В войну. 15 глава

                15 глава
Прошло две недели. После пополнения полка Величева, в основном залечившими раны в госпиталях бойцами, не только своими, но и из других подразделений. Их из резерва вновь перевели на передовую. Анисим был счастлив. Случилось, как и планировали, Ковылёв, вновь занявший должность комбата, убедил комполка и определил Лапшина в свой батальон, старшиной первой роты. Вместе с ними приехала и младший лейтенант медицинской службы Паршина Татьяна, уговорившая-таки профессора её отпустить.
– Теперь у нас в каждой роте по оренбуржцу, в первой Лапшин, во второй Скворцов, и ты в третьей. Доволен, Анисим? – радовался за друга Горин. – В пору, батальону присваивать звание – Казачий! – улыбался он.
– Завидуй молча, такое название ещё заслужить надо, – отшутился Васильев.
– Смотри-ка, какие мы гордые, заслужить, велика честь. Что за невидаль в вас такая? Те же крестьяне, только что с лампасами. Форс один. Рубаки знатные, не спорю, а так. Знаешь, сколько я тех лампасников в гражданскую поизвёл из Максима, страсть.
– Уймись, Евдоким, поссоримся не то. – попросил, отвернувшись старшина.
– Не, ну правда, прут дикой лавиной под пули, будто по три жизни в запасе имеется. Дикари и только. Глупое бесстрашие.
– Они, дурья твоя голова, за веру, под пули летели, за многовековой уклад жизненный, от отцов и дедов им доставшийся, всё, что новая революционная власть у них забрала впоследствии, и порушила, – распаляясь всё больше, отчитывал Горина Васильев. – Лампасы ему не нравятся.
– Всё одно показушники, – не унимался Евдоким. – Богато жили, что ль? Ладно, купцы, бы какие, так слепо помирать. Худой курень стоит ли того?
– Эх, ты, столько лет на свете живёшь, а всё будто зря. Таких очевидных истин не разумеешь. Обидел ты меня, братец, не стану с тобой боле гутарить. – Разговор происходил в небольшой землянке, в которой кроме спорящих, был и Лапшин. Видя назревающий конфликт, Григорий, решил вмешаться.
– Да, Евдоким, далеко не все станичники жили в добром достатке, тут ты прав. Но тебе же, о другом втолковывают, о духовном устое. Те же лампасы кому попало, не нашивались. Казацкая шашка и награды передавалась как святыня старшему сыну или внуку. Не знаю, хранятся ли в каких других сословиях истории рода своего, как у казаков, где из поколения в поколение передаются все значимые семейные события. Ты вот, например, ладно об отце, что-то о деде своём можешь рассказать? – спросил Григорий у Евдокима.
– Я и об отце, ничего не помню. Сиротствовал я, сколько себя разумею, вплоть до революции. Саранская сирота. – обороняясь ответил Горин.
– Вот видишь, сиротствовал. А у нас, у степняков, такого в принципе быть не может. Если что, случается с родителями, всех детей на воспитание забирают их дяди и тётушки. Ежели, таковых не имеется, соседи или ближние друзья. И живут они в новых семьях своих наравне с родными детьми. Понимаешь, о чём мы? Сколь достойных традиций порушено, к навязанным, новым в одночасье нельзя привыкнуть. Годы и годы должны пройти. А зачем, ответь мне Горин, было всё это, с корнем вырывая, забирать у народа? Те же церкви. Ну, ходили люди туда по праздникам, молились, свечки ставили. Не десять лет, и не сто даже. Нет, нельзя. Почему? Какая с того опасность стране? Потому и летели белые казачки под пулемёт твой, Евдоким, в Гражданскую, что уже тогда не понимали и не хотели принимать всего этого.
Лапшин, закурив от протянутого Гориным, огонька, продолжал.
– Анисим Емельянович не застал, на службе был тогда. А я, будучи ещё зелёным пацаном, помню, как нешуточно бились меж собой наши местные, тоже в одночасье, разделившись на белых и красных. Сколько степь впитала в себя крови, от тех неразумных сражений. Этого ли ожидал народ, поднимаясь против царя? Вопросы. Постоянные вопросы, одни наслаиваются поверх других, заслоняя собой неразрешённость предыдущих. А это страшно, если вдуматься. – разговор прервал артобстрел противника. Все, похватав оружие, выбежали на воздух.
– Приготовиться к бою! – откуда-то донёсся голос Ковылёва.
– Сейчас отстреляются и полезут, – застёгивая на голове ремешок каски, сказал старшина, – Приготовиться к бою, – передал он по окопной живой цепи. Совсем рядом разорвался снаряд. Анисим успел, определив по его свисту, лечь на дно окопа. Кто-то навалился сверху. После взрыва старшина, осторожно отодвигая груз, высвободился. Обернувшись, он увидел улыбающееся лицо лежащего рядом Горина. Изо рта у него маленькой струйкой текла кровь. – Григорич, ты что, брат? Зацепило? – склонился он, над раненым осматривая. – Потерпи дорогой, сейчас перевяжу.
– Не суетись, Емельяныч, без толку молиться, без числа согрешишь. Конец это.
– Опять пустое мелешь, сейчас перебинтую, как новенький будешь. Мне без тебя в Берлине и делать нечего, прекращай, говорю.
– Ну, извини, что меня рядом не увидишь, – криво опять улыбнулся через боль Горин, – с Григорием прогуляетесь по его улочкам. Ты не держи на меня обиды, старшина, не со зла ведь я на казачество понёс. Заревновал, что ли. Знаешь, у меня никогда ни сестёр, ни братьев не было. Что там, друзей-то не имелось, так, приятели. А к тебе, душой прикипел, слышь, Анисим? Пуще брата родного полюбил. А тут Лапшин. С его появлением, ты будто отдаляться стал. Понимаю, земляк по крови ближе. Но, как дитё малое, заобиделся я, признаться. Приврал вон даже, что по атакующим казакам строчил, чтоб тебе больнее насолить. Не было такого в моей жизни брат, не поминай за грех.
– Забыли, друг, Помолчи Григорьич, нельзя тебе разговаривать, силы поберечь надо. – заканчивая перевязку, тихо ответил старшина, едва сдерживая слезу. – Истомин, – окликнул он ближнего бойца, – Подмогни мне.
Они вдвоём положили Горина на плащ-палатку и спешным шагом понесли его в расположение полковой мед-роты.
– Терпи, Евдокимушка, сейчас тебе помогут, только попробуй из госпиталя не вернуться, на том свете разыщу, уразумел? – Слегка прижался он ко лбу товарища своим. 
Передав товарища санитарам, Васильев вернулся на позиции батальона. Артобстрел стих, на изрытом взрывами поле появились танки и спешащая за ними пехота противника. По цепям приготовившихся к бою бойцов прошла команда не стрелять, подпустить поближе. Нелегко далась Анисиму эта пара минут. Держа на мушке своего трофейного автомата немецкого офицера, прятавшегося за бронёй впереди идущего танка, он с нетерпением ждал команды «Огонь», мысленно читая молитву за спасение раба Божьего Евдокима.
Первыми выдохнули свой смертоносный огонь противотанковые ружья, застрочили пулемёты, их поддержали автоматные и ружейные голоса. Тут и там свистело, взрывалось, горело. Несколько подбитых танков задымились. Враг стал пятиться назад. Пехотинцы, примкнув штыки, поднялись в контратаку. Впереди многих, кричавших – Ура! Молча, бежал, что-то шепча себе в усы, старшина Васильев. Отойти удалось только вражеским танкам, немецкой пехоте пришлось ввязаться в рукопашную.
Драка была короткой, но жестокой. Анисим бежал на того самого молодцеватого офицера, которого недавно держал на прицеле. И когда до него оставалось метра два, не больше, буквально из-под земли, перед старшиной возник здоровенный немец в каске, рванувший его за автомат. Они оба повалились на землю, нанося друг другу тяжёлые удары. Свалились в воронку. Туда к ним спрыгнул подоспевший офицер. Анисим дрался с двумя, не чувствуя устали. Немецкий лейтенантик неумело подставился под нож, вынуть который из падающего без чувств тела, Васильев не успел. Автомат, своим дулом свисал с края воронки, на её верху. Он остался совсем без оружия, а у немецкого солдата в руке сверкнуло лезвие ножа. Старшина, бесстрашно бросился на него и вновь они схватились на самом дне. Фриц был явно сильнее, подмял Анисима под себя, пытаясь достать того ножом. Силы оставляли старшину. Вдруг промелькнула чья-то тень, и немец, ослабив хватку, лицом ткнулся рядом с поваленным на спину Васильевым. К нему тянулась рука Ковылёва.
– Отходим, старшина, опять танки пошли. Вторая волна. Идти сам сможешь?
– Спасибо, Володь, должен буду. Смогу. Раненых соберите, – очищая глаза от засыпанной их земли, сказал он комбату. – Я сейчас. Спешно волоча за собой раненых, под всё нарастающим огнём, они вернулись на прежние позиции. Бой продолжался. На этот раз, танков было поменьше, зато живой силы прибавилось вдвое. Из наших укреплений ещё не отвечали огнём, когда наблюдавший в бинокль Скворцов, громко подозвал к себе Васильева.
– Анисим Емельянович, беда, надо что-то делать, нате вот смотрите, – взволнованно передал он бинокль старшине, указывая направление. Ему не сразу удалось увидеть то, на что указывал Виктор. А когда заметил тянувшую за собой на плащ-палатке раненого, Татьяну, сердце второй раз за сегодня, как говорят в таких случаях, облилось кровью. До идущих на неё фашистов, оставалось метров триста, не больше. Оставив бойца, она бы могла перебежками добраться к своим. Но она упорно продолжала тянуть раненого солдата за собой.
– Поднять роту, успеем отбить? – предложил Скворцов.
– Двоих спасём, а скольких положим? Нельзя, землячок. Гришка! – заметил он метрах в десяти, Лапшина, – Сюда. – Григорий, пригибаясь, подбежал. – Возьми гранат побольше и айда за мной, там Паршина. Идёшь?
– Теряем время, – ответил кум, и обращаясь к Скворцову, – Ковылёва придержи, если что, не дай дров наломать, мы сами всё сделаем.
– Отсекайте от неё пехоту, и нас прикрывайте, – набивая подсумок гранатами и полными магазинами, добавил Васильев. И два бойца, пригибаясь, но очень быстро побежали навстречу наступающему противнику.
– Куда это они, – сам у себя, спрашивал Величев, рассматривая спины отчаянной парочки, с командирского наблюдательного пункта. - Казаки, вашу мать, узнав их, повысил он голос, ну я вам, – запнулся он, заметив по направлению их движения молоденькую, новую санитарку с раненым. – Ох, ёёё. Командира дивизиона ко мне, срочно.
– Я здесь, товарищ подполковник, – отозвался за его спиной мальчишка с погонами старшего лейтенанта.
– Видишь, – передал Величев ему бинокль, указывая пальцем. – Всеми орудиями, по тому квадрату, перекрыть все подходы, головой отвечаешь, исполнять. Смотрите, своих, не заденьте, – уже крича вслед убегающему комдиву, вновь взялся он за бинокль. – Кулёмин, пулей в первый батальон, Ковылёва ко мне, хоть силой, но доставь, рысью братец, а то не успеешь, – подумал о том же самом, что и Лапшин, комполка. Но спустя мгновение, вновь сам себе сказал, – Сам пойду, знаю я этих молодых, кровь горячая, чуть из ушей не выплёскивается. – Он по окопной линии спешным шагом направился к первому батальону. Добравшись, застал Ковылёва, орущего на Скворцова и Кулёмина, которым еле удавалось, двоим сдерживать его попытки броситься на выручку любимой.
– Отставить, старлей, – подойдя и отвесив тому увесистую пощёчину, скомандовал Величев. Успокойся, Володя, меры приняты, всё будет хорошо.
И тут заработал дивизион. Все посмотрели в сторону разрывов снарядов. Сквозь пыль и дым было видно, как Татьяна и Григорий ползком тащили плащ-палатку, а Анисим, забрасывает бегущих по пятам немцев и отстреливается, прикрывая отход.
– Теперь можно, – вновь себе под нос проговорил комполка. – Давай, Ковылёв, возьми пару бойцов и дуйте на встречу. Остальным приготовиться к контратаке. Ждать приказа, дадим им увязнуть. Сейчас. Ближе, ещё немного, так, хорошо. Ну, вот и славно. Пора, ребятушки. Гвардия, слушай мою команду, – уже кричал Величев, расстёгивая на ходу кобуру, – За мной, в атаку! – и первым выпрыгивая из окопа, побежал на врага. Следом, все как один, поднялся весь полк.
К вечеру того дня противник был отброшен на запланированные штабом фронта шесть километров. Полк закрепился на новом рубеже. После боя Ковылёв не смог поговорить с Татьяной Паршиной, она была занята отправкой тяжелораненых в госпиталь. Они мельком увиделись, и она попросила найти её позже. Он, разыскав в бывшем немецком блиндаже спасителей своей любимой, не находя слов одобрения, молча жал им руки.
– Не передать. Братцы. Оренбург теперь моя вторая родина. Спасибо вам.
– В расчёте, Володь, всё нормально. Я ж задолжал тебе, не так давно. Не моё это, с долгами жить, вот и вернул. А Григорию от тебя причитается, конечно. Ну, это тоже поправимо, – провёл он рукой по шее, будто почесал. Все присутствующие засмеялись.
– Понял, казачки, дайте мне минут двадцать, сейчас всё будет, – и он выскочил из блиндажа.
– Нет, ну что за день такой препакостный, два раза у края стоять довелось. Гриш, ты встреть комбата, я до санчасти добегу. За Евдокима справлюсь. Мои ведь осколки принял, сердечный. Случится что, никогда себе не прощу, мы же с ним с образования полка вместе. Редкой, стальной породы, человек. Таких теперь не рожают. Если что, не ждите меня, начинайте. Постараюсь побыстрее.  – Одёрнув гимнастёрку, Васильев ушёл…
     ---27.04.2018 г.---               Продолжение следует…