Рыбы

1.

Мы почаще встречаться могли бы, но рутины болотисто дно.
Робких мыслей пугливые рыбы вдруг собьются в вопросе одном:
"Что, поедем?" - и вот я у дома ожидаю в машине тебя.
Рыбы в горле болезненным комом шевелятся, гортань теребят:
рыбы-мысли и рыбы-вопросы, рыбы-всхлипы и рыбы-слова.
Я сижу в тишине, безголоса, замерев, как лесная сова,
одиночка, пропащее племя за глухой неприступной стеной,
силясь стать человеком на время - клюв в улыбку сложить костяной,
или плача о чем-то неслышно. Стайки кружат, боками блестя.
Поднимаясь все выше и выше, рыбы горлом идут, шелестят.
Ты придешь и меня от печали на сегодняшний вечер спасешь.
Рыбы спинами мерно качают, их все выше и выше несет
неуёмным потоком на пристань. Рыбы рот в нетерпении рвут.
Ты выходишь с улыбкой лучистой. Ты со мной. И я снова живу.

2.

У меня осталась только ты.
Человек кристальной чистоты.
Были и другие, но куда-то
я смела их собственной рукой -
суетно, безжалостно легко,
превратив в расплывчатые даты

тех, кто ранил словом тяжело...
Сколько вод с тех пор перетекло,
сколько ран внутри переболело,
только снова лопался по швам
вроде бы уже заживший шрам
и гортань в безмолвии немела:

не с кем воевать и - говорить.
Ты - моя связующая нить
между одиночеством и миром,
ты осталась у меня одна.
Для тебя всплываю я со дна
и дышу прерывисто пунктиром,

робко примеряя слово "друг",
покидая временно нору
молчуна, отшельника, изгоя,
чувствуя, как слева под ребром
что-то разливается теплом
важное и очень дорогое.

3.
 
Редко видимся - дела, рутина, хлопоты
не дают подняться к свету из глубин.
Я делюсь тобой безропотно. Безропотно.
Будь с любыми, без разбора всех люби.
Для тебя все одинаково хорошие -
даже те, кто показал себя уже,
даже те, кто беззастенчиво подошвами
по твоей прошлись доверчивой душе,
даже те, кто закрывают лица масками,
даже те, кто прячут камешки в горсти.
Ты ребенок, всепрощающий и ласковый,
не способный ни завидовать, ни мстить,
ты фонарик, негасимым ровным отсветом
озаряющий бесцветный мир людей...
Я делюсь тобой - а что мне остается-то?
Лишь плечо б подставить вовремя в беде.

4.

Ехать нам минут от силы двадцать,
но уже на Пулковском шоссе
пьеса начинает повторяться:
ты не слышишь так же, как и все.
Только я пытаюсь слово вставить,
как ты отвечаешь за меня.
Рыбы изнутри на глотку давят.
Втайне нерешительность кляня,
я рулю и слушаю покорно -
для меня такой сюжет не нов,
и саднит измученное горло
бременем невысказанных слов.

5.

Я люблю с бергамотом, но снова мы фруктовый возьмем на двоих.
Я попробую первое слово изо рта потянуть за плавник,
но сейчас же коралловым древом твой рассказ разветвится в ушах,
и вернется в защечное чрево мой рыбенок, сердито ершась.
Я ему кислород перекрою и промямлю: "Нет-нет, говори!"
И не раз, и не два  чешуею оцарапает рот изнутри
непослушная рыба-ремарка, рыба-реплика, рыба-ответ,
затихая в стремлении жалком в тишине появиться на свет.
В горле братская рыбья могила разбухает, прорваться грозясь.
"Извини, что тебя перебила", - скажешь ты, по кораллу скользя.
Вырастает рассказ-эпопея, громоздясь неприступной горой.
Я молчу, и забита трахея плавниками, хвостами, икрой.

6.

В ванной комнате открою оба крана,
чтоб не слышали соседи и родня,
как клокочет кровоточащая рана,
вновь открывшаяся в горле у меня.
Наклонюсь, ладони к шее прижимая,
и, прорвавшись, как болезненный нарыв,
хлынет в раковину рыб уснувших стая.
Стая мертвых, никому не нужных рыб...

На рассвете мне, наверное, приснится
мой тяжёлый, повторяющийся сон:
я плыву. Вода по нижние ресницы
плотной маской укрывает мне лицо.
Город умер. Он затоплен и покинут.
Я пытаюсь звать на помощь, но увы! -
я лицо держу в воде наполовину
и плыву, не поднимая головы,
вдоль каналов, чьи зловещие изгибы
милых улиц очертания хранят,
и навстречу то ли лодка, то ли рыба
из витрины выплывает на меня.

Медным отсветом ложится тень на волны,
плещут бронзовые весла-плавники.
Синий свет зрачков-уключин преисполнен
одиночества и горестной тоски.
Взгляд чудовища указывает в воду,
обещая и предсказывая мне
от проклятого безмолвия свободу
на бездонной бездыханной глубине.

Мне бы в сторону уйти, метнуться рыбкой,
затаиться, в пене спрятавшись седой,
только медленно рождается улыбка
на губах моих под чертовой водой,
и согласия спасительного мука
так нутро мне перекручивает вдруг,
что ни слова мне не вымучить, ни звука,
ни кивка, обозначающего звук.