянущейся к тому же объекту невидимой субстанцией, кривая на электрограмме делала резкий изгиб в виде двойного зубца.
Это могло означать, что невидимая субстанция частично поглощает инфракрасные лучи. Таким образом, явилась возможность по объективным электрографическим данным следить за поведением той самой субстанции, и эти данные совпадали с моими словесными показаниями о ее перемещениях в пространстве, вернее, о ее воздействии на объект.
Месье Ости очень радовался, когда сделал такое открытие. Он был очень возбужден, но на другой день его вновь настигло уныние.
«Вы такой один, господин Мессинг, – вздыхал профессор. – Вполне может случиться, что мое открытие вовсе не является таковым, поскольку касается лишь вас одного. А повторить опыт с кем-то другим я просто не в состоянии – других-то нет!»
После двухчасового перерыва часть опытов была повторена. При этом я подвергался длительному воздействию гостя института – ламы Норбу Римпоче, настоятеля буддистского монастыря, что в Тибете.
Около часа его высокопреподобие ходил вокруг, осеняя меня руками, касаясь пальцами моей головы и бормоча странные молитвы, которые буддисты зовут мантрами.
По уверениям ламы, тем самым мои душа и разум «выйдут за пределы черепа, объемля вселенную и познавая семь счастливых драгоценностей…».
От ламы исходила большая психическая сила, и я видел, как Норбу Римпоче кивал одобрительно, шаря в воздухе вокруг моей головы и бормоча, как перевел толмач: «Очень хорошая аура, светлая…»
Пара музыкантов, прибывших с ламой, молчаливых и диковатых, сидели в углу, прямо на ковре, и тихонько наигрывали – один на дудке и крошечном барабанчике, а другой меланхолично ударял маленькими металлическими тарелочками, звон которых не гас целыми минутами.
С жаровни – еще одного инструмента ламы – тянуло ароматным дымком, и я, постепенно цепенея, впал в транс. Может, то состояние, которое я испытывал, будет неверно называть трансом, но других слов не подберу.
Я и был и не был одновременно, ощущая очень странное, скорее неприятное чувство нервного взрыва. Я будто бы покинул телесную оболочку и моя душа заполнила весь мир – я видел свое тело, бритоголовых музыкантов в оранжевых накидках, сухонького ламу в смешной шапке с гребнем, профессора Ости.
Я видел весь Париж, одновременно зрением человека, гуляющего по бульварам, и с птичьего полета. Я видел весь мир, я мог греть руки, катая в ладонях далекую звезду, и отряхивать с волос туманность.
Я все понимал, вот только перевести открывшиеся мне истины на человеческий язык не получалось – речь не могла вместить их. Это было все равно что описать радугу, пользуясь черным и белым цветами.
Я все мог – и ничего не хотел, как пресытившееся божество. Для меня не существовало тайн и загадок, я видел прошлое и будущее – как мои далекие предки изгоняли саблезубого тигра из пещеры, как египтяне складывали великую пирамиду, как неустрашимые викинги подплывали к берегу и весело скалились в предвкушении разбоя, как бесшумно гремели пушки под Аустерлицем. Как в дыму и пламени сойдутся сотни танков близ какой-то русской деревушки, как взлетит громадная ракета, как медленно и грозно восклубится «гриб» чудовищного взрыва.
Я был везде и нигде, легким усилием мысли материализуясь там и тогда, где и когда хотел.
Трудно сказать, сколько прошло времени.
Мне показалось, что минула вечность, пока я не «сдулся», не вернулся в крошечное человеческое тело.
Очнувшись, я узнал, что минуло всего пятнадцать минут. Марсель Ости был бледен, у него по щеке текла кровь.
Профессор, запинаясь, объяснил, что, пока я лежал как мертвый, многие предметы приходили в движение – стулья, книги, приборы. Один из стеклянных колпаков разбился, с силою ударившись о стену, и осколком порезало щеку Марселю.
И только один лама был доволен – он ласково щурился, кивал мне одобрительно и прищелкивал языком: «Большая сила! Очень большая!»

 
Перейти на страницу книги "Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина"
Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая