Воскрешение в яйце

Без привычных забот стало пусто. Грусти не было. Грусть происходит только от недоделанного, недосказанного, незавершённого. Пустота же образуется, как само совершенство, в котором заканчивается путь и начинается другой. Пустота освобождает ум от слов, которыми строится течение к конечной цели, какой-то завершённости образа. Но образ матери, соединяющей в утробе разрозненные направления жизни, закончился. Сам выход из этого образа вывел ум в состояние ребёнка, остро всё чувствующего, но без желания высказать само чувство.


Энергия жизни, вытекая из образа человека-матери, собирала скопленные опыты в новую оболочку. Потому она чувствовала, не покидая тела и привычных забот о нём, как совершается великое таинство обновления. Это выражалось не желаниями, а наоборот, освобождением от желаний. Ум продолжать работать в старом режиме, предлагая сходить в магазин, постирать, убраться, сделать припасы, выполнить трудовой долг, называемый работой. Он предлагал то, что перестало быть насущным. Старые мысли привычек просто предлагали механические действия. Но она видела эту машинальность и осознавала её безжизненность, то есть необходимость. Всё, что предлагали мысли привычек, шло из другого мира, мира семьи, который закончился. А новый мир души ещё не сотворился. И она наитием понимали, что нет повода для спешки. Ведь всё производимое конечностями - руками и ногами в повседневных хлопотах о судьбе того мира - ушло вместе с завершением творения.


Смерть мира. Это было приятно, как выдох наполненности. К нему стремились все дела творимого мира семьи. Об этом отдыхе мечталось, как о гавани, в которую невозможно уйти. И вот это желанное прибежище души здесь и сейчас. Куда спешить? И она приняла его и стала наблюдать, впервые за долгие годы бесконечного труда, как все дела складываются перед входом, превращаясь из гор в холмики и песчинки. Это было забавно. Не нужно! Это сверкало, ликуя свободой. Ничего это не нужно мне, одной в этой её полной свободе. Она хорошо видела, как эта смерть и выход из мира творения могло бы стать бременем, если бы в ней было много нерастраченной энергии, копящейся в ожидании или откладывании дел. Но энергия было именно на нуле. Она еле передвигала тело, желавшее отдыха. Поднять его не было сил. И тогда приходили другие мысли: лежи и не вставай, не двигайся, умри полностью. Но вместе с этими мыслями входил страх, грозящий провалить ум в ужас. Ей стали сниться склепы, паутины, запустение какого старого дома. А днём это переходило в замкнутость пространства, как гроба, из которого хотелось выскочить наружу.



Клаустрофобия. Она вспомнила это название сидя в свободной и без удушья электричке, везущую её на работу. И эта новая страсть стала мучительно повторяться, находя новые точки соприкосновения ума с полной безвыходностью. Из электрички она могла выйти на платформу. Но течение Аида несло её туда, где нет выхода. Потому через несколько дней уже в метро приступ соития повторился настолько сильно, что она поняла, что эту страсть ей не побороть таким лёгким ускользанием от удушливых объятий мира подземелья. Как семени в недрах земли, ей нужен был выход на поверхность, в новый мир. Потому выход стал самой необходимостью жизни, а не её желания в смене работы и освобождении от замкнутости пространства. Это осознание происходящего вставала над ней, как облака, пока тело по-прежнему металось в поиске спасения в подземке. И опять же, наблюдая себя, сидящей на этих облаках, в ней рос приступ смеха. Потому что и в царстве Аида тело находило выход, наталкиваясь на него самой необходимостью. В метро она по наводке нашла комнату, где была не только аптека, но и медсестра, измерившая давление и несущая своим образом долга какую-ту частичку покоя в общем движении людей и поездов.



Вернувшись домой после трудовой повинности перед обществом и миром, гораздо шире, чем семья, она легла в полном бессилии. Покой в расслаблении тела должен быть отдыхом. Но произошло нечто странное. Тело вдруг стало камнем. Ум не мог его поднять. Ум был свободен от тела. Это встало мгновением откровения и полного бессилия произвести обратный процесс соединения. Она сдалась. Она закричала внутри себя: "Я не знаю, что делать! Не знаю!!!"



Откуда пришла сила? Взрыв был мощным. Настолько мощным, что мёртвое тело вскочило и без оглядки понеслось на улицу, в эту удушливую атмосферу многодневной и нескончаемой жары, не приносящей ни влаги, ни лёгкого бриза отдушины даже вечером. Ноги неслись вперёд, не выбирая дорог, не выбирая спасительной тени и игнорируя остановившеюся на перекрёстке карету скорой помощи.


- Куда несёшься? - спрашивал спокойный и чуть насмешливый голос облаков, а бегущий ум, чуть притормозив, соглашался и искал ответа: куда?


Ах, да! Ответ пришёл. Она отпросилась с работы на день, взяв передышку от страстных лобзаний смерти. Нужно позвонить и сказать, что это не выход. Пусть всё идёт, как идёт, без остановки, ведущей точно в забвение, полное забвение, окончательный релакс от тела. Но здесь, на земле, есть ещё незаконченный путь. Это младшая дочь-подросток, которой помощь пока необходима. Дочь путешествовала в это время со своими друзьями. Она уехала, потому что видя беспомощность матери, ничего не могла предложить своим незнанием жизни. Она была также бессильна перед этой пропастью наступившей свободы. Всё, что дочь знала, так это чем она сама может заполнить эту пропасть, какими идеями творения.


Возвращаясь домой, она заметила, как вечер стал уводить жару в небесную высь. С неба же спустилась долгожданная прохлада. Сама решимость двигаться дальше по течению привела и неожиданную встречу с соседкой, которая была намного старше её, но не претендовала на авторитет возраста, знающего, что и как нужно делать в безвыходной ситуации. Книги. Соседка предложили книги, много книг, скопившееся в её домашней библиотеке под рубрикой "Исцели себя сам". Одна из них была у неё в сумке. Даже не пришлось подниматься за ней. Очень странно, что в этот раз не возникло никакого препятствия, чтобы просто принять, что предлагалось. Его не было! В пустоте не было препятствия, которое было необходимым в перегруженности заботами.


Она взяла книгу и, придя домой, тут же стала читать. Это не роман, не детектив, ни философия, которые всегда готовы прийти в оазис Парнаса или Олимпа, когда ты приобщаешься к чему-то высшему, одухотворённо-возвышенному, оторванному от земельных трудов, ползаний и беготни. Это было нечто посередине, как мост между верхним и нижнем миром.


Как свободно переходить от высшего к низшему, от стелющегося в поклонении к установлению вершины. Кацузо Ниши. Человек, который поднял немощь тела духом просветления и ввёл ум в движение земных и небесных сфер, соединяя в одно целое. Он не боролся с неизлечимым недугом, он поднимал ум до самоосознания. Переход человеческого сознания в божественное единство природы разума. Это было просто и доступно, и это предлагалось читателю, тому, кто ищет освобождения от незнания, как себе помочь.


Одно чтение подарило лишь надежду. Но предлагаемое нужно, востребовано было здесь и сейчас. Потому это не стало чтением, а сразу обратило в практику, в магию посвящения. Она складывала предложение в дорогу, по которой тут же шла, как над пропастью выкладывают кирпичик только для следующего шага, а не для далёкого будущего. Не было жадности. Ей неоткуда было взяться в полном бессилии. Но каждая страничка книги тем не менее превосходила обычный человеческий шаг, делая его божественным, полным самим единством движения, сопричастности к тайне перехода. Каждый шаг перекрывал прожитые годы, их опыты, складывая время в мгновение. Всё было знакомо, что описывалось, о чём говорилось в книге. Но чудо происходило этим самым соединением знания в моменте истины. Кто это делал? Никого не было. Были только слова, соединяющее прошлое с настоящим, возвращающим жизнь в новой силе единения.


Слова, соединяющие ум с нерушимым покоем вечности, стали желанными, указателями и перилами. Они были желанными и единственными, самой возможностью невозможного. Их становилось больше. Книги были разных авторов, но говорящих одно, несущих свет по крупицам и открывающих внутри тебя свет навстречу. И этот свет усиливался, ничего не делая. Он просто освобождал внутреннюю темноту, которая перерождалась в новый день полной ясности, осознания самого пути жизни и его тайны.


В ней вырос вопрос, который стоял целый год, как дамоклов меч: кто я? Но год он ходил по кругу совершенно голый, без ответа. А сейчас стал подниматься по спирали. Запрос вышел в картины сна, который вряд ли назовёшь обычным. Сон был живым, как реальность, потому что ум не засыпал под картинки, а вставал, пробуждался в ответах самому себе. Она проснулась в яйце. Пустом яйце, разделённом в половине на свет и тень. И она лежала покоем посередине, осознавая себя полным присутствием в этой реальности ответа. Сон приходил вновь и вновь, меняя ракурсы. То она внутри яйца, то снаружи, то скатывается, то воспаряет.


Продолжающийся путь к ясности предложил ей пройти и опыт смерти много-много раз. Она спокойно переходила из мира мёртвых в мир живых, между которыми не было границ. Давно умершие родственники и близкие люди по-прежнему занимались своими делами, в то время как в другом мире по ним скучали и оплакивали разлуку с ними. Плачущих не слышали. Потому что и в этом мире мы проходим мимо плачущих порой спокойно и не замечая их. Астральные тела света приглашали её на свой бал, где звёзды танцевали и пели беззвучно. Она чувствовала, как пропасть между жизнью и смертью стирает все границы, рассказывая и показывая единую реальность, ничем не разделённую. Этих дверей или входов просто не было. Знание текло, как вода, не зная никаких границ и переводя ум в покое в любую сферу жизни.


И однажды ей захотелось, чтобы это знание раскрылось полностью не во сне, а в реальности, то есть полном пробуждении. Как-то на прогулке с малышом, которого ей доверила подруга, которой нужно было срочно выйти на работу в выходной день, она почувствовала сжимающий голову обруч. Мысль готового ответа пришла сразу. Нужно пойти к врачу и попросить какое-то лекарство, которое снимет эти симптомы сдавленности. НО тут же небесная улыбка предложила другой ответ и другое предложение. А что если это рождение? Да-да, рождение, выход из утробы, в проходе которого сдавливает голову так, что ребёнку приходится испытывать те же страдания, что и матери. Как только это предложение принялось, так тут само давление исчезло. И она почувствовала, как пространство выросло, освободив её от сдавливающего русла. Аура дома-яйца поднялась так высоко, что мыли стали не нужны. Ум затих. Наступила полная тишина, безмыслие, в котором продолжающаяся жизнь мира, его звуков, запахов в движении никак не мешала и никак не влияло на само рождение души, которая всё знает без слов.



Таинство рождения длилось дольше, намного дольше, чем привычное уже для рождение рождение нового тела. Недели три эта тишина и покой ума обнаруживали только свободу выросшего чувства-знания. Многое казалось невероятным, но оно становилось реальным благодаря стиранию границ привычного знания. Она поняла, что может обходится и без пищи, и без сна. И это никак не влияло на умственные или телесные способности. Тело двигалось, а мысли были чёткими, ясными. Одно из течений знания принесло мысль, что ум стал, как в детстве, чистым. Она совершенно этого не помнила, что значит ум в детстве, но она это переживала самим таинством происходящего.

Начался новый виток жизни. В этом не было сомнения. Только разворотом внутрь собранной вселенной. Перед ней открывалась новое пространство, в котором и звёзды небесные, и звёзды земные становились равными и потому понятными выросшему уму. Всё пройденное узнавалось в новом свете, а недосягаемое и великое входило в тождество знания. Центр новый вселенной начал своим оборотом, не спеша, но уверенно раскрывать душу в каждом теле, приветствуя её, как отражение в зеркале. Чужой, незнакомый, не принимаемый, неизвестный, спрятанный за маской-телом, исчез. Душа только улыбалась всем попыткам спрятать её за словами, разной одеждой, сословиями или цветом кожи. Душа открывалась и в черве, и в ласточке, облаке, и звёздном скоплении. И это стало удивлением, которому не было конца.