Цикл Русская Голгофа

                «Что человек на Руси ни делает, всё равно его жалко».
               
                Максим Горький

 

  Всё путём!

Инвалиды Афганистана
У метро собирали паёк.
Инвалидам Афганистана
Кто-то бросил пятак в комок.

Задрожала гитара глухо,
Будто стингер царапнул борт.
И насмешливый голос духа
Заскулил, как щенок-койот.

Кровь метнулась к лицу. И встала:
Кто мы, люди, куда идём?
Инвалид отложил гитару:
«Да не парься ты, всё путём!»



Русская Голгофа
                По пажитям заглохнувшим блуждали
                без пастырей безумные стада…»                Е. А. Баратынский

   
Им оставался только шаг.
Уже вино в бокалах пляшет.
Отмыт и заново окрашен
Средневековый чёрный стяг.
Им оставался только шаг,
Готов лететь во все пределы
И пересчитывает стрелы
Для бойни собранный отряд.

На площади у магазина
Клокочет людная река.
Пуста привычная корзина,
Ни хлеба нет, ни молока.
Есть только кормовые БАДы.
Отрава? – Да! Но если «в»
В том слове заменить на «д»,
Голодный купит и «отраду»!

Как ядовитый порошок
Украдкой травят садоводы,
Тем, кто прошёл огни и воды,
Осталось лишь – на посошок!
Последним рухнул старый храм,
Подточенный проказой века,
И не осталось человека,
Не связанного по рукам…

…В полуподвале, на стене
Горела старая лампада,
От почерневшего оклада
Тень отрясая в стороне.
Им оставался только шаг,
Но в ночь, назначенную к битве,
Творила женщина молитву, 
Склоняясь к Господу  в слезах.

И видит горестная мать
Огонь в ночи и крыл движенье,
С иконы «Бога Воскресение»
Сошла Божественная Стать!
Бог поднял бережно с колен
Седую женщину, а злобу
Сковал и в ;дову утробу
К забвенью вечному призвал!

И снова Красная заря
Разъяла сумрачные сени,
Залив медАми Воскресения
Голгофы горестный наряд...

Мы что имеем - не храним,
А потеряв - премудро плачем.
Мы зла коварную подачку
В тугие сундуки набив,
О благородстве судим строго
И славим жертвы ремесло
Забыв, что от Десницы Бога
Не скрыть под маскою лицо.

- Что плачешь, друг?
- То плачет сердце:
   Воскресший Бог – вновь Бог Распятый.
   Его пречистые Стигматы*
   вновь кровоточат на Кресте.

  *Стигматы – крестные раны


Памяти русичей славных!


25 декабря 2016 года  в 05:25 из Сочи вылетел самолёт Ту-154 Минобороны России. На борту находились восемь членов экипажа и 84 пассажира, среди которых 64 человека — артисты ансамбля имени Александрова вместе с  художественным руководителем генерал-лейтенантом Валерием Халиловым. Они летели поздравить военнослужащих российской группировки в Сирии с наступающим Новым годом. Через две минуты, в 05:27, самолёт пропал с экранов радаров и упал в Чёрное море в пяти километрах от берега по направлению к Анапе. Погибли все находившиеся на борту, в том числе известный российский общественный деятель Доктор Лиза (Елизавета Глинка). Она сопровождала в Сирию партию гуманитарной помощи для госпиталя Тишрин в Латакии...

В день декабрьский под Новый год
В небо поднялся ковёр-самолёт,
Но, пролетев километров пять,
Рухнул, вспенив морскую гладь.

Так уж случилось, бЕсова малость
В благо предновогоднее  вкралась.
Не долетел до земли сирийской
Праздник Елисаветы Глин(ской).
 
А в Украине свидомые суки
Перетирают на укр-фейсбуке
Смайликов пакостных разнообразие:
Дескать, у русских такая оказия!

Да упокоится с Елисаветой
Племя мужское, певчее. Метой
Стала комета, российская выя,
В море исчезнувшая
                Александрия...



София, Георгий, Христофор и Время...

За старой бездомной собакой шёл старый бездомный чудак.
Он в прошлом был воин-рубака, имел ГеоргИевский знак.

Но юность благая поспешно уходит победам вослед, 
Лишь шалость Пандоры - надежду вручив нам на старости лет...

Собака в пути околела. Старик, как умел, схоронил.
И пса бездыханное тело листвой придорожной прикрыл.

Он плакал и выплакал жалость. И стал невесом, как перо.
Житейская ветхая малость уже не касалась его...
      
                * * *

В огромном сверкающем зале, под куполом храмовых гор
Стояли земные скитальцы - Георгий и Христофор*.

София**, высокая дева, гостей зазывала на пир.
А Времени вечная мера глядела задумчиво в мир.

"Да разве такое возможно? - твердила старуха стократ. -
С житейского смертного ложа жизнь встала в сверкании лат!

Кому я теперь насчитаю количество будущих дён,
Ведь все мои счёты случайны в ином пересчёте времён!"

Расстроилась старая кляча. Бездомную горсточку лет
Метнула рукой наудачу и вышла из залы. Ей вслед               

Друзья Христофор и Георгий глядели в полночный проём,
Туда, где по Русской дороге шло Время с дворнягой вдвоём...



Слово на смерть патриарха

5 декабря 2008 года скончался патриарх Московский и Всея Руси Алексий II.

В дали почтовой стая птах
Вдруг перестала веселиться.
Сегодня умер патриарх…
Первопрестольная водица

Сутуло падала окрест.
Вдовицей матушка Россия
Стекала по ночной Москве
Ко гробу аввы Алексiя.

Сегодня умер патриарх.

Мысль утопает в чёрный бархат.
Земное небо, стая птах
И ангелы над патриархом.



Русское сафари

Синайская горная Гоби.
Выжженных форм гербарий.
Жидкое солнце дороги
Плавит моё сафари.

Я наблюдаю горы.
Мертвее не сыщешь край.
Каменные коридоры,
Гадов земных рай.

Вот она, Божья  преграда!
Замысел Ветхих лет –
Вымертвить в членах стада
Рабства  земного след.

Чтобы живой водою
Мёртвую тела плоть
В землях Обетованных
Вновь обратить в народ.

             * * *

…Бродит моё сафари
По русской горе Синай.
Где-то за речкой Нарой -
Обетованный рай...



Станция Таганская

Было время, искусство любила  страна,
И художник считался героем.
В чёрных оползнях шахт на развалинах дна
Он с блокнотом спускался в забои.
 
Он хмелел без вина, примечая, как труд
В огрубевшем выискивал нежность.
Он писал в перископ штормовой Тарханкут
На подлодке "Мыс Доброй Надежды"…

Время шло. Век двадцатый почил на века,
Двадцать первый, прикрыв за собою
Дверь, увидел в пивной среди пьяного мха
Человека с апломбом героя.

Собеседник его, щёголь призрачных лет,
Лишь коснётся старик Тарханкута,
Улыбался в глаза и в стеклянный предмет
То ли водку лил, то ли цикуту.

Он поил старика и под вечер увёз,
Кто куда, только видели воры.
Да буфетчица вслед пролила пару слёз:
«Старичок-то того, быть позору!»

Покатил по Москве на «кобыле» крутой
Наш герой, утопая в велюре.
Не приметил старик, что возница лихой
Прятал рог под густой шевелюрой...

                * * *

На московской квартире с лепным потолком
Они  пили и пели про баньку.
- Кто прописан ещё?
- Только я. Никого.
- А жена?
- А жена на Ваганькове.

Полночь глухо ударила в чёрный Breguet:
- Подпиши.
- Это что?
- Так, бумага.
Старичок подписал.
Щёголь выключил свет
И исчез, скрипнув дверью парадной.

                * * *

А наутро вошли ключари-господа,
Откупорили белую водку,
Проводили  за дверь старика-дурака
На крещенскую метеосводку.
               
- Подходи, покупай
        горсть мороженных слёз
                от героя эпохи Советской!
  Старичок-то того,
           продаёт их всерьёз
                в переходе подземном,
                как нэцке...




                Вещий лес

Вот кто-то прорубил в дремучий лес тропу,
Прошёл насквозь, сжимая топорище.
А вещий лес зализывал версту
И хоронил немое пепелище.

Он уцелел, да что ему тропа.
Но вот другой, а вслед за ним другие
С гармошками и на грузовиках
Ворвались -
             и рубили,
                и рубили!..

Примером умножения на ноль
Лёг старый дуб на раненый подлесок.
И к вечеру охрипшая юдоль
Уже не представляла интереса.

На месте том задумали кабак.
И потекло мужицкое снадобье.
Чуть занялась зелёная трава,
Но стоптанная, комканая кровью

Иссохла. А червлёная земля
Дол подоткнула и по-бабьи взвыла.
И хрустнул крест могильный, как стожар,
Над бугорком отеческой могилы.

Но вещий лес оставил вещий след.
Так вслед безумию вошла иная сила.
И горький пафос пролетарских лет
Она ославила и временем накрыла.

                * * *

И кто теперь попомнит тот разор?
Иные дни, иное поколение.
Лежит в музее под стеклом топор,
Лежит…
           и ждёт неверное мгновенье,

Чтобы сорвать музейную печать
И в рубище, сжимая топорище,
Рубить!
            Рубить окрест!
                Рубить с плеча!..

           * * *

Проснись, вахтёр, не выдай стрекоча
Из вещего музейного хранилища!



Мы плывём косяком сардиновым

                «Гнилое не терпит прикосновения»
               
                Уильям Шекспир


Мы плывём косяком сардиновым
(мы - пугливая скользкая глыба),
Плотью гениев и нелюдимов
Откупаясь от хищной рыбы.

Веселится чешуйчатый улей!
Наблюдает в миллениум-око,
Как поэты в зубах акульих,
Перед тем, как исчезнуть, охают

Так забавно, обыкновенно!
И стекают в строфу пунцовую
Киноварные строки гениев
От Гомера до Кольки Рубцова.

-  Эй, братаны! – хохочет братия, –
   Не тесна ль вам акулья гузка?
-  Что ж, ответьте чешуйчатой слякоти,
   Нелюдимые гении русские!

Вдруг всё смолкло, всё стало стрёмно.
Небо скрыла подошва стальная.
Опустилась вуаль плетёная
И повила кичливую стаю.

Как ночные трАссеры – строчки,
Заметалось упругое месиво,
Пропадая поодиночке
В требухе косяка, как без вести.

Рыбий страх охватил сородичей.
Превратился миллениум в месиво.
Стало «братское» одиночество
Пострашнее акульих челюстей…

P.S.
Над водой кто-то крикнул: «Вира!»,
И сардины, влекомые гуртом,
Из беспечной и вольной рыбы
Превратились в «Кооппродукты».



Чёрная речка
               
Я по первому снегу и тонкому льду - иду.
Чуть на солнце беда, тают вплоть до беды - льды.
Мой товарищ покинул жилище, купил - вина.
- Что за праздник, приятель?
- Просто - стихи и мы!

Был в тот день зимний вечер и мглист, и беспечно румян.
Мы читали стихи, мы бродили, как бродит вино,
Не заметив, как в сумраке чёрная птица-беда
Уже хрустнула корочкой льда за нашей спиной.

А потом мы бежали, нас били дубинками вслед.
Нас травили, как травят легавыми, наверняка.
Мой товарищ ударил обидчика, путая бег.
Зашипела, запенилась кровью облатка стиха!

Нас плющом, как плащом, укрывали бродяги-дворы,
Нас глотали сырые подъезды и тайные схроны.
Задыхаясь от бега, мы лопались, как нарыв,
А на дальних дворах материлась пустая погоня...

                * * *

Неужели, гонимые злобой, мы вечно в плену?
Или ангел добра нас зовёт с неудачной страницы
Переписывать и исправлять исторический труд,
Очищая от мерзости дней доброты плащаницу?

Снова хрустнула чёрная льдинка за нашей спиной.
Снова ёкнуло сердце, припомнив недавние страхи.
Окровавленный Пушкин не кровь обнажил - а вино,
И смеясь над Дантесом, потребовал чистой рубахи!