В. Драгунский. Денискины рассказы

         Виктор Драгунский

        Денискины рассказы


              Содержание

"ОН ЖИВОЙ И СВЕТИТСЯ..."
НАДО ИМЕТЬ ЧУВСТВО ЮМОРА
СЛАВА ИВАНА КОЗЛОВСКОГО
ОДНА КАПЛЯ УБИВАЕТ ЛОШАДЬ
КРАСНЫЙ ШАРИК В СИНЕМ НЕБЕ
КОТ В САПОГАХ
СРАЖЕНИЕ У ЧИСТОЙ РЕЧКИ
ДРУГ ДЕТСТВА
ДЫМКА И АНТОН
НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ
ЗАКОЛДОВАННАЯ БУКВА
СИНИЙ КИНЖАЛ
МОТОГОНКИ ПО ОТВЕСНОЙ СТЕНЕ
ТРЕТЬЕ МЕСТО В СТИЛЕ БАТТЕРФЛЯЙ
СВЕРХУ ВНИЗ, НАИСКОСОК!
НЕ ПИФ, НЕ ПАФ!
АНГЛИЧАНИН ПАВЛЯ
СМЕРТЬ ШПИОНА ГАДЮКИНА
СТАРЫЙ МОРЕХОД
ЗАПАХ НЕБА И МАХОРОЧКИ
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОД КРОВАТЬЮ
ДЕВОЧКА НА ШАРЕ
РАССКАЖИТЕ МНЕ ПРО СИНГАПУР
ЧТО Я ЛЮБЛЮ...
...И ЧЕГО НЕ ЛЮБЛЮ!
ЧТО ЛЮБИТ МИШКА
ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
ПРОФЕССОР КИСЛЫХ ЩЕЙ
ГЛАВНЫЕ РЕКИ
ЗЕЛЕНЧАТЫЕ ЛЕОПАРДЫ
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
И МЫ!..
ШЛЯПА ГРОССМЕЙСТЕРА
РОВНО 25 КИЛО
ЗДОРОВАЯ МЫСЛЬ
ПОХИТИТЕЛЬ СОБАК
"ГДЕ ЭТО ВИДАНО, ГДЕ ЭТО СЛЫХАНО"
КУРИНЫЙ БУЛЬОН
...БЫ
АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК
СЛОН И РАДИО
НЕ ХУЖЕ ВАС, ЦИРКОВЫХ
МОЙ ЗНАКОМЫЙ МЕДВЕДЬ
ГУСИНОЕ ГОРЛО
РЫЦАРИ
НА САДОВОЙ БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ
ЧЕЛОВЕК С ГОЛУБЫМ ЛИЦОМ
РАБОЧИЕ ДРОБЯТ КАМЕНЬ
ПОЖАР ВО ФЛИГЕЛЕ,
  ИЛИ ПОДВИГ ВО ЛЬДАХ...
ХИТРЫЙ СПОСОБ
КАК Я ГОСТИЛ У ДЯДИ МИШИ
БЕЛЫЕ АМАДИНЫ
ЧИКИ-БРЫК
ПОДЗОРНАЯ ТРУБА
ДЯДЯ ПАВЕЛ ИСТОПНИК
ФАНТОМАС
ПРИКЛЮЧЕНИЕ
"ТИХА УКРАИНСКАЯ НОЧЬ..."
СЕСТРА МОЯ КСЕНИЯ
ПОЮТ КОЛЕСА - ТРА-ТА-ТА
--------


     "ОН ЖИВОЙ И СВЕТИТСЯ..."
  Однажды вечером я сидел во дворе,
возле песка, и ждал маму. Она, на-
верно, задерживалась в институте,
или в магазине, или, может быть,
долго стояла на автобусной останов-
ке. Не знаю. Только все родители
нашего двора уже пришли, и все ре-
бята пошли с ними по домам и уже,
наверно, пили чай с бубликами и
брынзой, а моей мамы все еще не бы-
ло...
  И вот уже стали зажигаться в ок-
нах огоньки, и радио заиграло музы-
ку, и в небе задвигались темные об-
лака - они были похожи на бородатых
стариков...
  И мне захотелось есть, а мамы все
не было, и я подумал, что, если бы
я знал, что моя мама хочет есть и
ждет меня где-то на краю света, я
бы моментально к ней побежал, а не
опаздывал бы и не заставлял ее си-
деть на песке и скучать.
  И в это время во двор вышел Миш-
ка. Он сказал:
  - ЗдорОво!
  И я сказал:
  - ЗдорОво!
  Мишка сел со мной и взял в руки
самосвал.
  - Ого! - сказал Мишка. - Где до-
стал? А он сам набирает песок? Не
сам? А сам сваливает? Да? А ручка?
Для чего она? Ее можно вертеть? Да?
А? Ого! Дашь мне его домой?
  Я сказал:
  - Нет, не дам. Подарок. Папа по-
дарил перед отъездом.
  Мишка надулся и отодвинулся от
меня. На дворе стало еще темнее.
  Я смотрел на ворота, чтоб не про-
пустить, когда придет мама. Но она
все не шла. Видно, встретила тетю
Розу, и они стоят и разговаривают и
даже не думают про меня. Я лег на
песок.
  Тут Мишка говорит:
  - Не дашь самосвал?
  - Отвяжись, Мишка.
  Тогда Мишка говорит:
  - Я тебе за него могу дать одну
Гватемалу и два Барбадоса!
  Я говорю:
  - Сравнил Барбадос с самосва-
лом...
  А Мишка:
  - Ну, хочешь, я дам тебе плава-
тельный круг?
  Я говорю:
  - Он у тебя лопнутый.
  А Мишка:
  - Ты его заклеишь!
  Я даже рассердился:
  - А плавать где? В ванной? По
вторникам?
  И Мишка опять надулся. А потом
говорит:
  - Ну, была не была! Знай мою доб-
роту! На!
  И он протянул мне коробочку от
спичек. Я взял ее в руки.
  - Ты открой ее, - сказал Мишка,
- тогда увидишь!
  Я открыл коробочку и сперва ниче-
го не увидел, а потом увидел ма-
ленький светло-зеленый огонек, как
будто где-то далеко-далеко от меня
горела крошечная звездочка, и в то
же время я сам держал ее сейчас в
руках.
  - Что это, Мишка, - сказал я ше-
потом, - что это такое?
  - Это светлячок, - сказал Мишка.
- Что, хорош? Он живой, не думай.
  - Мишка, - сказал я, - бери мой
самосвал, хочешь? Навсегда бери,
насовсем! А мне отдай эту звездоч-
ку, я ее домой возьму...
  И Мишка схватил мой самосвал и
побежал домой. А я остался со своим
светлячком, глядел на него, глядел
и никак не мог наглядеться: какой
он зеленый, словно в сказке, и как
он хоть и близко, на ладони, а све-
тит, словно издалека... И я не мог
ровно дышать, и я слышал, как сту-
чит мое сердце, и чуть-чуть кололо
в носу, как будто хотелось плакать.
  И я долго так сидел, очень долго.
И никого не было вокруг. И я забыл
про всех на белом свете.
  Но тут пришла мама, и я очень об-
радовался, и мы пошли домой. А ко-
гда стали пить чай с бубликами и
брынзой, мама спросила:
  - Ну, как твой самосвал?
  А я сказал:
  - Я, мама, променял его.
  Мама сказала:
  - Интересно! А на что?
  Я ответил:
  - На светлячка! Вот он, в коро-
бочке живет. Погаси-ка свет!
  И мама погасила свет, и в комнате
стало темно, и мы стали вдвоем
смотреть на бледно-зеленую звездоч-
ку.
  Потом мама зажгла свет.
  - Да, - сказала она, - это вол-
шебство! Но все-таки как ты решился
отдать такую ценную вещь, как само-
свал, за этого червячка?
  - Я так долго ждал тебя, - сказал
я, - и мне было так скучно, а этот
светлячок, он оказался лучше любого
самосвала на свете.
  Мама пристально посмотрела на ме-
ня и спросила:
  - А чем же, чем же именно он луч-
ше?
  Я сказал:
  - Да как же ты не понимаешь?!
Ведь он живой! И светится!..

--------


     НАДО ИМЕТЬ ЧУВСТВО ЮМОРА
  Один раз мы с Мишкой делали уро-
ки. Мы положили перед собой тетрад-
ки и списывали. И в это время я
рассказывал Мишке про лемуров, что
у них большие глаза, как стеклянные
блюдечки, и что я видел фотографию
лемура, как он держится за авторуч-
ку, сам маленький-маленький и ужас-
но симпатичный.
  Потом Мишка говорит:
  - Написал?
  Я говорю:
  - Уже.
  - Ты мою тетрадку проверь, - го-
ворит Мишка, - а я - твою.
  И мы поменялись тетрадками.
  И я как увидел, что Мишка напи-
сал, так сразу стал хохотать.
  Гляжу, а Мишка тоже покатывается,
прямо синий стал.
  Я говорю:
  - Ты чего, Мишка, покатываешься?
  А он:
  - Я покатываюсь, что ты непра-
вильно списал! А ты чего?
  Я говорю:
  - А я то же самое, только про те-
бя. Гляди, ты написал: "Наступили
мозы". Это кто такие - "мозы"?
  Мишка покраснел:
  - Мозы - это, наверно, морозы. А
ты вот написал: "Натала зима". Это
что такое?
  - Да, - сказал я, - не "натала",
а "настала". Ничего не попишешь,
надо переписывать. Это все лемуры
виноваты.
  И мы стали переписывать. А когда
переписали, я сказал:
  - Давай задачи задавать!
  - Давай, - сказал Мишка.
  В это время пришел папа. Он ска-
зал:
  - Здравствуйте, товарищи студен-
ты...
  И сел к столу.
  Я сказал:
  - Вот, папа, послушай, какую я
Мишке задам задачу: вот у меня есть
два яблока, а нас трое, как разде-
лить их среди нас поровну?
  Мишка сейчас же надулся и стал
думать. Папа не надулся, но тоже
задумался. Они думали долго.
  Я тогда сказал:
  - Сдаешься, Мишка?
  Мишка сказал:
  - Сдаюсь!
  Я сказал:
  - Чтобы мы все получили поровну,
надо из этих яблок сварить ком-
пот. - И стал хохотать: - Это меня
тетя Мила научила!..
  Мишка надулся еще больше. Тогда
папа сощурил глаза и сказал:
  - А раз ты такой хитрый, Денис,
дай-ка я задам тебе задачу.
  - Давай задавай, - сказал я.
  Папа походил по комнате.
  - Ну слушай, - сказал папа.
- Один мальчишка учится в первом
классе "В". Его семья состоит из
пяти человек. Мама встает в семь
часов и тратит на одевание десять
минут. Зато папа чистит зубы пять
минут. Бабушка ходит в магазин
столько, сколько мама одевается
плюс папа чистит зубы. А дедушка
читает газеты, сколько бабушка хо-
дит в магазин минус во сколько
встает мама.
  Когда они все вместе, они начина-
ют будить этого мальчишку из перво-
го класса "В". На это уходит время
чтения дедушкиных газет плюс бабуш-
кино хождение в магазин.
  Когда мальчишка из первого клас-
са "В" просыпается, он потягивается
столько времени, сколько одевается
мама плюс папина чистка зубов. А
умывается он, сколько дедушкины га-
зеты, деленные на бабушку. На уроки
он опаздывает на столько минут,
сколько потягивается плюс умывается
минус мамино вставание, умноженное
на папины зубы.
  Спрашивается: кто же этот маль-
чишка из первого "В" и что ему гро-
зит, если это будет продолжаться?
Все!
  Тут папа остановился посреди ком-
наты и стал смотреть на меня. А
Мишка захохотал во все горло и стал
тоже смотреть на меня. Они оба на
меня смотрели и хохотали.
  Я сказал:
  - Я не могу сразу решить эту за-
дачу, потому что мы еще этого не
проходили.
  И больше я не сказал ни слова, а
вышел из комнаты, потому что я сра-
зу догадался, что в ответе этой за-
дачи получится лентяй и что такого
скоро выгонят из школы. Я вышел из
комнаты в коридор и залез за вешал-
ку и стал думать, что если это за-
дача про меня, то это неправда, по-
тому что я всегда встаю довольно
быстро и потягиваюсь совсем недол-
го, ровно столько, сколько нужно. И
еще я подумал, что если папе так
хочется на меня выдумывать, то, по-
жалуйста, я могу уйти из дома прямо
на целину. Там работа всегда най-
дется, там люди нужны, особенно мо-
лодежь. Я там буду покорять приро-
ду, и папа приедет с делегацией на
Алтай, увидит меня, и я остановлюсь
на минутку, скажу:
  "Здравствуй, папа", - и пойду
дальше покорять.
  А он скажет:
  "Тебе привет от мамы..."
  А я скажу:
  "Спасибо... Как она поживает?"
  А он скажет:
  "Ничего".
  А я скажу:
  "Наверно, она забыла своего
единственного сына?"
  А он скажет:
  "Что ты, она похудела на тридцать
семь кило! Вот как скучает!"
  А что я ему скажу дальше, я не
успел придумать, потому что на меня
упало пальто и папа вдруг пролез за
вешалку. Он меня увидел и сказал:
  - Ах ты, вот он где! Что у тебя
за такие глаза? Неужели ты принял
эту задачу на свой счет?
  Он поднял пальто и повесил на
место и сказал дальше:
  - Я это все выдумал. Такого маль-
чишки и на свете-то нет, не то что
в вашем классе!
  И папа взял меня за руки и выта-
щил из-за вешалки.
  Потом еще раз поглядел на меня
пристально и улыбнулся:
  - Надо иметь чувство юмора, -
сказал он мне, и глаза у него стали
веселые-веселые. - А ведь это смеш-
ная задача, правда? Ну! засмейся!
  И я засмеялся.
  И он тоже.
  И мы пошли в комнату.

--------


      СЛАВА ИВАНА КОЗЛОВСКОГО
  У меня в табеле одни пятерки.
Только по чистописанию четверка.
Из-за клякс. Я прямо не знаю, что
делать! У меня всегда с пера соска-
кивают кляксы. Я уж макаю в чернила
только самый кончик пера, а кляксы
все равно соскакивают. Просто чуде-
са какие-то! Один раз я целую стра-
ницу написал чисто-чисто, любо-до-
рого смотреть - настоящая пятероч-
ная страница. Утром показал ее Раи-
се Ивановне, а там на самой середи-
не клякса! Откуда она взялась? Вче-
ра ее не было! Может быть, она с
какой-нибудь другой страницы просо-
чилась? Не знаю...
  А так у меня одни пятерки. Только
по пению тройка. Это вот как полу-
чилось. Был у нас урок пения. Сна-
чала мы пели все хором "Во поле бе-
резонька стояла". Выходило очень
красиво, но Борис Сергеевич все
время морщился и кричал:
  - Тяните гласные, друзья, тяните
гласные!..
  Тогда мы стали тянуть гласные, но
Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и
сказал:
  - Настоящий кошачий концерт! Да-
вайте-ка займемся с каждым
инди-виду-ально.
  Это значит с каждым отдельно.
  И Борис Сергеевич вызвал Мишку.
  Мишка подошел к роялю и что-то
такое прошептал Борису Сергеевичу.
  Тогда Борис Сергеевич начал иг-
рать, а Мишка тихонечко запел:
   Как на тоненький ледок
   Выпал беленький снежок...
  Ну и смешно же пищал Мишка! Так
пищит наш котенок Мурзик. Разве ж
так поют! Почти ничего не слышно. Я
просто не мог выдержать и рассмеял-
ся.
  Тогда Борис Сергеевич поставил
Мишке пятерку и поглядел на меня.
  Он сказал:
  - Ну-ка, хохотун, выходи!
  Я быстро подбежал к роялю.
  - Ну-с, что вы будете испол-
нять? - вежливо спросил Борис Сер-
геевич.
  Я сказал:
  - Песня гражданской войны "Веди
ж, Буденный, нас смелее в бой".
  Борис Сергеевич тряхнул головой и
заиграл, но я его сразу остановил:
  - Играйте, пожалуйста, погром-
че! - сказал я.
  Борис Сергеевич сказал:
  - Тебя не будет слышно.
  Но я сказал:
  - Будет. Еще как!
  Борис Сергеевич заиграл, а я на-
брал побольше воздуха да как запою:
   Высоко в небе ясном
   Вьется алый стяг...
  Мне очень нравится эта песня.
  Так и вижу синее-синее небо, жар-
ко, кони стучат копытами, у них
красивые лиловые глаза, а в небе
вьется алый стяг.
  Тут я даже зажмурился от восторга
и закричал что было сил:
   Мы мчимся на конях туда,
   Где виден враг!
   И в битве упоительной...
  Я хорошо пел, наверное, даже было
слышно на другой улице:
   Лавиною стремительной! Мы мчимся
                вперед!.. Ура!..
   Красные всегда побеждают!
        Отступайте, враги! Даешь!!!
  Я нажал себе кулаками на живот,
вышло еще громче, и я чуть не лоп-
нул:
   Мы врезалися в Крым!
  Тут я остановился, потому что я
был весь потный и у меня дрожали
колени.
  А Борис Сергеевич хоть и играл,
но весь как-то склонился к роялю, и
у него тоже тряслись плечи...
  Я сказал:
  - Ну как?
  - Чудовищно! - похвалил Борис
Сергеевич.
  - Хорошая песня, правда? - спро-
сил я.
  - Хорошая, - сказал Борис Серге-
евич и закрыл платком глаза.
  - Только жаль, что вы очень тихо
играли, Борис Сергеевич, - сказал
я, - можно бы еще погромче.
  - Ладно, я учту, - сказал Борис
Сергеевич. - А ты не заметил, что я
играл одно, а ты пел немножко по-
другому?
  - Нет, - сказал я, - я этого не
заметил! Да это и неважно. Просто
надо было погромче играть.
  - Ну что ж, - сказал Борис Серге-
евич, - раз ты ничего не заметил,
поставим тебе пока тройку. За при-
лежание.
  Как - тройку? Я даже опешил. Как
же это может быть? Тройку - это
очень мало! Мишка тихо пел и то по-
лучил пятерку... Я сказал:
  - Борис Сергеевич, когда я не-
множко отдохну, я еще громче смогу,
вы не думайте. Это я сегодня плохо
завтракал. А то я так могу спеть,
что тут у всех уши позаложит. Я
знаю еще одну песню. Когда я ее до-
ма пою, все соседи прибегают, спра-
шивают, что случилось.
  - Это какая же? - спросил Борис
Сергеевич.
  - Жалостливая, - сказал я и за-
вел:
   Я вас любил...
   Любовь еще, быть может...
  Но Борис Сергеевич поспешно ска-
зал:
  - Ну хорошо, хорошо, все это мы
обсудим в следующий раз.
  И тут раздался звонок.
  Мама встретила меня в раздевалке.
Когда мы собирались уходить, к нам
подошел Борис Сергеевич.
  - Ну, - сказал он, улыбаясь,
- возможно, ваш мальчик будет Лоба-
чевским, может быть, Менделеевым.
Он может стать Суриковым или Коль-
цовым, я не удивлюсь, если он ста-
нет известен стране, как известен
товарищ Николай Мамай или какой-ни-
будь боксер, но в одном могу заве-
рить вас абсолютно твердо: славы
Ивана Козловского он не добьется.
Никогда!
  Мама ужасно покраснела и сказала:
  - Ну, это мы еще увидим!
  А когда мы шли домой, я все ду-
мал:
  "Неужели Козловский поет громче
меня?"

--------


     ОДНА КАПЛЯ УБИВАЕТ ЛОШАДЬ
  Когда папа заболел, пришел доктор
и сказал:
  - Ничего особенного, маленькая
простуда. Но я вам советую бросить
курить, у вас в сердце легкий шу-
мок.
  И когда он ушел, мама сказала:
  - Как это все-таки глупо - дово-
дить себя до болезней этими прокля-
тыми папиросами. Ты еще такой моло-
дой, а вот уже в сердце у тебя шумы
и хрипы.
  - Ну, - сказал папа, - ты преуве-
личиваешь! У меня нет никаких осо-
бенных шумов, а тем более хрипов.
Есть всего-навсего один маленький
шумишко. Это не в счет.
  - Нет - в счет! - воскликнула ма-
ма. - Тебе, конечно, нужен не шу-
мишко, тебя бы больше устроили
скрип, лязг и скрежет, я тебя
знаю...
  - Во всяком случае, мне не нужен
звук пилы, - перебил ее папа.
  - Я тебя не пилю, - мама даже
покраснела, - но пойми ты, это
действительно вредно. Ведь ты же
знаешь, что одна капля папиросного
яда убивает здоровую лошадь!
  Вот так раз! Я посмотрел на папу.
Он был большой, спору нет, но все-
таки поменьше лошади. Он был по-
больше меня или мамы, но, как ни
верти, он был поменьше лошади и да-
же самой захудалой коровы. Корова
бы никогда не поместилась на нашем
диване, а папа помещался свободно.
Я очень испугался. Я никак не хо-
тел, чтобы его убивала такая капля
яда. Не хотел я этого никак и ни за
что. От этих мыслей я долго не мог
заснуть, так долго, что не заметил,
как все-таки заснул.
  А в субботу папа выздоровел, и к
нам пришли гости. Пришел дядя Юра с
тетей Катей, Борис Михайлович и те-
тя Тамара. Все пришли и стали вести
себя очень прилично, а тетя Тамара
как только вошла, так вся заверте-
лась, и затрещала, и уселась пить
чай рядом с папой. За столом она
стала окружать папу заботой и вни-
манием, спрашивала, удобно ли ему
сидеть, не дует ли из окна, и в
конце концов до того наокружалась и
назаботилась, что всыпала ему в чай
три ложки сахару. Папа размешал са-
хар, хлебнул и сморщился.
  - Я уже один раз положила сахар в
этот стакан, - сказала мама, и гла-
за у нее стали зеленые, как крыжов-
ник.
  А тетя Тамара расхохоталась во
все горло. Она хохотала, как будто
кто-то под столом кусал ее за пят-
ки. А папа отодвинул переслащенный
чай в сторону. Тогда тетя Тамара
вынула из сумочки тоненький портси-
гарчик и подарила его папе.
  - Это вам в утешение за испорчен-
ный чай, - сказала она. - Каждый
раз, закуривая папироску, вы будете
вспоминать эту смешную историю и ее
виновницу.
  Я ужасно разозлился на нее за
это. Зачем она напоминает папе про
курение, раз он за время болезни
уже почти совсем отвык? Ведь одна
капля курильного яда убивает ло-
шадь, а она напоминает. Я сказал:
  "Вы дура, тетя Тамара! Чтоб вы
лопнули! И вообще вон из моего до-
ма. Чтобы ноги вашей толстой больше
здесь не было".
  Я сказал это про себя, в мыслях,
так, что никто ничего не понял.
  А папа взял портсигарчик и повер-
тел его в руках.
  - Спасибо, Тамара Сергеевна, -
сказал папа, - я очень тронут. Но
сюда не войдет ни одна моя папирос-
ка, портсигар такой маленький, а я
курю "Казбек". Впрочем...
  Тут папа взглянул на меня.
  - Ну-ка, Денис, - сказал он,
- вместо того чтобы выдувать третий
стакан чаю на ночь, пойди-ка к
письменному столу, возьми там ко-
робку "Казбека" и укороти папирос-
ки, обрежь так, чтобы они влезли в
портсигар. Ножницы в среднем ящике!
  Я пошел к столу, нашел папиросы и
ножницы, примерил портсигар и сде-
лал все, как он велел. А потом от-
нес полный портсигарчик папе. Папа
открыл портсигарчик, посмотрел на
мою работу, потом на меня и весело
рассмеялся:
  - Полюбуйтесь-ка, что сделал мой
сообразительный сын!
  Тут все гости стали наперебой
выхватывать друг у друга портсигар-
чик и оглушительно хохотать. Осо-
бенно старалась, конечно, тетя Та-
мара. Когда она перестала смеяться,
она согнула руку и костяшками паль-
цев постучала по моей голове.
  - Как же это ты догадался оста-
вить целыми картонные мундштуки, а
почти весь табак отрезать? Ведь ку-
рят-то именно табак, а ты его отре-
зал! Да что у тебя в голове - песок
или опилки?
  Я сказал:
  "Это у тебя в голове опилки, Та-
марище Семипудовое".
  Сказал, конечно, в мыслях, про
себя. А то бы меня мама заругала.
Она и так смотрела на меня что-то
уж чересчур пристально.
  - Ну-ка, иди сюда, - мама взяла
меня за подбородок, - посмотри-ка
мне в глаза!
  Я стал смотреть в мамины глаза и
почувствовал, что у меня щеки стали
красные, как флаги.
  - Ты это сделал нарочно? - спро-
сила мама.
  Я не мог ее обмануть.
  - Да, - сказал я, - я это сделал
нарочно.
  - Тогда выйди из комнаты, - ска-
зал папа, - а то у меня руки чешут-
ся.
  Видно, папа ничего не понял. Но я
не стал ему объяснять и вышел из
комнаты.
  Шутка ли - одна капля убивает ло-
шадь!

--------


    КРАСНЫЙ ШАРИК В СИНЕМ НЕБЕ
  Вдруг наша дверь распахнулась, и
Аленка закричала из коридора:
  - В большом магазине весенний ба-
зар!
  Она ужасно громко кричала, и гла-
за у нее были круглые, как кнопки,
и отчаянные. Я сначала подумал, что
кого-нибудь зарезали. А она снова
набрала воздух и давай:
  - Бежим, Дениска! Скорее! Там
квас шипучий! Музыка играет, и раз-
ные куклы! Бежим!
  Кричит, как будто случился пожар.
И я от этого тоже как-то заволно-
вался, и у меня стало щекотно под
ложечкой, и я заторопился и выско-
чил из комнаты.
  Мы взялись с Аленкой за руки и
побежали как сумасшедшие в большой
магазин. Там была целая толпа наро-
ду и в самой середине стояли сде-
ланные из чего-то блестящего мужчи-
на и женщина, огромные, под пото-
лок, и, хотя они были ненастоящие,
они хлопали глазами и шевелили ниж-
ними губами, как будто говорят.
Мужчина кричал:
  - Весенний базаррр! Весенний ба-
заррр!
  А женщина:
  - Добро пожаловать! Добро пожало-
вать!
  Мы долго на них смотрели, а потом
Аленка говорит:
  - Как же они кричат? Ведь они не-
настоящие!
  - Просто непонятно, - сказал я.
  Тогда Аленка сказала:
  - А я знаю. Это не они кричат!
Это у них в середине живые артисты
сидят и кричат себе целый день. А
сами за веревочку дергают, и у ку-
кол от этого шевелятся губы.
  Я прямо расхохотался:
  - Вот и видно, что ты еще малень-
кая. Станут тебе артисты в животе у
кукол сидеть целый день. Представ-
ляешь? Целый день скрючившись -
устанешь небось! А есть, пить надо?
И еще разное, мало ли что... Эх ты,
темнота! Это радио в них кричит.
  Аленка сказала:
  - Ну и не задавайся!
  И мы пошли дальше. Всюду было
очень много народу, все разодетые и
веселые, и музыка играла, и один
дядька крутил лотерею и кричал:
   Подходите сюда поскорее,
   Здесь билеты вещевой лотереи!
   Каждому выиграть недолго
   Легковую автомашину "Волга"!
   А некоторые сгоряча
   Выигрывают "Москвича"!
  И мы возле него тоже посмеялись,
как он бойко выкрикивает, и Аленка
сказала:
  - Все-таки когда живое кричит, то
интересней, чем радио.
  И мы долго бегали в толпе между
взрослых и очень веселились, и ка-
кой-то военный дядька подхватил
Аленку под мышки, а его товарищ на-
жал кнопочку в стене, и оттуда
вдруг забрызгал одеколон, и когда
Аленку поставили на пол, она вся
пахла леденцами, а дядька сказал:
  - Ну что за красотулечка, сил мо-
их нет!
  Но Аленка от них убежала, а я -
за ней, и мы наконец очутились воз-
ле кваса. У меня были деньги на
завтрак, и мы поэтому с Аленкой вы-
пили по две большие кружки, и у
Аленки живот сразу стал как фут-
больный мяч, а у меня все время ши-
бало в нос и кололо в носу иголоч-
ками. Здорово, прямо первый сорт, и
когда мы снова побежали, то я услы-
шал, как квас во мне булькает. И мы
захотели домой и выбежали на улицу.
Там было еще веселей, и у самого
входа стояла женщина и продавала
воздушные шарики.
  Аленка, как только увидела эту
женщину, остановилась как вкопан-
ная. Она сказала:
  - Ой! Я хочу шарик!
  А я сказал:
  - Хорошо бы, да денег нету.
  А Аленка:
  - У меня есть одна денежка.
  - Покажи.
  Она достала из кармана.
  Я сказал:
  - Ого! Десять копеек. Тетенька,
дайте ей шарик!
  Продавщица улыбнулась:
  - Вам какой? Красный, синий, го-
лубой?
  Аленка взяла красный. И мы пошли.
И вдруг Аленка говорит:
  - Хочешь поносить?
  И протянула мне ниточку. Я взял.
И сразу как взял, так услышал, что
шарик тоненько-тоненько потянул за
ниточку! Ему, наверно, хотелось
улететь. Тогда я немножко отпустил
ниточку и опять услышал, как он
настойчиво так потягивается из рук,
как будто очень просится улететь. И
мне вдруг стало его как-то жалко,
что вот он может летать, а я его
держу на привязи, и я взял и выпус-
тил его. И шарик сначала даже не
отлетел от меня, как будто не пове-
рил, а потом почувствовал, что это
вправду, и сразу рванулся и взлетел
выше фонаря.
  Аленка за голову схватилась:
  - Ой, зачем, держи!..
  И стала подпрыгивать, как будто
могла допрыгнуть до шарика, но уви-
дела, что не может, и заплакала:
  - Зачем ты его упустил?..
  Но я ей ничего не ответил. Я
смотрел вверх на шарик. Он летел
кверху плавно и спокойно, как будто
этого и хотел всю жизнь.
  И я стоял, задрав голову, и смот-
рел, и Аленка тоже, и многие взрос-
лые остановились и тоже позадирали
головы - посмотреть, как летит ша-
рик, а он все летел и уменьшался.
  Вот он пролетел последний этаж
большущего дома, и кто-то высунулся
из окна и махал ему вслед, а он еще
выше и немножко вбок, выше антенн и
голубей, и стал совсем маленький...
У меня что-то в ушах звенело, когда
он летел, а он уже почти исчез. Он
залетел за облачко, оно было пушис-
тое и маленькое, как крольчонок,
потом снова вынырнул, пропал и со-
всем скрылся из виду и теперь уже,
наверно, был около Луны, а мы все
смотрели вверх, и в глазах у меня
замелькали какие-то хвостатые точки
и узоры. И шарика уже не было ни-
где. И тут Аленка вздохнула еле
слышно, и все пошли по своим делам.
  И мы тоже пошли, и молчали, и всю
дорогу я думал, как это красиво,
когда весна на дворе, и все наряд-
ные и веселые, и машины туда-сюда,
и милиционер в белых перчатках, а в
чистое, синее-синее небо улетает от
нас красный шарик. И еще я думал,
как жалко, что я не могу это все
рассказать Аленке. Я не сумею сло-
вами, и если бы сумел, все равно
Аленке бы это было непонятно, она
ведь маленькая. Вот она идет рядом
со мной, и вся такая притихшая, и
слезы еще не совсем просохли у нее
на щеках. Ей небось жаль свой ша-
рик.
  И мы шли так с Аленкой до самого
дома и молчали, а возле наших во-
рот, когда стали прощаться, Аленка
сказала:
  - Если бы у меня были деньги, я
бы купила еще один шарик... чтобы
ты его выпустил.

--------


           КОТ В САПОГАХ
  - Мальчики и девочки! - сказала
Раиса Ивановна. - Вы хорошо закон-
чили эту четверть. Поздравляю вас.
Теперь можно и отдохнуть. На кани-
кулах мы устроим утренник и карна-
вал. Каждый из вас может нарядиться
в кого угодно, а за лучший костюм
будет выдана премия, так что го-
товьтесь. - И Раиса Ивановна собра-
ла тетрадки, попрощалась с нами и
ушла.
  И когда мы шли домой, Мишка ска-
зал:
  - Я на карнавале буду гномом. Мне
вчера купили накидку от дождя и ка-
пюшон. Я только лицо чем-нибудь за-
навешу, и гном готов. А ты кем на-
рядишься?
  - Там видно будет.
  И я забыл про это дело. Потому
что дома мама мне сказала, что она
уезжает в санаторий на десять дней
и чтоб я тут вел себя хорошо и сле-
дил за папой. И она на другой день
уехала, а я с папой совсем замучил-
ся. То одно, то другое, и на улице
шел снег, и все время я думал, ко-
гда же мама вернется. Я зачеркивал
клеточки на своем календаре.
  И вдруг неожиданно прибегает Миш-
ка и прямо с порога кричит:
  - Идешь ты или нет?
  Я спрашиваю:
  - Куда?
  Мишка кричит:
  - Как - куда? В школу! Сегодня же
утренник, и все будут в костюмах!
Ты что, не видишь, что я уже гно-
мик?
  И правда, он был в накидке с ка-
пюшончиком.
  Я сказал:
  - У меня нет костюма! У нас мама
уехала.
  А Мишка говорит:
  - Давай сами чего-нибудь придума-
ем! Ну-ка, что у вас дома есть по-
чудней? Ты надень на себя, вот и
будет костюм для карнавала.
  Я говорю:
  - Ничего у нас нет. Вот только
папины бахилы для рыбалки.
  Бахилы - это такие высокие рези-
новые сапоги. Если дождик или
грязь - первое дело бахилы. Нипочем
ноги не промочишь.
  Мишка говорит:
  - А ну надевай, посмотрим, что
получится!
  Я прямо с ботинками влез в папины
сапоги. Оказалось, что бахилы дохо-
дят мне чуть не до подмышек. Я по-
пробовал в них походить. Ничего,
довольно неудобно. Зато здорово
блестят. Мишке очень понравилось.
Он говорит:
  - А шапку какую?
  Я говорю:
  - Может быть, мамину соломенную,
что от солнца?
  - Давай ее скорей!
  Достал я шляпу, надел. Оказалось,
немножко великовата, съезжает до
носа, но все-таки на ней цветы.
  Мишка посмотрел и говорит:
  - Хороший костюм. Только я не по-
нимаю, что он значит?
  Я говорю:
  - Может быть, он значит "мухо-
мор"?
  Мишка засмеялся:
  - Что ты, у мухомора шляпка вся
красная! Скорей всего, твой костюм
обозначает "старый рыбак"!
  Я замахал на Мишку:
  - Сказал тоже! "Старый рыбак"!..
А борода где?
  Тут Мишка задумался, а я вышел в
коридор, а там стояла наша соседка
Вера Сергеевна. Она, когда меня
увидела, всплеснула руками и гово-
рит:
  - Ох! Настоящий кот в сапогах!
  Я сразу догадался, что значит мой
костюм! Я - "Кот в сапогах"! Только
жалко, хвоста нет! Я спрашиваю:
  - Вера Сергеевна, у вас есть
хвост?
  А Вера Сергеевна говорит:
  - Разве я очень похожа на черта?
  - Нет, не очень, - говорю я. - Но
не в этом дело. Вот вы сказали, что
этот костюм значит "Кот в сапогах",
а какой же кот может быть без хвос-
та? Нужен какой-нибудь хвост! Вера
Сергеевна, помогите, а?
  Тогда Вера Сергеевна сказала:
  - Одну минуточку...
  И вынесла мне довольно драненький
рыжий хвостик с черными пятнами.
  - Вот, - говорит, - это хвост от
старой горжетки. Я в последнее вре-
мя прочищаю им керогаз, но, думаю,
тебе он вполне подойдет.
  Я сказал "большое спасибо" и по-
нес хвост Мишке.
  Мишка, как увидел его, говорит:
  - Давай быстренько иголку с нит-
кой, я тебе пришью. Это чудный
хвостик.
  И Мишка стал пришивать мне сзади
хвост. Он шил довольно ловко, но
потом вдруг ка-ак уколет меня!
  Я закричал:
  - Потише ты, храбрый портняжка!
Ты что, не чувствуешь, что шьешь
прямо по живому? Ведь колешь же!
  - Это я немножко не рассчитал! -
И опять как кольнет!
  - Мишка, рассчитывай получше, а
то я тебя тресну!
  А он:
  - Я в первый раз в жизни шью!
  И опять - коль!..
  Я прямо заорал:
  - Ты что, не понимаешь, что я
после тебя буду полный инвалид и не
смогу сидеть?
  Но тут Мишка сказал:
  - Ура! Готово! Ну и хвостик! Не у
каждой кошки есть такой!
  Тогда я взял тушь и кисточкой на-
рисовал себе усы, по три уса с каж-
дой стороны - длинные-длинные, до
ушей!
  И мы пошли в школу.
  Там народу было видимо-невидимо,
и все в костюмах. Одних гномов было
человек пятьдесят. И еще было очень
много белых "снежинок". Это такой
костюм, когда вокруг много белой
марли, а в середине торчит какая-
нибудь девочка.
  И мы все очень веселились и тан-
цевали.
  И я тоже танцевал, но все время
спотыкался и чуть не падал из-за
больших сапог, и шляпа тоже, как
назло, постоянно съезжала почти до
подбородка.
  А потом наша вожатая Люся вышла
на сцену и сказала звонким голосом:
  - Просим "Кота в сапогах" выйти
сюда для получения первой премии за
лучший костюм!
  И я пошел на сцену, и когда вхо-
дил на последнюю ступеньку, то
споткнулся и чуть не упал. Все
громко засмеялись, а Люся пожала
мне руку и дала две книжки: "Дядю
Степу" и "Сказки-загадки". Тут Бо-
рис Сергеевич заиграл туш, а я по-
шел со сцены. И когда сходил, то
опять споткнулся и чуть не упал, и
опять все засмеялись.
  А когда мы шли домой, Мишка ска-
зал:
  - Конечно, гномов много, а ты
один!
  - Да, - сказал я, - но все гномы
были так себе, а ты был очень смеш-
ной, и тебе тоже надо книжку. Возь-
ми у меня одну.
  Мишка сказал:
  - Не надо, что ты!
  Я спросил:
  - Ты какую хочешь?
  - "Дядю Степу".
  И я дал ему "Дядю Степу".
  А дома я скинул свои огромные ба-
хилы, и побежал к календарю, и за-
черкнул сегодняшнюю клеточку. А по-
том зачеркнул уж и завтрашнюю.
  Посмотрел - а до маминого приезда
осталось всего три дня!

--------


      СРАЖЕНИЕ У ЧИСТОЙ РЕЧКИ
  У всех мальчишек 1-го класса "В"
были пистолеты.
  Мы так сговорились, чтобы всегда
ходить с оружием. И у каждого из
нас в кармане всегда лежал хоро-
шенький пистолетик и к нему запас
пистонных лент. И нам это очень
нравилось, но так было недолго. А
все из-за кино...
  Однажды Раиса Ивановна сказала:
  - Завтра, ребята, воскресенье. И
у нас с вами будет праздник. Завтра
наш класс, и первый "А", и пер-
вый "Б", все три класса вместе,
пойдут в кино "Художественный"
смотреть кинокартину "Алые звезды".
Это очень интересная картина о
борьбе за наше правое дело... При-
носите завтра с собой по десять ко-
пеек. Сбор возле школы в десять ча-
сов!
  Я вечером все это рассказал маме,
и мама положила мне в левый карман
десять копеек на билет и в правый
несколько монеток на воду с сиро-
пом. И она отгладила мне чистый во-
ротничок. Я рано лег спать, чтобы
поскорее наступило завтра, а когда
проснулся, мама еще спала. Тогда я
стал одеваться. Мама открыла глаза
и сказала:
  - Спи, еще ночь!
  А какая ночь - светло как днем!
  Я сказал:
  - Как бы не опоздать!
  Но мама прошептала:
  - Шесть часов. Не буди ты отца,
спи, пожалуйста!
  Я снова лег и лежал долго-долго,
уже птички запели, и дворники стали
подметать, и за окном загудела ма-
шина. Уж теперь-то наверняка нужно
было вставать. И я снова стал оде-
ваться. Мама зашевелилась и подняла
голову:
  - Ну чего ты, беспокойная душа?
  Я сказал:
  - Опоздаем ведь! Который час?
  - Пять минут седьмого, - сказала
мама, - ты спи, не беспокойся, я
тебя разбужу, когда надо.
  И верно, она потом меня разбуди-
ла, и я оделся, умылся, поел и по-
шел к школе. Мы с Мишей стали в па-
ру, и скоро все с Раисой Ивановной
впереди и с Еленой Степановной по-
зади пошли в кино.
  Там наш класс занял лучшие места
в первом ряду, потом в зале стало
темнеть и началась картина. И мы
увидели, как в широкой степи, неда-
леко от леса, сидели красные солда-
ты, как они пели песни и танцевали
под гармонь. Один солдат спал на
солнышке, и недалеко от него пас-
лись красивые кони, они щипали сво-
ими мягкими губами траву, ромашки и
колокольчики. И веял легкий вете-
рок, и бежала чистая речка, а боро-
датый солдат у маленького костерка
рассказывал сказку про Жар-птицу.
  И в это время, откуда ни возь-
мись, появились белые офицеры, их
было очень много, и они начали
стрелять, и красные стали падать и
защищаться, но тех было гораздо
больше...
  И красный пулеметчик стал отстре-
ливаться, но он увидел, что у него
очень мало патронов, и заскрипел
зубами, и заплакал.
  Тут все наши ребята страшно зашу-
мели, затопали и засвистели, кто в
два пальца, а кто просто так. А у
меня прямо защемило сердце, я не
выдержал, выхватил свой пистолет и
закричал что было сил:
  - Первый класс "В"! Огонь!!!
  И мы стали палить изо всех писто-
летов сразу. Мы хотели во что бы то
ни стало помочь красным. Я все вре-
мя палил в одного толстого фашиста,
он все бежал впереди, весь в черных
крестах и разных эполетах; я истра-
тил на него, наверно, сто патронов,
но он даже не посмотрел в мою сто-
рону.
  А пальба кругом стояла невыноси-
мая. Валька бил с локтя, Андрюшка
короткими очередями, а Мишка, на-
верное, был снайпером, потому что
после каждого выстрела он кричал:
  - Готов!
  Но белые все-таки не обращали на
нас внимания, а все лезли вперед.
Тогда я оглянулся и крикнул:
  - На помощь! Выручайте же своих!
  И все ребята из "А" и "Б" достали
пугачи с пробками и давай бахать
так, что потолки затряслись и за-
пахло дымом, порохом и серой.
  А в зале творилась страшная суе-
та. Раиса Ивановна и Елена Степа-
новна бегали по рядам, кричали:
  - Перестаньте безобразничать!
Прекратите!
  А за ними бежали седенькие конт-
ролерши и все время спотыкались...
И тут Елена Степановна случайно
взмахнула рукой и задела за локоть
гражданку, которая сидела на при-
ставном стуле. А у гражданки в руке
было эскимо. Оно взлетело, как про-
пеллер, и шлепнулось на лысину од-
ного дяденьки. Тот вскочил и закри-
чал тонким голосом:
  - Успокойте ваш сумасшедший
дом!!!
  Но мы продолжали палить вовсю,
потому что красный пулеметчик уже
почти замолчал, он был ранен, и
красная кровь текла по его бледному
лицу... И у нас тоже почти кончи-
лись пистоны, и неизвестно, что бы-
ло бы дальше, но в это время из-за
леса выскочили красные кавалеристы,
и у них в руках сверкали шашки, и
они врезались в самую гущу врагов!
  И те побежали куда глаза глядят,
за тридевять земель, а красные кри-
чали "Ура!". И мы тоже все, как
один, кричали "Ура!".
  И когда белых не стало видно, я
крикнул:
  - Прекратить огонь!
  И все перестали стрелять, и на
экране заиграла музыка, и один па-
рень уселся за стол и стал есть
гречневую кашу.
  И тут я понял, что очень устал и
тоже хочу есть.
  Потом картина кончилась очень хо-
рошо, и мы разошлись по домам.
  А в понедельник, когда мы пришли
в школу, нас, всех мальчишек, кто
был в кино, собрали в большом зале.
  Там стоял стол. За столом сидел
Федор Николаевич, наш директор. Он
встал и сказал:
  - Сдавай оружие!
  И мы все по очереди подходили к
столу и сдавали оружие. На столе,
кроме пистолетов, оказались две ро-
гатки и трубка для стрельбы горо-
хом.
  Федор Николаевич сказал:
  - Мы сегодня утром советовались,
что с вами делать. Были разные
предложения... Но я объявляю вам
всем устный выговор за нарушение
правил поведения в закрытых помеще-
ниях зрелищных предприятий! Кроме
того, у вас, вероятно, будут сниже-
ны отметки за поведение. А теперь
идите - учитесь хорошо!
  И мы пошли учиться. Но я сидел и
плохо учился. Я все думал, что вы-
говор - это очень скверно и что ма-
ма, наверно, будет сердиться...
  Но на переменке Мишка Слонов ска-
зал:
  - А все-таки хорошо, что мы по-
могли красным продержаться до при-
хода своих!
  И я сказал:
  - Конечно!!! Хоть это и кино, а,
может быть, без нас они и не про-
держались бы!
  Кто знает...

--------


           ДРУГ ДЕТСТВА
  Когда мне было лет шесть или
шесть с половиной, я совершенно не
знал, кем же я в конце концов буду
на этом свете. Мне все люди вокруг
очень нравились и все работы тоже.
У меня тогда в голове была ужасная
путаница, я был какой-то растерян-
ный и никак не мог толком решить,
за что же мне приниматься.
  То я хотел быть астрономом, чтоб
не спать по ночам и наблюдать в те-
лескоп далекие звезды, а то я меч-
тал стать капитаном дальнего плава-
ния, чтобы стоять, расставив ноги,
на капитанском мостике, и посетить
далекий Сингапур, и купить там за-
бавную обезьянку. А то мне до смер-
ти хотелось превратиться в машини-
ста метро или начальника станции и
ходить в красной фуражке и кричать
толстым голосом:
  - Го-о-тов!
  Или у меня разгорался аппетит вы-
учиться на такого художника, кото-
рый рисует на уличном асфальте бе-
лые полоски для мчащихся машин. А
то мне казалось, что неплохо бы
стать отважным путешественником
вроде Алена Бомбара и переплыть все
океаны на утлом челноке, питаясь
одной только сырой рыбой. Правда,
этот Бомбар после своего путешест-
вия похудел на двадцать пять кило-
граммов, а я всего-то весил два-
дцать шесть, так что выходило, что
если я тоже поплыву, как он, то мне
худеть будет совершенно некуда, я
буду весить в конце путешествия
только одно кило. А вдруг я где-ни-
будь не поймаю одну-другую рыбину и
похудею чуть побольше? Тогда я, на-
верно, просто растаю в воздухе как
дым, вот и все дела.
  Когда я все это подсчитал, то ре-
шил отказаться от этой затеи, а на
другой день мне уже приспичило
стать боксером, потому что я увидел
в телевизоре розыгрыш первенства
Европы по боксу. Как они молотили
друг друга - просто ужас какой-то!
А потом показали их тренировку, и
тут они колотили уже тяжелую кожа-
ную "грушу" - такой продолговатый
тяжелый мяч, по нему надо бить изо
всех сил, лупить что есть мочи,
чтобы развивать в себе силу удара.
И я так нагляделся на все на это,
что тоже решил стать самым сильным
человеком во дворе, чтобы всех по-
бивать, в случае чего.
  Я сказал папе:
  - Папа, купи мне грушу!
  - Сейчас январь, груш нет. Съешь
пока морковку.
  Я рассмеялся:
  - Нет, папа, не такую! Не съедоб-
ную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне
обыкновенную кожаную боксерскую
грушу!
  - А тебе зачем? - сказал папа.
  - Тренироваться, - сказал я.
- Потому что я буду боксером и буду
всех побивать. Купи, а?
  - Сколько же стоит такая груша? -
поинтересовался папа.
  - Пустяки какие-нибудь, - сказал
я. - Рублей десять или пятьдесят.
  - Ты спятил, братец, - сказал па-
па. - Перебейся как-нибудь без гру-
ши. Ничего с тобой не случится.
  И он оделся и пошел на работу.
  А я на него обиделся за то, что
он мне так со смехом отказал. И ма-
ма сразу же заметила, что я обидел-
ся, и тотчас сказала:
  - Стой-ка, я, кажется, что-то
придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка
одну минуточку.
  И она наклонилась и вытащила из-
под дивана большую плетеную корзин-
ку; в ней были сложены старые иг-
рушки, в которые я уже не играл.
Потому что я уже вырос и осенью мне
должны были купить школьную форму и
картуз с блестящим козырьком.
  Мама стала копаться в этой кор-
зинке, и, пока она копалась, я ви-
дел мой старый трамвайчик без колес
и на веревочке, пластмассовую дуд-
ку, помятый волчок, одну стрелу с
резиновой нашлепкой, обрывок паруса
от лодки, и несколько погремушек, и
много еще разного игрушечного ути-
ля. И вдруг мама достала со дна
корзинки здоровущего плюшевого Миш-
ку.
  Она бросила его мне на диван и
сказала:
  - Вот. Это тот самый, что тебе
тетя Мила подарила. Тебе тогда два
года исполнилось. Хороший Мишка,
отличный. Погляди, какой тугой! Жи-
вот какой толстый! Ишь как выкатил!
Чем не груша? Еще лучше! И покупать
не надо! Давай тренируйся сколько
душе угодно! Начинай!
  И тут ее позвали к телефону, и
она вышла в коридор.
  А я очень обрадовался, что мама
так здорово придумала. И я устроил
Мишку поудобнее на диване, чтобы
мне сподручней было об него трени-
роваться и развивать силу удара.
  Он сидел передо мной такой шоко-
ладный, но здорово облезлый, и у
него были разные глаза: один его
собственный - желтый стеклянный, а
другой большой белый - из пуговицы
от наволочки; я даже не помнил, ко-
гда он появился. Но это было неваж-
но, потому что Мишка довольно весе-
ло смотрел на меня своими разными
глазами, и он расставил ноги и вы-
пятил мне навстречу живот, а обе
руки поднял кверху, как будто шу-
тил, что вот он уже заранее сдает-
ся...
  И я вот так посмотрел на него и
вдруг вспомнил, как давным-давно я
с этим Мишкой ни на минуту не рас-
ставался, повсюду таскал его за со-
бой, и нянькал его, и сажал его за
стол рядом с собой обедать, и кор-
мил его с ложки манной кашей, и у
него такая забавная мордочка стано-
вилась, когда я его чем-нибудь пе-
ремазывал, хоть той же кашей или
вареньем, такая забавная милая мор-
дочка становилась у него тогда,
прямо как живая, и я его спать с
собой укладывал, и укачивал его,
как маленького братишку, и шептал
ему разные сказки прямо в его бар-
хатные тверденькие ушки, и я его
любил тогда, любил всей душой, я за
него тогда жизнь бы отдал. И вот он
сидит сейчас на диване, мой бывший
самый лучший друг, настоящий друг
детства. Вот он сидит, смеется раз-
ными глазами, а я хочу тренировать
об него силу удара...
  - Ты что, - сказала мама, она уже
вернулась из коридора. - Что с то-
бой?
  А я не знал, что со мной, я долго
молчал и отвернулся от мамы, чтобы
она по голосу или по губам не дога-
далась, что со мной, и я задрал го-
лову к потолку, чтобы слезы вкати-
лись обратно, и потом, когда я
скрепился немного, я сказал:
  - Ты о чем, мама? Со мной ниче-
го... Просто я раздумал. Просто я
никогда не буду боксером.

--------


           ДЫМКА И АНТОН
  Прошлым летом я был на даче у дя-
ди Володи. У него очень красивый
дом, похожий на вокзал, но чуть-
чуть поменьше.
  Я там жил целую неделю, и ходил в
лес, разводил костры и купался.
  Но главное, я там подружился с
собаками. И там их было очень мно-
го, и все называли их по имени и
фамилии. Например, Жучка Бреднева,
или Тузик Мурашовский, или Барбос
Исаенко.
  Так удобней разбираться, кого ка-
кая укусила.
  А у нас жила собака Дымка. У нее
хвост загнутый и лохматый, и на но-
гах шерстяные галифе.
  Когда я смотрел на Дымку, я удив-
лялся, что у нее такие красивые
глаза. Желтые-желтые и очень понят-
ливые. Я давал Дымке сахара, и она
всегда виляла мне хвостом. А через
два дома жила собака Антон. Он был
Ванькин. Ванькина фамилия была Ды-
хов, и вот и Антон назывался Антон
Дыхов. У этого Антона было только
три ноги, вернее у четвертой ноги
не было лапы. Он где-то ее потерял.
Но он все равно бегал очень быстро
и всюду поспевал. Он был бродяга,
пропадал по три дня, но всегда
возвращался к Ваньке. Антон любил
стянуть, что подвернется, но умню-
щий был на редкость. И вот что од-
нажды было.
  Моя мама вынесла Дымке большую
кость. Дымка взяла ее, положила пе-
ред собой, зажала лапами, зажмури-
лась и хотела уже начать грызть,
как вдруг увидела Мурзика, нашего
кота. Он никого не трогал, спокойно
шел домой, но Дымка вскочила и пус-
тилась за ним! Мурзик - бежать, а
Дымка долго за ним гонялась, пока
не загнала за сарай.
  Но все дело было в том, что Антон
уже давно был у нас на дворе. И как
только Дымка занялась Мурзиком, Ан-
тон довольно ловко цапнул ее кость
и удрал! Куда он девал кость, не
знаю, но только через секунду при-
ковылял обратно и сидит себе, по-
сматривает: "Я, ребята, ничего не
знаю".
  Тут пришла Дымка и увидела, что
кости нет, а есть только Антон. Она
посмотрела на него, как будто спро-
сила: "Ты взял?" Но этот нахал
только рассмеялся ей в ответ! А по-
том отвернулся со скучающим видом.
Тогда Дымка обошла его и снова по-
смотрела ему прямо в глаза. Но Ан-
тон даже ухом не повел. Дымка долго
на него смотрела, но потом поняла,
что у него совести нет, и отошла.
  Антон хотел было с ней поиграть,
но Дымка совсем перестала с ним
разговаривать.
  Я сказал:
  - Антон! На-на-на!
  Он подошел, а я сказал ему:
  - Я все видел. Если сейчас же не
принесешь кость, я всем расскажу.
  Он ужасно покраснел. То есть, ко-
нечно, он, может быть, и не покрас-
нел, но вид у него был такой, что
ему очень стыдно, и он прямо по-
краснел.
  Вот какой умный! Поскакал на сво-
их троих куда-то, и вот уже вернул-
ся, и в зубах несет кость. И тихо
так, вежливо, положил перед Дымкой.
А Дымка есть не стала. Она посмот-
рела чуть-чуть искоса своими желты-
ми глазами и улыбнулась - простила,
значит!
  И они начали играть и возиться, и
потом, когда устали, побежали к
речке совсем рядышком.
  Как будто взялись за руки.

--------


      НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ
  Я давно уже заметил, что взрослые
задают маленьким очень глупые во-
просы. Они как будто сговорились.
Получается так, словно они все вы-
учили одинаковые вопросы и задают
их всем ребятам подряд. Я так к
этому делу привык, что наперед
знаю, как все произойдет, если я
познакомлюсь с каким-нибудь взрос-
лым. Это будет так.
  Вот раздастся звонок, мама откро-
ет дверь, кто-то будет долго гудеть
что-то непонятное, потом в комнату
войдет новый взрослый. Он будет по-
тирать руки. Потом уши, потом очки.
Когда он их наденет, то увидит ме-
ня, и хотя он давным-давно знает,
что я живу на этом свете, и пре-
красно знает, как меня зовут, он
все-таки схватит меня за плечи,
сожмет их довольно-таки больно,
притянет меня к себе и скажет:
  "Ну, Денис, как тебя зовут?"
  Конечно, если бы я был невежливый
человек, я бы ему сказал:
  "Сами знаете! Ведь вы только сей-
час назвали меня по имени, зачем же
вы несете несуразицу?"
  Но я вежливый. Поэтому я притво-
рюсь, что не расслышал ничего тако-
го, я просто криво улыбнусь и, от-
ведя в сторону глаза, отвечу:
  "Денисом".
  Он с ходу спросит дальше:
  "А сколько тебе лет?"
  Как будто не видит, что мне не
тридцать и даже не сорок! Ведь ви-
дит же, какого я роста, и, значит,
должен понять, что мне самое боль-
шее семь, ну восемь от силы, - за-
чем же тогда спрашивать? Но у него
свои, взрослые взгляды и привычки,
и он продолжает приставать:
  "А? Сколько же тебе лет? А?"
  Я ему скажу:
  "Семь с половиной".
  Тут он расширит глаза и схватится
за голову, как будто я сообщил, что
мне вчера стукнуло сто шестьдесят
один. Он прямо застонет, словно у
него три зуба болят:
  "Ой-ой-ой! Семь с половиной!
Ой-ой-ой!"
  Но чтобы я не заплакал от жалости
к нему и понял, что это шутка, он
перестанет стонать. Он двумя паль-
цами довольно-таки больно ткнет ме-
ня в живот и бодро воскликнет:
  "Скоро в армию! А?"
  А потом вернется к началу игры и
скажет маме с папой, покачивая го-
ловой:
  "Что делается, что делается! Семь
с половиной! Уже! - И, обернувшись
ко мне, добавит: - А я тебя вот та-
кусеньким знал!"
  И он отмерит в воздухе сантимет-
ров двадцать. Это в то время, когда
я точно знаю, что во мне был пять-
десят один сантиметр в длину. У ма-
мы даже такой документ есть. Офици-
альный. Ну, на этого взрослого я не
обижаюсь. Все они такие. Вот и сей-
час я твердо знаю, что ему положено
задуматься. И он задумается. Желез-
но. Он повесит голову на грудь,
словно заснул. А тут я начну поти-
хоньку вырываться из его рук. Но не
тут-то было. Просто взрослый вспом-
нит, какие там у него еще вопросы
завалялись в кармане, он их вспом-
нит и наконец, радостно улыбаясь,
спросит:
  "Ах да! А кем ты будешь? А? Кем
ты хочешь быть?"
  Я-то, честно говоря, хочу занять-
ся спелеологией, но я понимаю, что
новому взрослому это будет скучно,
непонятно, это ему будет непривыч-
но, и, чтобы не сбивать его с тол-
ку, я ему отвечу:
  "Я хочу быть мороженщиком. У него
всегда мороженого сколько хочешь".
  Лицо нового взрослого сразу по-
светлеет. Все в порядке, все идет
так, как ему хотелось, без отклоне-
ний от нормы. Поэтому он хлопнет
меня по спине (довольно-таки боль-
но) и снисходительно скажет:
  "Правильно! Так держать! Моло-
дец!"
  И тут я по своей наивности думаю,
что это уже все, конец, и начну
немного посмелее отодвигаться от
него, потому что мне некогда, у ме-
ня еще уроки не приготовлены и во-
обще тысяча дел, но он заметит эту
мою попытку освободиться и подавит
ее в корне, он зажмет меня ногами и
закогтит руками, то есть, попросту
говоря, он применит физическую си-
лу, и, когда я устану и перестану
трепыхаться, он задаст мне главный
вопрос.
  "А скажи-ка, друг ты мой... -
скажет он, и коварство, как змея,
проползет в его голосе, - скажи-ка,
кого ты больше любишь? Папу или ма-
му?"
  Бестактный вопрос. Тем более что
задан он в присутствии обоих роди-
телей. Придется ловчить. "Михаила
Таля", - скажу я.
  Он захохочет. Его почему-то весе-
лят такие кретинские ответы. Он
повторит раз сто:
  "Михаила Таля! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Каково, а? Ну? Что вы скажете на
это, счастливые родители?"
  И будет смеяться еще полчаса, и
папа и мама будут смеяться тоже. И
мне будет стыдно за них и за себя.
И я дам себе клятву, что потом,
когда кончится этот ужас, я как-ни-
будь незаметно для папы поцелую ма-
му, незаметно для мамы поцелую па-
пу. Потому что я люблю их одинаково
обоих, о-ди-на-ко-во!! Клянусь сво-
ей белой мышкой! Ведь это так прос-
то. Но взрослых это почему-то не
удовлетворяет. Несколько раз я про-
бовал честно и точно ответить на
этот вопрос, и всегда я видел, что
взрослые недовольны ответом, у них
наступало какое-то разочарование,
что ли. У всех у них в глазах как
будто бывает написана одна и та же
мысль, приблизительно такая:
"У-у-у... Какой банальный ответ! Он
любит папу и маму одинаково! Какой
скучный мальчик!"
  Потому я и совру им про Михаила
Таля, пусть посмеются, а я пока
попробую снова вырваться из сталь-
ных объятий моего нового знакомого!
Куда там, видно, он поздоровее Юрия
Власова. И сейчас он мне задаст еще
один вопросик. Но по его тону я до-
гадываюсь, что дело идет к концу.
Это будет самый смешной вопрос,
вроде бы на сладкое. Сейчас его ли-
цо изобразит сверхъестественный ис-
пуг.
  "А ты сегодня почему не мылся?"
  Я мылся, конечно, но я прекрасно
понимаю, куда он клонит.
  И как им не надоест эта старая,
заезженная игра?
  Чтобы не тянуть волынку, я схва-
чусь за лицо.
  "Где?! - вскрикну я. - Что?!
Где?!"
  Точно! Прямое попадание! Взрослый
мгновенно произнесет свою старомод-
ную муру.
  "А глазки? - скажет он лукаво.
- Почему такие черные глазки? Их
надо отмыть! Иди сейчас же в ван-
ную!"
  И он наконец-то отпустит меня! Я
свободен и могу приниматься за де-
ла.
  Ох и трудненько достаются мне эти
новые знакомства! Но что поделать?
Все дети проходят через это! Не я
первый, не я последний...
  Тут ничего изменить нельзя.

--------


        ЗАКОЛДОВАННАЯ БУКВА
  Недавно мы гуляли во дворе: Ален-
ка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал
грузовик. А на нем лежит елка. Мы
побежали за машиной. Вот она подъ-
ехала к домоуправлению, останови-
лась, и шофер с нашим дворником
стали елку выгружать. Они кричали
друг на друга:
  - Легче! Давай заноси! Правея!
Левея! Становь ее на попа! Легче, а
то весь шпиц обломаешь.
  И когда выгрузили, шофер сказал:
  - Теперь надо эту елку заактиро-
вать, - и ушел.
  А мы остались возле елки.
  Она лежала большая, мохнатая и
так вкусно пахла морозом, что мы
стояли как дураки и улыбались. По-
том Аленка взялась за одну веточку
и сказала:
  - Смотрите, а на елке сыски ви-
сят.
  "Сыски"! Это она неправильно ска-
зала! Мы с Мишкой так и покатились.
Мы смеялись с ним оба одинаково, но
потом Мишка стал смеяться громче,
чтоб меня пересмеять.
  Ну, я немножко поднажал, чтобы он
не думал, что я сдаюсь. Мишка дер-
жался руками за живот, как будто
ему очень больно, и кричал:
  - Ой, умру от смеха! Сыски!
  А я, конечно, поддавал жару:
  - Пять лет девчонке, а говорит
"сыски"... Ха-ха-ха!
  Потом Мишка упал в обморок и за-
стонал:
  - Ах, мне плохо! Сыски...
  И стал икать:
  - Ик!.. Сыски. Ик! Ик! Умру от
смеха! Ик!
  Тогда я схватил горсть снега и
стал прикладывать его себе ко лбу,
как будто у меня началось уже вос-
паление мозга и я сошел с ума. Я
орал:
  - Девчонке пять лет, скоро замуж
выдавать! А она - сыски.
  У Аленки нижняя губа скривилась
так, что полезла за ухо.
  - Я правильно сказала! Это у меня
зуб вывалился и свистит. Я хочу
сказать "сыски", а у меня высвисты-
вается "сыски"...
  Мишка сказал:
  - Эка невидаль! У нее зуб выва-
лился! У меня целых три вывалилось
да два шатаются, а я все равно го-
ворю правильно! Вот слушай: хыхки!
Что? Правда, здорово - хыхх-кии!
Вот как у меня легко выходит:
хыхки! Я даже петь могу:
   Ох, хыхечка зеленая,
   Боюся уколюся я.
  Но Аленка как закричит. Одна
громче нас двоих:
  - Неправильно! Ура! Ты говоришь
хыхки, а надо сыски!
  А Мишка:
  - Именно, что не надо сыски, а
надо хыхки.
  И оба давай реветь. Только и
слышно: "Сыски!" - "Хыхки!" -
"Сыски".
  Глядя на них, я так хохотал, что
даже проголодался. Я шел домой и
все время думал: чего они так спо-
рили, раз оба не правы? Ведь это
очень простое слово. Я остановился
и внятно сказал:
  - Никакие не сыски. Никакие не
хыхки, а коротко и ясно: фыфки!
  Вот и все!

--------


           СИНИЙ КИНЖАЛ
  Это дело было так. У нас был
урок - труд. Раиса Ивановна сказа-
ла, чтобы мы сделали каждый по от-
рывному календарю, кто как сообра-
зит. Я взял картонку, оклеил ее зе-
леной бумагой, посредине прорезал
щелку, к ней прикрепил спичечную
коробку, а на коробку положил сто-
почку белых листиков, подогнал,
подклеил, подровнял и на первом
листике написал: "С Первым маем!"
  Получился очень красивый кален-
дарь для маленьких детей. Если,
например, у кого куклы, то для этих
кукол. В общем, игрушечный. И Раиса
Ивановна поставила мне пять.
  Она сказала:
  - Мне нравится.
  И я пошел к себе и сел на место.
И в это время Левка Бурин тоже стал
сдавать свой календарь, а Раиса
Ивановна посмотрела на его работу и
говорит:
  - Наляпано.
  И поставила Левке тройку.
  А когда наступила перемена, Левка
остался сидеть за партой. У него
был довольно-таки невеселый вид. А
я в это время как раз промокал
кляксу, и, когда увидел, что Левка
такой грустный, я прямо с промокаш-
кой в руке подошел к Левке. Я хотел
его развеселить, потому что мы с
ним дружим и он один раз подарил
мне монетку с дыркой. И еще обещал
принести мне стреляную охотничью
гильзу, чтобы я из нее сделал атом-
ный телескоп.
  Я подошел к Левке и сказал:
  - Эх ты, Ляпа!
  И состроил ему косые глаза.
  И тут Левка ни с того ни с сего
как даст мне пеналом по затылку.
Вот когда я понял, как искры из
глаз летят. Я страшно разозлился на
Левку и треснул его изо всех сил
промокашкой по шее. Но он, конечно,
даже не почувствовал, а схватил
свой портфель и пошел домой. А у
меня даже слезы капали из глаз -
так здорово поддал мне Левка, - ка-
пали прямо на промокашку и расплы-
вались по ней, как бесцветные кляк-
сы...
  И тогда я решил Левку убить. По-
сле школы я целый день сидел дома и
готовил оружие. Я взял у папы с
письменного стола его синий разре-
зальный нож из пластмассы и целый
день точил его о плиту. Я его упор-
но точил, терпеливо. Он очень мед-
ленно затачивался, но я все точил и
все думал, как я приду завтра в
класс и мой верный синий кинжал
блеснет перед Левкой, я занесу его
над Левкиной головой, а Левка упа-
дет на колени и будет умолять меня
даровать ему жизнь, и я скажу:
  "Извинись!"
  И он скажет:
  "Извини!"
  А я засмеюсь громовым смехом, вот
так:
  "Ха-ха-ха-ха!"
  И эхо долго будет повторять в
ущельях этот зловещий хохот. А дев-
чонки от страха залезут под парты.
  И когда я лег спать, то все воро-
чался с боку на бок и вздыхал, по-
тому что мне было жалко Левку - хо-
роший он человек, но теперь пусть
несет заслуженную кару, раз он
стукнул меня пеналом по голове. И
синий кинжал лежал у меня под по-
душкой, и я сжимал его рукоятку и
чуть не стонал, так что мама спро-
сила:
  - Ты что там кряхтишь?
  Я сказал:
  - Ничего.
  Мама сказала:
  - Живот, что ли, болит?
  Но я ничего ей не ответил, просто
я взял и отвернулся к стенке и стал
дышать, как будто я давно уже сплю.
  Утром я ничего не мог есть. Толь-
ко выпил две чашки чаю с хлебом и
маслом, с картошкой и сосиской. По-
том пошел в школу.
  Синий кинжал я положил в портфель
с самого верху, чтоб удобно было
достать.
  И перед тем как пойти в класс, я
долго стоял у дверей и не мог вой-
ти, так сильно билось сердце. Но
все-таки я себя переборол, толкнул
дверь и вошел. В классе все было
как всегда, и Левка стоял у окна с
Валериком. Я, как его увидел, сразу
стал расстегивать портфель, чтобы
достать кинжал. Но Левка в это вре-
мя побежал ко мне. Я подумал, что
он опять стукнет меня пеналом или
чем-нибудь еще, и стал еще быстрее
расстегивать портфель, но Левка
вдруг остановился около меня и
как-то затоптался на месте, а потом
вдруг наклонился ко мне близко-
близко и сказал:
  - На!
  И он протянул мне золотую стреля-
ную гильзу. И глаза у него стали
такие, как будто он еще что-то хо-
тел сказать, но стеснялся. А мне
вовсе и не нужно было, чтобы он го-
ворил, просто я вдруг совершенно
забыл, что хотел его убить, как
будто и не собирался никогда, даже
удивительно.
  Я сказал:
  - Хорошая какая гильза.
  Взял ее. И пошел на свое место.

--------


             МОТОГОНКИ
         ПО ОТВЕСНОЙ СТЕНЕ
  Еще когда я был маленький, мне
подарили трехколесный велосипед. И
я на нем выучился ездить. Сразу сел
и поехал, нисколько не боясь, как
будто я всю жизнь ездил на велоси-
педах.
  Мама сказала:
  - Смотри, какой он способный к
спорту.
  А папа сказал:
  - Сидит довольно обезьяновато...
  А я здорово научился ездить и до-
вольно скоро стал делать на велоси-
педе разные штуки, как веселые ар-
тисты в цирке. Например, я ездил
задом наперед или лежа на седле и
вертя педали какой угодно рукой -
хочешь правой, хочешь левой; ездил
боком, растопыря ноги; ездил, сидя
на руле, а то зажмурясь и без рук;
ездил со стаканом воды в руке. Сло-
вом, наловчился по-всякому.
  А потом дядя Женя отвернул у мо-
его велосипеда одно колесо, и он
стал двухколесным, и я опять очень
быстро все заучил. И ребята во дво-
ре стали меня называть "чемпионом
мира и его окрестностей".
  И так я катался на своем велоси-
педе до тех пор, пока колени у меня
не стали во время езды подниматься
выше руля. Тогда я догадался, что я
уже вырос из этого велосипеда, и
стал думать, когда же папа купит
мне настоящую машину "Школьник".
  И вот однажды к нам во двор въез-
жает велосипед. И дяденька, который
на нем сидит, не крутит ногами, а
велосипед трещит себе под ним, как
стрекоза, и едет сам. Я ужасно уди-
вился. Я никогда не видел, чтобы
велосипед ехал сам. Мотоцикл - это
другое дело, автомобиль - тоже, ра-
кета - ясно, а велосипед? Сам?
  Я просто глазам своим не поверил.
  А этот дяденька, что на велосипе-
де, подъехал к Мишкиному парадному
и остановился. И он оказался совсем
не дяденькой, а молодым парнем. По-
том он поставил велосипед около
трубы и ушел. А я остался тут же с
разинутым ртом. Вдруг выходит Миш-
ка.
  Он говорит:
  - Ну? Чего уставился?
  Я говорю:
  - Сам едет, понял?
  Мишка говорит:
  - Это нашего племянника Федьки
машина. Велосипед с мотором. Федька
к нам приехал по делу - чай пить.
  Я спрашиваю:
  - А трудно такой машиной управ-
лять?
  - Ерунда на постном масле, - го-
ворит Мишка. - Она заводится с пол-
оборота. Один раз нажмешь на пе-
даль, и готово - можешь ехать. А
бензину в ней на сто километров. А
скорость двадцать километров за
полчаса.
  - Ого! Вот это да! - говорю я.
- Вот это машина! На такой пока-
таться бы!
  Тут Мишка покачал головой:
  - Влетит. Федька убьет. Голову
оторвет!
  - Да. опасно, - говорю я.
  Но Мишка огляделся по сторонам и
вдруг заявляет:
  - Во дворе никого нет, а ты все-
таки "чемпион мира". Садись! Я по-
могу разогнать машину, а ты один
разок толкни педаль, и все пойдет
как по маслу. Объедешь вокруг сади-
ка два-три круга, и мы тихонечко
поставим машину на место. Федька у
нас чай подолгу пьет. По три стака-
на дует. Давай!
  - Давай! - сказал я.
  И Мишка стал держать велосипед, а
я на него взгромоздился. Одна нога
действительно доставала самым нос-
ком до края педали, зато другая ви-
села в воздухе, как макаронина. Я
этой макарониной отпихнулся от тру-
бы, а Мишка побежал рядом и кричит:
  - Жми педаль, жми давай!
  Я постарался, съехал чуть набок с
седла да как нажму на педаль. Мишка
чем-то щелкнул на руле... И вдруг
машина затрещала, и я поехал!
  Я поехал! Сам! На педали не жму -
не достаю, а только еду, соблюдаю
равновесие!
  Это было чудесно! Ветерок засвис-
тел у меня в ушах, все вокруг по-
неслось быстро-быстро по кругу:
столбик, ворота, скамеечка, грибы
от дождя, песочник, качели, домо-
управление, и опять столбик, воро-
та, скамеечка, грибы от дождя, пе-
сочник, качели, домоуправление, и
опять столбик, и все сначала, и я
ехал, вцепившись в руль, а Мишка
все бежал за мной, но на третьем
круге он крикнул:
  - Я устал! - и прислонился к
столбику.
  А я поехал один, и мне было очень
весело, и я все ездил и воображал,
что участвую в мотогонках по отвес-
ной стене. Я видел, в парке культу-
ры так мчалась отважная артистка...
  И столбик, и Мишка, и качели, и
домоуправление - все мелькало пере-
до мной довольно долго, и все было
очень хорошо, только ногу, которая
висела, как макаронина, стали не-
множко колоть мурашки... И еще мне
вдруг стало как-то не по себе, и
ладони сразу стали мокрыми, и очень
захотелось остановиться.
  Я доехал до Мишки и крикнул:
  - Хватит! Останавливай!
  Мишка побежал за мной и кричит:
  - Что? Говори громче!
  Я кричу:
  - Ты что, оглох, что ли?
  Но Мишка уже отстал. Тогда я про-
ехал еще круг и закричал:
  - Останови машину, Мишка!
  Тогда он схватился за руль, маши-
ну качнуло, он упал, а я опять по-
ехал дальше. Гляжу, он снова встре-
чает меня у столбика и орет:
  - Тормоз! Тормоз!
  Я промчался мимо него и стал ис-
кать этот тормоз. Но ведь я же не
знал, где он! Я стал крутить разные
винтики и что-то нажимать на руле.
Куда там! Никакого толку. Машина
трещит себе как ни в чем не бывало,
а у меня в макаронную ногу уже ты-
сячи иголок впиваются!
  Я кричу:
  - Мишка, а где этот тормоз?
  А он:
  - Я забыл!
  А я:
  - Ты вспомни!
  - Ладно, вспомню, ты пока покру-
тись еще немножко!
  - Ты скорей вспоминай, Мишка! -
опять кричу я.
  И проехал дальше, и чувствую, что
мне уже совсем не по себе, тошно
как-то. А на следующем кругу Мишка
снова кричит:
  - Не могу вспомнить! Ты лучше
попробуй спрыгни!
  А я ему:
  - Меня тошнит!
  Если бы я знал, что так получит-
ся, ни за что бы не стал кататься,
лучше пешком ходить, честное слово!
  А тут опять впереди Мишка кричит:
  - Надо достать матрац, на котором
спят! Чтоб ты в него врезался и
остановился! Ты на чем спишь?
  Я кричу:
  - На раскладушке!
  А Мишка:
  - Тогда езди, пока бензин не кон-
чится!
  Я чуть не переехал его за это.
"Пока бензин не кончится"... Это,
может быть, еще две недели так но-
ситься вокруг садика, а у нас на
вторник билеты в кукольный театр. И
ногу колет! Я кричу этому дуралею:
  - Сбегай за вашим Федькой!
  - Он чай пьет! - кричит Мишка.
  - Потом допьет! - ору я.
  А он недослышал и соглашается со
мной:
  - Убьет! Обязательно убьет!
  И опять все завертелось передо
мной: столбик, ворота, скамеечка,
качели, домоуправление. Потом на-
оборот: домоуправление, качели,
скамеечка, столбик, а потом пошло
вперемешку: домик, столбоуправле-
ние, грибеечка... И я понял, что
дело плохо.
  Но в это время кто-то сильно
схватил машину, она перестала тре-
щать, и меня довольно крепко хлоп-
нули по затылку. Я сообразил, что
это Мишкин Федька наконец почайпил.
И я тут же кинулся бежать, но не
смог, потому что макаронная нога
вонзилась в меня, как кинжал. Но я
все-таки не растерялся и ускакал от
Федьки на одной ноге.
  И он не стал догонять меня.
  А я на него не рассердился за
подзатыльник. Потому что без него
я, наверно, кружил бы по двору до
сих пор.

--------


           ТРЕТЬЕ МЕСТО
        В СТИЛЕ БАТТЕРФЛЯЙ
  Когда я шел домой из бассейна, у
меня было очень хорошее настроение.
Мне нравились все троллейбусы, что
они такие прозрачные и всех видать,
кто в них едет, и мороженщицы нра-
вились, что они веселые, и нрави-
лось, что не жарко на улице и вете-
рок холодит мою мокрую голову. Но
особенно мне нравилось, что я занял
третье место в стиле баттерфляй и
что я сейчас расскажу об этом па-
пе, - он давно хотел, чтобы я на-
учился плавать. Он говорит, что все
люди должны уметь плавать, а маль-
чишки особенно, потому что они муж-
чины. А какой же это мужчина, если
он может потонуть во время корабле-
крушения или просто так, на Чистых
прудах, когда лодка перевернется?
  И вот я сегодня занял третье мес-
то и сейчас скажу об этом папе. Я
очень торопился домой, и, когда во-
шел в комнату, мама сразу спросила:
  - Ты что так сияешь?
  Я сказал:
  - А у нас сегодня было соревнова-
ние.
  Папа сказал:
  - Это какое же?
  - Заплыв на двадцать пять метров
в стиле баттерфляй...
  Папа сказал:
  - Ну и как?
  - Третье место! - сказал я.
  Папа прямо весь расцвел.
  - Ну да? - сказал он. - Вот здо-
рово! - Он отложил в сторону газе-
ту. - Молодчина!
  Я так и знал, что он обрадуется.
У меня еще лучше настроение стало.
  - А кто же первое занял? - спро-
сил папа.
  Я ответил:
  - Первое место, папа, занял Вов-
ка, он уже давно умеет плавать. Ему
это не трудно было...
  - Ай да Вовка! - сказал папа.
- Так, а кто же занял второе место?
  - А второе, - сказал я, - занял
рыженький один мальчишка, не знаю,
как зовут. На лягушонка похож, осо-
бенно в воде...
  - А ты, значит, вышел на
третье? - Папа улыбнулся, и мне это
было очень приятно. - Ну, что ж, -
сказал он, - все-таки что ни гово-
ри, а третье место тоже призовое,
бронзовая медаль! Ну а кто же на
четвертом остался? Не помнишь? Кто
занял четвертое?
  Я сказал:
  - Четвертое место никто не занял,
папа!
  Он очень удивился:
  - Это как же?
  Я сказал:
  - Мы все третье место заняли: и
я, и Мишка, и Толька, и Кимка,
все-все. Вовка - первое, рыжий ля-
гушонок - второе, а мы, остальные
восемнадцать человек, мы заняли
третье. Так инструктор сказал!
  Папа сказал:
  - Ах, вот оно что... Все понят-
но!..
  И он снова уткнулся в газеты.
  А у меня почему-то совсем пропало
хорошее настроение.

--------


      СВЕРХУ ВНИЗ, НАИСКОСОК!
  В то лето, когда я еще не ходил в
школу, у нас во дворе был ремонт.
Повсюду валялись кирпичи и доски, а
посреди двора высилась огромная ку-
ча песку. И мы играли на этом песке
в "разгром фашистов под Москвой",
или делали куличики, или просто так
играли ни во что.
  Нам было очень весело, и мы по-
дружились с рабочими и даже помога-
ли им ремонтировать дом: один раз я
принес слесарю дяде Грише полный
чайник кипятку, а второй раз Аленка
показала монтерам, где у нас черный
ход. И мы еще много помогали, толь-
ко сейчас я уже не помню всего.
  А потом как-то незаметно ремонт
стал заканчиваться, рабочие уходили
один за другим, дядя Гриша попро-
щался с нами за руку, подарил мне
тяжелую железку и тоже ушел.
  И вместо дяди Гриши во двор при-
шли три девушки. Они все были очень
красиво одеты: носили мужские длин-
ные штаны, измазанные разными крас-
ками и совершенно твердые. Когда
эти девушки ходили, штаны на них
гремели, как железо на крыше. А на
головах девушки носили шапки из га-
зет. Эти девушки были маляры и на-
зывались: бригада. Они были очень
веселые и ловкие, любили смеяться и
всегда пели песню "Ландыши, ланды-
ши". Но я эту песню не люблю. И
Аленка. И Мишка тоже не любит. Зато
мы все любили смотреть, как работа-
ют девушки-маляры и как у них все
получается складно и аккуратно. Мы
знали по именам всю бригаду. Их
звали Санька, Раечка и Нелли.
  И однажды мы к ним подошли, и те-
тя Саня сказала:
  - Ребятки, сбегайте кто-нибудь и
узнайте, который час.
  Я сбегал, узнал и сказал:
  - Без пяти двенадцать, тетя Са-
ня...
  Она сказала:
  - Шабаш, девчата! Я - в столо-
вую! - и пошла со двора.
  И тетя Раечка и тетя Нелли пошли
за ней обедать.
  А бочонок с краской оставили. И
резиновый шланг тоже.
  Мы сразу подошли ближе и стали
смотреть на тот кусочек дома, где
они только сейчас красили. Было
очень здорово: ровно и коричнево, с
небольшой краснотой. Мишка смотрел-
смотрел, потом говорит:
  - Интересно, а если я покачаю на-
сос, краска пойдет?
  Аленка говорит:
  - Спорим, не пойдет!
  Тогда я говорю:
  - А вот спорим, пойдет!
  Тут Мишка говорит:
  - Не надо спорить. Сейчас я по-
пробую. Держи, Дениска, шланг, а я
покачаю.
  И давай качать. Раза два-три кач-
нул, и вдруг из шланга побежала
краска! Она шипела, как змея, пото-
му что на конце у шланга была на-
хлобучка с дырочками, как у лейки.
Только дырки были совсем маленькие,
и краска шла, как одеколон в парик-
махерской, чуть-чуть видно.
  Мишка обрадовался и как закричит:
  - Крась скорей! Скорей крась
что-нибудь!
  Я сразу взял и направил шланг на
чистую стенку. Краска стала брыз-
гаться, и там сейчас же получилось
светло-коричневое пятно, похожее на
паука.
  - Ура! - закричала Аленка. - По-
шло! Пошло-поехало! - и подставила
ногу под краску.
  Я сразу покрасил ей ногу от коле-
на до пальцев. Тут же, прямо у нас
на глазах, на ноге не стало видно
ни синяков, ни царапин! Наоборот,
Аленкина нога стала гладкая, корич-
невая, с блеском, как новенькая
кегля.
  Мишка кричит:
  - ЗдОрово получается! Подставляй
вторую, скорей!
  И Аленка живенько подставила вто-
рую ногу, а я моментально покрасил
ее сверху донизу два раза.
  Тогда Мишка говорит:
  - Люди добрые, как красиво! Ноги
совсем как у настоящего индейца!
Крась же ее скорей!
  - Всю? Всю красить? С головы до
пят?
  Тут Аленка прямо завизжала от
восторга:
  - Давайте, люди добрые! Красьте с
головы до пят! Я буду настоящая ин-
дейка.
  Тогда Мишка приналег на насос и
стал качать во всю ивановскую, а я
стал Аленку поливать краской. Я за-
мечательно ее покрасил: и спину, и
ноги, и руки, и плечи, и живот, и
трусики. И стала она вся коричне-
вая, только волосы белые торчат.
  Я спрашиваю:
  - Мишка, как думаешь, а волосы
красить?
  Мишка отвечает:
  - Ну конечно! Крась скорей! Быст-
рей давай!
  И Аленка торопит:
  - Давай-давай! И волосы давай! И
уши!
  Я быстро закончил ее красить и
говорю:
  - Иди, Аленка, на солнце пообсох-
ни! Эх, что бы еще покрасить?
  А Мишка:
  - Вон видишь, наше белье сушится?
Скорей давай крась!
  Ну с этим-то делом я быстро спра-
вился! Два полотенца и Мишкину ру-
башку я за какую-нибудь минуту так
отделал, что любо-дорого смотреть
было!
  А Мишка прямо вошел в азарт, ка-
чает насос, как заводной. И только
покрикивает:
  - Крась давай! Скорей давай! Вон
и дверь новая на парадном, давай,
давай, быстрее крась!
  И я перешел на дверь. Сверху
вниз! Снизу вверх! Сверху вниз, на-
искосок!
  И тут дверь вдруг раскрылась, и
из нее вышел наш управдом Алексей
Акимыч в белом костюме.
  Он прямо остолбенел. И я тоже. Мы
оба были как заколдованные. Глав-
ное, я его поливаю и с испугу не
могу даже догадаться отвести в сто-
рону шланг, а только размахиваю
сверху вниз, снизу вверх. А у него
глаза расширились, и ему в голову
не приходит отойти хоть на шаг
вправо или влево...
  А Мишка качает и знай себе ладит
свое:
  - Крась давай, быстрей давай!
  И Аленка сбоку вытанцовывает:
  - Я индейка! Я индейка!
  Ужас!
  ...Да здОрово нам тогда влетело.
Мишка две недели белье стирал. А
Аленку мыли в семи водах со скипи-
даром...
  Алексею Акимычу купили новый кос-
тюм. А меня мама вовсе не хотела во
двор пускать. Но я все-таки вышел,
и тетя Саня, Раечка и Нелли сказа-
ли:
  - Вырастай, Денис, побыстрей, мы
тебя к себе в бригаду возьмем. Бу-
дешь маляром!
  И с тех пор я стараюсь расти по-
быстрей.

--------


          НЕ ПИФ, НЕ ПАФ!
  Когда я был дошкольником, я был
ужасно жалостливый. Я совершенно не
мог слушать про что-нибудь жалост-
ное. И если кто кого съел, или бро-
сил в огонь, или заточил в темни-
цу, - я сразу начинал плакать. Вот,
например, волки съели козлика, и от
него остались рожки да ножки. Я ре-
ву. Или Бабариха посадила в бочку
царицу и царевича и бросила эту
бочку в море. Я опять реву. Да как!
Слезы бегут из меня толстыми стру-
ями прямо на пол и даже сливаются в
целые лужи.
  Главное, когда я слушал сказки, я
уже заранее, еще до того самого
страшного места, настраивался пла-
кать. У меня кривились и ломались
губы и голос начинал дрожать, слов-
но меня кто-нибудь тряс за шиворот.
И мама просто не знала, что ей де-
лать, потому что я всегда просил,
чтобы она мне читала или рассказы-
вала сказки, а чуть дело доходило
до страшного, как я сразу это пони-
мал и начинал на ходу сказку сокра-
щать. За какие-нибудь две-три се-
кунды до того, как случиться беде,
я уже принимался дрожащим голосом
просить: "Это место пропусти!"
  Мама, конечно, пропускала, пере-
скакивала с пятого на десятое, и я
слушал дальше, но только совсем
немножко, потому что в сказках каж-
дую минуту что-нибудь случается, и,
как только становилось ясно, что
вот-вот опять произойдет какое-ни-
будь несчастье, я снова начинал во-
пить и умолять: "И это пропусти!"
  Мама опять пропускала какое-ни-
будь кровавое преступление, и я не-
надолго успокаивался. И так с вол-
нениями, остановками и быстрыми
сокращениями мы с мамой в конце
концов добирались до благополучного
конца.
  Конечно, я все-таки соображал,
что сказки от всего этого станови-
лись какие-то не очень интересные:
во-первых, очень уж короткие, а
во-вторых, в них почти совсем не
было приключений. Но зато я мог
слушать их спокойно, не обливаться
слезами, и потом все же после таких
сказок можно было ночью спать, а не
валяться с открытыми глазами и бо-
яться до утра. И поэтому такие со-
кращенные сказки мне очень нрави-
лись. Они делались такие спокойные.
Как все равно прохладный сладкий
чай. Например, есть такая сказка
про Красную Шапочку. Мы с мамой в
ней столько напропускали, что она
стала самой короткой сказкой в мире
и самой счастливой. Мама ее вот как
рассказывала:
  "Жила-была Красная Шапочка. Раз
она напекла пирожков и пошла прове-
дать свою бабушку. И стали они
жить-поживать и добра наживать".
  И я был рад, что у них все так
хорошо получилось. Но, к сожалению,
это было еще не все. Особенно я пе-
реживал другую сказку, про зайца.
Это короткая такая сказочка, вроде
считалки, ее все на свете знают:
   Раз, два, три, четыре, пять,
   Вышел зайчик погулять,
   Вдруг охотник выбегает...
  И вот тут у меня уже начинало по-
щипывать в носу и губы разъезжались
в разные стороны, верхняя направо,
нижняя налево, а сказка в это время
продолжалась... Охотник, значит,
вдруг выбегает и...
   Прямо в зайчика стреляет!
  Тут у меня прямо сердце провали-
валось. Я не мог понять, как же это
получается. Почему этот свирепый
охотник стреляет прямо в зайчика?
Что зайчик ему сделал? Что он, пер-
вый начал, что ли? Ведь нет! Ведь
он же не задирался? Он просто вышел
погулять! А этот прямо, без разго-
воров:
   Пиф-паф!
Из своей тяжелой двустволки! И тут
из меня начинали течь слезы, как из
крана. Потому что раненный в живот
зайчик кричал:
   Ой-ой-ой!
  Он кричал:
  - Ой-ой-ой! Прощайте, все! Про-
щайте, зайчата и зайчиха! Прощай,
моя веселая, легкая жизнь! Прощай,
алая морковка и хрустящая капуста!
Прощай навек, моя полянка, и цветы,
и роса, и весь лес, где под каждым
кустом был готов и стол и дом!
  Я прямо своими глазами видел, как
серый зайчик ложится под тоненькую
березку и умирает... Я заливался в
три ручья горючими слезами и портил
всем настроение, потому что меня
надо было успокаивать, а я только
ревел и ревел...
  И вот однажды ночью, когда все
улеглись спать, я долго лежал на
своей раскладушке и вспоминал бед-
нягу зайчика и все думал, как было
бы хорошо, если бы с ним этого не
случилось. Как было бы по-настояще-
му хорошо, если бы только все это
не случилось. И я так долго думал
об этом, что вдруг незаметно для
себя пересочинил всю эту историю:
   Раз, два, три, четыре, пять,
   Вышел зайчик погулять,
   Вдруг охотник выбегает...
   Прямо в зайчика...
   Не стреляет!!!
   Не пиф! Не паф!
   Не ой-ой-ой!
   Не умирает зайчик мой!!!
  Вот это да! Я даже рассмеялся!
Как все складно получилось! Это бы-
ло самое настоящее чудо. Не пиф! Не
паф! Я поставил одно только корот-
кое "не", и охотник как ни в чем не
бывало протопал в своих подшитых
валенках мимо зайчика. И тот остал-
ся жить! Он опять будет играть по
утрам на росистой полянке, будет
скакать и прыгать и колотить лапка-
ми в старый, трухлявый пень. Этакий
забавный, славный барабанщик!
  И я так лежал в темноте и улыбал-
ся и хотел рассказать маме про это
чудо, но побоялся ее разбудить. И в
конце концов заснул. А когда про-
снулся, я уже знал навсегда, что
больше не буду реветь в жалостных
местах, потому что я теперь могу в
любую минуту вмешаться во все эти
ужасные несправедливости, могу вме-
шаться и перевернуть все по-своему,
и все будет хорошо. Надо только
вовремя сказать: "Не пиф, не паф!"

--------


         АНГЛИЧАНИН ПАВЛЯ
  - Завтра первое сентября, - ска-
зала мама. - И вот наступила осень,
и ты пойдешь уже во второй класс.
Ох, как летит время!..
  - И по этому случаю, - подхватил
папа, - мы сейчас "зарежем" арбуз!
  И он взял ножик и взрезал арбуз.
Когда он резал, был слышен такой
полный, приятный, зеленый треск,
что у меня прямо спина похолодела
от предчувствия, как я буду есть
этот арбуз. И я уже раскрыл рот,
чтобы вцепиться в розовый арбузный
ломоть, но тут дверь распахнулась,
и в комнату вошел Павля. Мы все
страшно обрадовались, потому что он
давно уже не был у нас и мы по нем
соскучились.
  - Ого, кто пришел! - сказал папа.
- Сам Павля. Сам Павля-Бородавля!
  - Садись с нами, Павлик, арбуз
есть, - сказала мама, - Дениска,
подвинься.
  Я сказал:
  - Привет! - и дал ему место рядом
с собой.
  - Привет! - сказал он и сел.
  И мы начали есть и долго ели и
молчали. Нам неохота было разгова-
ривать.
  А о чем тут разговаривать, когда
во рту такая вкуснотища!
  И когда Павле дали третий кусок,
он сказал:
  - Ах, люблю я арбуз. Даже очень.
Мне бабушка никогда не дает его
вволю поесть.
  - А почему? - спросила мама.
  - Она говорит, что после арбуза у
меня получается не сон, а сплошная
беготня.
  - Правда, - сказал папа. - Вот
поэтому-то мы и едим арбуз с утра
пораньше. К вечеру его действие
кончается, и можно спокойно спать.
Ешь давай, не бойся.
  - Я не боюсь, - сказал Павля.
  И мы все опять занялись делом и
опять долго молчали. И когда мама
стала убирать корки, папа сказал:
  - А ты чего, Павля, так давно не
был у нас?
  - Да, - сказал я. - Где ты пропа-
дал? Что ты делал?
  И тут Павля напыжился, покраснел,
поглядел по сторонам и вдруг не-
брежно так обронил, словно нехотя:
  - Что делал, что делал?.. Анг-
лийский изучал, вот что делал.
  Я прямо опешил. Я сразу понял,
что я все лето зря прочепушил. С
ежами возился, в лапту играл, пус-
тяками занимался. А вот Павля, он
времени не терял, нет, шалишь, он
работал над собой, он повышал свой
уровень образования. Он изучал анг-
лийский язык и теперь небось сможет
переписываться с английскими пионе-
рами и читать английские книжки!
  Я сразу почувствовал, что умираю
от зависти, а тут еще мама добави-
ла:
  - Вот, Дениска, учись. Это тебе
не лапта!
  - Молодец, - сказал папа. - Ува-
жаю!
  Павля прямо засиял.
  - К нам в гости приехал студент,
Сева. Так вот он со мной каждый
день занимается. Вот уже целых два
месяца. Прямо замучил совсем.
  - А что, трудный английский
язык? - спросил я.
  - С ума сойти, - вздохнул Павля.
  - Еще бы не трудный, - вмешался
папа. - Там у них сам черт ногу
сломит. Уж очень сложное правописа-
ние. Пишется Ливерпуль, а произно-
сится Манчестер.
  - Ну да! - сказал я. - Верно,
Павля?
  - Прямо беда, - сказал Павля. - Я
совсем измучился от этих занятий,
похудел на двести граммов.
  - Так что ж ты не пользуешься
своими знаниями, Павлик? - сказала
мама. - Ты почему, когда вошел, не
сказал нам по-английски "здрасте"?
  - Я "здрасте" еще не проходил, -
сказал Павля.
  - Ну вот ты арбуз поел, почему не
сказал "спасибо"?
  - Я сказал, - сказал Павля.
  - Ну да, по-русски-то ты сказал,
а по-английски?
  - Мы до "спасибо" еще не дошли, -
сказал Павля. - Очень трудное
пропо-ви-сание.
  Тогда я сказал:
  - Павля, а научи-ка меня, как
по-английски "раз, два, три".
  - Я этого еще не изучил, - сказал
Павля.
  - А что же ты изучил? - закричал
я. - За два месяца ты все-таки хоть
что-нибудь-то изучил?
  - Я изучил, как по-английски "Пе-
тя", - сказал Павля.
  - Ну, как?
  - "Пит"! - торжествующе объявил
Павля. - По-английски "Петя" будет
"Пит". - Он радостно засмеялся и
добавил: - Вот завтра приду в класс
и скажу Петьке Горбушкину: "Пит, а
Пит, дай ластик!" Небось рот рази-
нет, ничего не поймет. Вот потеха-
то будет! Верно, Денис?
  - Верно, - сказал я. - Ну, а что
ты еще знаешь по-английски?
  - Пока все, - сказал Павля.

--------


      СМЕРТЬ ШПИОНА ГАДЮКИНА
  Оказывается, пока я болел, на
улице стало совсем тепло и до ве-
сенних наших каникул осталось два
или три дня. Когда я пришел в шко-
лу, все закричали:
  - Дениска пришел, ура!
  И я очень обрадовался, что при-
шел, и что все ребята сидят на сво-
их местах - и Катя Точилина, и Миш-
ка, и Валерка, - и цветы в горшках,
и доска такая же блестящая, и Раиса
Ивановна веселая, и все, все как
всегда. И мы с ребятами ходили и
смеялись на переменке, а потом Миш-
ка вдруг сделал важный вид и ска-
зал:
  - А у нас будет весенний концерт!
  Я сказал:
  - Ну да?
  Мишка сказал:
  - Верно! Мы будем выступать на
сцене. И ребята из четвертого клас-
са нам покажут постановку. Они сами
сочинили. Интересная!..
  Я сказал:
  - А ты, Мишка, будешь выступать?
  - Подрастешь - узнаешь.
  И я стал с нетерпением дожидаться
концерта. Дома я все это сообщил
маме, а потом сказал:
  - Я тоже хочу выступать...
  Мама улыбнулась и говорит:
  - А что ты умеешь делать?
  Я сказал:
  - Как, мама, разве ты не знаешь?
Я умею громко петь. Ведь я хорошо
пою? Ты не смотри, что у меня трой-
ка по пению. Все равно я пою здоро-
во.
  Мама открыла шкаф и откуда-то
из-за платьев сказала:
  - Ты споешь в другой раз. Ведь ты
болел... Ты просто будешь на этом
концерте зрителем. - Она вышла
из-за шкафа. - Это так приятно -
быть зрителем. Сидишь, смотришь,
как артисты выступают... Хорошо! А
в другой раз ты будешь артистом, а
те, кто уже выступал, будут зрите-
лями. Ладно?
  Я сказал:
  - Ладно. Тогда я буду зрителем.
  И на другой день я пошел на кон-
церт. Мама не могла со мной идти -
она дежурила в институте, - папа
как раз уехал на какой-то завод на
Урал, и я пошел на концерт один. В
нашем большом зале стояли стулья и
была сделана сцена, и на ней висел
занавес. А внизу сидел за роялем
Борис Сергеевич. И мы все уселись,
а по стенкам встали бабушки нашего
класса. А я пока стал грызть ябло-
ко.
  Вдруг занавес открылся и появи-
лась вожатая Люся. Она сказала
громким голосом, как по радио:
  - Начинаем наш весенний концерт!
Сейчас ученик первого класса "В"
Миша Слонов прочтет нам свои соб-
ственные стихи! Попросим!
  Тут все захлопали и на сцену вы-
шел Мишка. Он довольно смело вышел,
дошел до середины и остановился. Он
постоял так немножко и заложил руки
за спину. Опять постоял. Потом вы-
ставил вперед левую ногу. Все ребя-
та сидели тихо-тихо и смотрели на
Мишку. А он убрал левую ногу и вы-
ставил правую. Потом он вдруг стал
откашливаться:
  - Кхм! Кхм!.. Кхме!..
  Я сказал:
  - Ты что, Мишка, поперхнулся?
  Он посмотрел на меня как на не-
знакомого. Потом поднял глаза в по-
толок и сказал:
  - Стих.
   Пройдут года, наступит старость!
   Морщины вскочут на лице!
   Желаю творческих успехов!
   Чтоб хорошо учились и дальше
                все!
  ...Все!
  И Мишка поклонился и полез со
сцены. И все ему здорово хлопали,
потому что, во-первых, стихи были
очень хорошие, а во-вторых, поду-
мать только: Мишка сам их сочинил!
Просто молодец!
  И тут опять вышла Люся и объяви-
ла:
  - Выступает Валерий Тагилов, пер-
вый класс "В"!
  Все опять захлопали еще сильнее,
а Люся поставила стул на самой се-
редке. И тут вышел наш Валерка со
своим маленьким аккордеоном и сел
на стул, а чемодан от аккордеона
поставил себе под ноги, чтобы они
не болтались в воздухе. Он сел и
заиграл вальс "Амурские волны". И
все слушали, и я тоже слушал и все
время думал: "Как это Валерка так
быстро перебирает пальцами?" И я
стал тоже так быстро перебирать
пальцами по воздуху, но не мог по-
спеть за Валеркой. А сбоку, у сте-
ны, стояла Валеркина бабушка, она
помаленьку дирижировала, когда Ва-
лерка играл. И он хорошо играл,
громко, мне очень понравилось. Но
вдруг он в одном месте сбился. У
него остановились пальцы. Валерка
немножко покраснел, но опять заше-
велил пальцами, как будто дал им
разбежаться; но пальцы добежали до
какого-то места и опять останови-
лись, ну просто как будто споткну-
лись. Валерка стал совсем красный и
снова стал разбегаться, но теперь
его пальцы бежали как-то боязливо,
как будто знали, что они все равно
опять споткнутся, и я уже готов был
лопнуть от злости, но в это время
на том самом месте, где Валерка два
раза спотыкался, его бабушка вдруг
вытянула шею, вся подалась вперед и
запела:
   ...Серебрятся волны,
   Серебрятся волны...
  И Валерка сразу подхватил, и
пальцы у него как будто перескочили
через какую-то неудобную ступеньку
и побежали дальше, дальше, быстро и
ловко до самого конца. Вот уж ему
хлопали так хлопали!
  После этого на сцену выскочили
шесть девочек из первого "А" и
шесть мальчиков из первого "Б". У
девочек в волосах были разноцветные
ленты, а у мальчиков ничего не бы-
ло. Они стали танцевать украинский
гопак. Потом Борис Сергеевич сильно
ударил по клавишам и кончил играть.
  А мальчишки и девчонки еще топали
по сцене сами, без музыки, кто как,
и это было очень весело, и я уже
собирался тоже слазить к ним на
сцену, но они вдруг разбежались.
Вышла Люся и сказала:
  - Перерыв пятнадцать минут. После
перерыва учащиеся четвертого класса
покажут пьесу, которую они сочинили
всем коллективом, под названием
"Собаке - собачья смерть".
  И все задвигали стульями и пошли
кто куда, а я вытащил из кармана
свое яблоко и начал его догрызать.
  А наша октябрятская вожатая Люся
стояла тут же, рядом.
  Вдруг к ней подбежала довольно
высокая рыженькая девочка и сказа-
ла:
  - Люся, можешь себе представить -
Егоров не явился!
  Люся всплеснула руками:
  - Не может быть! Что же делать?
Кто ж будет звонить и стрелять?
  Девочка сказала:
  - Нужно немедленно найти какого-
нибудь сообразительного паренька,
мы его научим, что делать.
  Тогда Люся стала глядеть по сто-
ронам и заметила, что я стою и гры-
зу яблоко. Она сразу обрадовалась.
  - Вот, - сказала она. - Дениска!
Чего же лучше! Он нам поможет! Де-
ниска, иди сюда!
  Я подошел к ним поближе. Рыжая
девочка посмотрела на меня и сказа-
ла:
  - А он вправду сообразительный?
  Люся говорит:
  - По-моему, да!
  А рыжая девочка говорит:
  - А так, с первого взгляда, не
скажешь.
  Я сказал:
  - Можешь успокоиться! Я сообрази-
тельный.
  Тут они с Люсей засмеялись, и ры-
жая девочка потащила меня на сцену.
  Там стоял мальчик из четвертого
класса, он был в черном костюме, и
у него были засыпаны мелом волосы,
как будто он седой; он держал в ру-
ках пистолет, а рядом с ним стоял
другой мальчик, тоже из четвертого
класса. Этот мальчик был приклеен к
бороде, на носу у него сидели синие
очки, и он был в клеенчатом плаще с
поднятым воротником.
  Тут же были еще мальчики и девоч-
ки, кто с портфелем в руках, кто с
чем, а одна девочка в косынке, ха-
латике и с веником.
  Я как увидел у мальчика в черном
костюме пистолет, так сразу спросил
его:
  - Это настоящий?
  Но рыжая девочка перебила меня.
  - Слушай, Дениска! - сказала она.
- Ты будешь нам помогать. Встань
тут сбоку и смотри на сцену. Когда
вот этот мальчик скажет: "Этого вы
от меня не добьетесь, гражданин Га-
дюкин!" - ты сразу позвони в этот
звонок. Понял?
  И она протянула мне велосипедный
звонок. Я взял его.
  Девочка сказала:
  - Ты позвонишь, как будто это те-
лефон, а этот мальчик снимет труб-
ку, поговорит по телефону и уйдет
со сцены. А ты стой и молчи. Понял?
  Я сказал:
  - Понял, понял... Чего тут не по-
нять? А пистолет у него настоящий?
Парабеллум или какой?
  - Погоди ты со своим пистоле-
том... Именно, что он не настоящий!
Слушай: стрелять будешь ты здесь,
за сценой. Когда вот этот, с боро-
дой, останется один, он схватит со
стола папку и кинется к окну, а
этот мальчик, в черном костюме, в
него прицелится, тогда ты возьми
эту дощечку и что есть силы стукни
по стулу. Вот так, только гораздо
сильней!
  И рыженькая девочка бахнула по
стулу доской. Получилось очень здо-
рово, как настоящий выстрел. Мне
понравилось.
  - ЗдОрово! - сказал я. - А потом?
  - Это все, - сказала девочка.
- Если понял, повтори!
  Я все повторил. Слово в слово.
Она сказала:
  - Смотри же, не подведи!
  - Можешь успокоиться. Я не подве-
ду.
  И тут раздался наш школьный зво-
нок, как на уроки.
  Я положил велосипедный звонок на
отопление, прислонил дощечку к сту-
лу, а сам стал смотреть в щелочку
занавеса. Я увидел, как пришли Раи-
са Ивановна и Люся, и как садились
ребята, и как бабушки опять встали
у стенок, а сзади чей-то папа
взгромоздился на табуретку и начал
наводить на сцену фотоаппарат. Было
очень интересно отсюда смотреть ту-
да, гораздо интересней, чем оттуда
сюда. Постепенно все стали зати-
хать, и девочка, которая меня при-
вела, побежала на другую сторону
сцены и потянула за веревку. И за-
навес открылся, и эта девочка
спрыгнула в зал. А на сцене стоял
стол, и за ним сидел мальчик в чер-
ном костюме, и я знал, что в карма-
не у него пистолет. А напротив это-
го мальчика ходил мальчик с боро-
дой. Он сначала рассказал, что дол-
го жил за границей, а теперь вот
приехал опять, и потом стал нудным
голосом приставать и просить, чтобы
мальчик в черном костюме показал
ему план аэродрома.
  Но тот сказал:
  - Этого вы от меня не добьетесь,
гражданин Гадюкин!
  Тут я сразу вспомнил про звонок и
протянул руку к отоплению. Но звон-
ка там не было. Я подумал, что он
упал на пол, и наклонился посмот-
реть. Но его не было и на полу. Я
даже весь обомлел. Потом я взглянул
на сцену. Там было тихо-тихо. Но
потом мальчик в черном костюме по-
думал и снова сказал:
  - Этого вы от меня не добьетесь,
гражданин Гадюкин!
  Я просто не знал, что делать. Где
звонок? Он только что был здесь! Не
мог же он сам ускакать, как лягуш-
ка! Может быть, он скатился за ба-
тарею? Я присел на корточки и стал
шарить по пыли за батареей. Звонка
не было! Нету!.. Люди добрые, что
же делать?!
  А на сцене бородатый мальчик стал
ломать себе пальцы и кричать:
  - Я вас пятый раз умоляю! Покажи-
те план аэродрома!
  А мальчик в черном костюме повер-
нулся ко мне лицом и закричал
страшным голосом:
  - Этого вы от меня не добьетесь,
гражданин Гадюкин!
  И погрозил мне кулаком. И борода-
тый тоже погрозил мне кулаком. Они
оба мне грозили!
  Я подумал, что они меня убьют. Но
ведь не было звонка! Звонка-то не
было! Он же потерялся!
  Тогда мальчик в черном костюме
схватился за волосы и сказал, глядя
на меня с умоляющим выражением ли-
ца:
  - Сейчас, наверно, позвонит теле-
фон! Вот увидите, сейчас позвонит
телефон! Сейчас позвонит!
  И тут меня осенило. Я высунул го-
лову на сцену и быстро сказал:
  - Динь-динь-динь!
  И все в зале страшно рассмеялись.
Но мальчик в черном костюме очень
обрадовался и сразу схватился за
трубку. Он весело сказал:
  - Слушаю вас! - и вытер пот со
лба.
  А дальше все пошло как по маслу.
Мальчик в черном встал и сказал бо-
родатому:
  - Меня вызывают. Я приеду через
несколько минут.
  И ушел со сцены. И встал на дру-
гой стороне. И тут мальчик с боро-
дой пошел на цыпочках к его столу и
стал там рыться и все время огляды-
вался. Потом он злорадно рассмеял-
ся, схватил какую-то папку и побе-
жал к задней стене, на которой было
наклеено картонное окно. Тут выбе-
жал другой мальчик и стал в него
целиться из пистолета. Я сразу
схватил доску да как трахну по сту-
лу изо всех сил. А на стуле сидела
какая-то неизвестная кошка. Она
закричала диким голосом, потому что
я попал ей по хвосту. Выстрела не
получилось, зато кошка поскакала на
сцену. А мальчик в черном костюме
бросился на бородатого и стал ду-
шить. Кошка носилась между ними.
Пока мальчики боролись, у бородато-
го отвалилась борода. Кошка решила,
что это мышь, схватила ее и убежа-
ла. А мальчик как только увидел,
что он остался без бороды, так сра-
зу лег на пол - как будто умер. Тут
на сцену прибежали остальные ребята
из четвертого класса, кто с портфе-
лем, кто с веником, они все стали
спрашивать:
  - Кто стрелял? Что за выстрелы?
  А никто не стрелял. Просто кошка
подвернулась и всему помешала. Но
мальчик в черном костюме сказал:
  - Это я убил шпиона Гадюкина!
  И тут рыженькая девочка закрыла
занавес. И все, кто был в зале,
хлопали так сильно, что у меня за-
болела голова. Я быстренько спус-
тился в раздевалку, оделся и побе-
жал домой. А когда я бежал, мне все
время что-то мешало. Я остановился,
полез в карман и вынул оттуда...
велосипедный звонок!

--------


          СТАРЫЙ МОРЕХОД
  Марья Петровна часто ходит к нам
чай пить. Она вся такая полная,
платье на нее натянуто тесно, как
наволочка на подушку. У нее в ушах
разные сережки болтаются. И душится
она чем-то сухим и сладким. Я когда
этот запах слышу, так у меня сразу
горло сжимается. Марья Петровна
всегда как только меня увидит, так
сразу начинает приставать: кем я
хочу быть. Я ей уже пять раз объяс-
нял, а она все продолжает задавать
один и тот же вопрос. Чудная. Она
когда первый раз к нам пришла, на
дворе была весна, деревья все рас-
пустились, и в окна пахло зеленью,
и, хотя был уже вечер, все равно
было светло. И вот мама стала меня
посылать спать, и, когда я не хотел
ложиться, эта Марья Петровна вдруг
говорит:
  - Будь умницей, ложись спать, а в
следующее воскресенье я тебя на да-
чу возьму, на Клязьму. Мы на элект-
ричке поедем. Там речка есть и со-
бака, и мы на лодке покатаемся все
втроем.
  И я сразу лег, и укрылся с голо-
вой, и стал думать о следующем вос-
кресенье, как я поеду на дачу, и
пробегусь босиком по траве, и увижу
речку, и, может быть, мне дадут
погрести, и уключины будут звенеть,
и вода будет булькать, и с весел в
воду будут стекать капли, прозрач-
ные, как стекло. И я подружусь там
с собачонкой, Жучкой или Тузиком, и
буду смотреть в его желтые глаза, и
потрогаю его язык, когда он его вы-
сунет от жары.
  И я так лежал, и думал, и слышал
смех Марьи Петровны, и незаметно
заснул, и потом целую неделю, когда
ложился спать, думал все то же са-
мое. И когда наступила суббота, я
почистил ботинки и зубы, и взял
свой перочинный ножик, и наточил
его о плиту, потому что мало ли ка-
кую я палку себе вырежу, может
быть, даже ореховую.
  А утром я встал раньше всех, и
оделся, и стал ждать Марью Петров-
ну. Папа, когда позавтракал и про-
читал газеты, сказал:
  - Пошли, Дениска, на Чистые, по-
гуляем!
  - Что ты, папа! А Марья Петровна?
Она сейчас приедет за мной, и мы
отправимся на Клязьму. Там собака и
лодка. Я ее должен подождать.
  Папа помолчал, потом посмотрел на
маму, потом пожал плечами и стал
пить второй стакан чаю. А я быстро
дозавтракал и вышел во двор. Я гу-
лял у ворот, чтобы сразу увидеть
Марью Петровну, когда она придет.
Но ее что-то долго не было. Тогда
ко мне подошел Мишка, он сказал:
  - Слазим на чердак! Посмотрим,
родились голубята или нет...
  - Понимаешь, не могу... Я на де-
нек в деревню уезжаю. Там собака
есть и лодка. Сейчас за мной одна
тетенька приедет, и мы поедем с ней
на электричке.
  Тогда Мишка сказал:
  - Вот это да! А может, вы и меня
захватите?
  Я очень обрадовался, что Мишка
тоже согласен ехать с нами, все-та-
ки мне с ним куда интереснее будет,
чем только с одной Марьей Петров-
ной. Я сказал:
  - Какой может быть разговор! Ко-
нечно, мы тебя возьмем, с удоволь-
ствием! Марья Петровна добрая, чего
ей стоит!
  И мы стали вдвоем ждать с Мишкой.
Мы вышли в переулок и долго стояли
и ждали, и, когда появлялась какая-
нибудь женщина, Мишка обязательно
спрашивал:
  - Эта?
  И через минуту снова:
  - Вон та?
  Но это все были незнакомые женщи-
ны, и нам стало скучно, и мы устали
так долго ждать.
  Мишка рассердился и сказал:
  - Мне надоело!
  И ушел.
  А я ждал. Я хотел ее дождаться. Я
ждал до самого обеда. Во время обе-
да папа опять сказал, как будто
между прочим:
  - Так идешь на Чистые? Давай ре-
шай, а то мы с мамой пойдем в кино!
  Я сказал:
  - Я подожду. Ведь я обещал ей по-
дождать. Не может она не прийти.
  Но она не пришла. А я не был в
этот день на Чистых прудах и не
посмотрел на голубей, и папа, когда
пришел из кино, велел мне уходить
от ворот. Он обнял меня за плечи и
сказал, когда мы шли домой:
  - Это все еще будет в твоей жиз-
ни. И трава, и речка, и лодка, и
собака... Все будет, держи нос по-
выше!
  Но я, когда лег спать, я все рав-
но стал думать про деревню, лодку и
собачонку, только как будто я там
не с Марьей Петровной гуляю, а с
Мишкой и с папой или с Мишкой и ма-
мой. И время потекло, оно проходи-
ло, и я почти совсем забыл про
Марью Петровну, как вдруг однажды,
пожалуйте! Дверь растворяется, и
она входит собственной персоной. И
сережки в ушах звяк-звяк, и с мамой
чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет
чем-то сухим и сладким, и все са-
дятся за стол и начинают пить чай.
Но я не вышел к Марье Петровне, я
сидел за шкафом, потому что я сер-
дился на Марью Петровну.
  А она сидела как ни в чем не бы-
вало, вот что было удивительно! И
когда она напилась своего любимого
чаю, она вдруг ни с того ни с сего
заглянула за шкаф и схватила меня
за подбородок.
  - Ты что такой угрюмый?
  - Ничего, - сказал я.
  - Давай вылезай, - сказала Марья
Петровна.
  - Мне и здесь хорошо! - сказал я.
  Тогда она захохотала, и все на
ней брякало от смеха, а когда от-
смеялась, сказала:
  - А чего я тебе подарю...
  Я сказал:
  - Ничего не надо!
  Она сказала:
  - Саблю не надо?
  Я сказал:
  - Какую?
  - Буденновскую. Настоящую. Кри-
вую.
  Вот это да! Я сказал:
  - А у вас есть?
  - Есть, - сказала она.
  - А она вам не нужна? - спросил
я.
  - А зачем? Я женщина, военному
делу не училась, зачем мне сабля?
Лучше я тебе ее подарю.
  И было видно по ней, что ей ни-
сколько не жаль сабли. Я даже пове-
рил, что она и на самом деле доб-
рая. Я сказал:
  - А когда?
  - Да завтра, - сказала она. - Вот
завтра придешь после школы, а саб-
ля - здесь. Вот здесь, я ее тебе
прямо на кровать положу.
  - Ну ладно, - сказал я и вылез
из-за шкафа, и сел за стол и тоже
пил с ней чай, и проводил ее до
дверей, когда она уходила.
  И на другой день в школе я еле
досидел до конца уроков и побежал
домой сломя голову. Я бежал и раз-
махивал рукой - в ней у меня была
невидимая сабля, и я рубил и колол
фашистов, и защищал черных ребят в
Африке, и перерубил всех врагов Ку-
бы. Я из них прямо капусты нарубил.
Я бежал, а дома меня ждала сабля,
настоящая буденновская сабля, и я
знал, что, в случае чего, я сразу
запишусь в добровольцы, и, раз у
меня есть собственная сабля, меня
обязательно примут. И когда я вбе-
жал в комнату, я сразу бросился к
своей раскладушке. Сабли не было. Я
посмотрел под подушку, пошарил под
одеялом и заглянул под кровать.
Сабли не было. Не было сабли. Марья
Петровна не сдержала слова. И сабли
не было нигде. И не могло быть.
  Я подошел к окну. Мама сказала:
  - Может быть, она еще придет?
  Но я сказал:
  - Нет, мама, она не придет. Я так
и знал.
  Мама сказала:
  - Зачем же ты под раскладушку-то
лазил?..
  Я объяснил ей:
  - Я подумал: а вдруг она была?
Понимаешь? Вдруг. На этот раз.
  Мама сказала:
  - Понимаю. Иди поешь.
  И она подошла ко мне. А я поел и
снова встал у окна. Мне не хотелось
идти во двор.
  А когда пришел папа, мама ему все
рассказала, и он подозвал меня к
себе. Он снял со своей полки какую-
то книгу и сказал:
  - Давай-ка, брат, почитаем чудес-
ную книжку про собаку. Называется
"Майкл - брат Джерри". Джек Лондон
написал.
  И я быстро устроился возле папы,
и он стал читать. Он хорошо читает,
просто здорово! Да и книжка была
ценная. Я в первый раз слушал такую
интересную книжку. Приключения со-
баки. Как ее украл один боцман. И
они поехали на корабле искать кла-
ды. А корабль принадлежал трем бо-
гачам. Дорогу им указывал Старый
Мореход, он был больной и одинокий
старик, он говорил, что знает, где
лежат несметные сокровища, и обещал
этим трем богачам, что они получат
каждый целую кучу алмазов и бриль-
янтов, и эти богачи за эти обещания
кормили Старого Морехода. А потом
вдруг выяснилось, что корабль не
может доехать до места, где клады,
из-за нехватки воды. Это тоже под-
строил Старый Мореход. И пришлось
богачам ехать обратно несолоно хле-
бавши. Старый Мореход этим обманом
добывал себе пропитание, потому что
он был израненный бедный старик.
  И когда мы окончили эту книжку и
снова стали ее всю вспоминать, с
самого начала, папа вдруг засмеялся
и сказал:
  - А этот-то хорош, Старый Море-
ход! Да он просто обманщик, вроде
твоей Марьи Петровны.
  Но я сказал:
  - Что ты, папа! Совсем не похоже.
Ведь Старый Мореход обманывал, что-
бы спасти свою жизнь. Ведь он же
одинокий был, больной. А Марья Пет-
ровна? Разве она больная?
  - Здоровая, - сказал папа.
  - Ну да, - сказал я. - Ведь если
бы Старый Мореход не врал, он бы
умер, бедняга, где-нибудь в порту,
прямо на голых камнях, между ящика-
ми и тюками, под ледяным ветром и
проливным дождем. Ведь у него не
было крова над головой! А у Марьи
Петровны чудесная комната - восем-
надцать метров со всеми удобствами.
И сколько у нее сережек, побрякушек
и цепочек!
  - Потому что она мещанка, - ска-
зал папа.
  И я хотя и не знал, что такое ме-
щанка, но я понял по папиному голо-
су, что это что-то скверное, и я
ему сказал:
  - А Старый Мореход был благород-
ный: он спас своего больного друга,
боцмана, - это раз. И ты еще поду-
май, папа, ведь он обманывал только
проклятых богачей, а Марья Петров-
на - меня. Объясни, зачем она меня-
то обманывает? Разве я богач?
  - Да забудь ты, - сказала мама,
- не стоит так переживать!
  А папа посмотрел на нее и покачал
головой и замолчал. И мы лежали
вдвоем на диване и молчали, и мне
было тепло рядом с ним, и я захотел
спать, но перед самым сном я все-
таки подумал:
  "Нет, эту ужасную Марью Петровну
нельзя даже и сравнивать с таким
человеком, как мой милый, добрый
Старый Мореход!"

--------


      ЗАПАХ НЕБА И МАХОРОЧКИ
  Если подумать, так это просто ка-
кой-то ужас: я еще ни разу не летал
на самолетах. Правда, один раз я
чуть-чуть не полетел, да не тут-то
было. Сорвалось. Прямо беда. И это
не так давно случилось. Я уже не
маленький был, хотя нельзя сказать,
что и большой. В то время у мамы
был отпуск, и мы гостили у ее род-
ных, в одном большом колхозе. Там
было много тракторов и косилок, но
главное, там водились животные: ло-
шади, цыплята и собаки. И была ве-
селая компания ребят. Все с белыми
волосами и очень дружные. По ночам,
когда я ложился спать в маленькой
светелке, было слышно, как где-то
далеко гармонисты играют что-то пе-
чальное, и под эту музыку я сразу
засыпал.
  И я полюбил всех в этом колхозе,
и особенно ребят, и решил, что про-
живу здесь для начала лет сорок, а
там видно будет. Но вдруг стоп, ма-
шина! Здравствуйте! Мама сказала,
что отпуск промчался как одно мгно-
вение и нам надо срочно домой. Она
спросила у дедушки Вали:
  - Когда вечерний поезд?
  Он сказал:
  - А чего тебе поездом-то теле-
паться? Валяй на самолете! Аэро-
порт-то в трех верстах. Момент, и
вы с Дениской в Москве!
  Ну что за дедушка Валя - золотой
человек! Добрый. Он один раз мне
божью коровку подарил. Я его нико-
гда не забуду за это. И теперь то-
же. Он когда увидел, как мне хочет-
ся лететь на самолете, то в два
счета уговорил маму, и она, хотя и
неохотно, но все-таки согласилась.
И дедушка Валя, чтобы не гонять пя-
титонку по пустякам, запряг лошадь,
положил наш тяжелый чемодан в теле-
гу, на сенцо, и мы уселись и поеха-
ли. Я просто не знаю, как сказать,
до чего было здорово ехать, слу-
шать, как скрипит тележка, и слы-
шать, как вокруг пахнет полем, дег-
тем и махорочкой. И я радовался,
что сейчас полечу, потому что Мишка
у нас в Москве во дворе рассказы-
вал, как он с папой летал в Тбили-
си, какой у них был самолет огром-
ный, из трех комнат, и как им дава-
ли конфет сколько хочешь, а на
завтрак сосиски в целлофановом ме-
шочке и чай на подвесных столиках.
И я так совсем задумался, как вдруг
наша тележка въехала в высокие де-
ревянные ворота, украшенные елочны-
ми ветками. Ветки были старые, они
пожелтели. За этими воротами тоже
было поле, только трава была какая-
то не пышная, а пожухлая и потер-
тая. Немножко подальше, прямо перед
нами, стоял небольшой домик. И де-
душка Валя поехал к нему. Я сказал:
  - Зачем мы сюда едем? Мне надоело
трястись. Поедем поскорее в аэро-
порт.
  Дедушка Валя сказал:
  - А это чего? Это и есть аэро-
порт... Иль ослеп?
  У меня просто сердце упало. Это
пожухлое поле - аэропорт? Чепуха
какая! А где красота? Ведь никакой
же красоты! Я сказал:
  - А самолеты?
  - Вот войдем в аэровокзал, - он
показал на домик, - пройдем его
насквозь, выйдем в другие двери,
там и будут тебе самолеты... Покор-
мить, что ли?..
  И он повязал нашей лошади на го-
лову мешок с овсом, и она начала
хрупать.
  А мы пошли в этот домик. В нем
было душно и пахло щами. В первой
комнате сидели люди. Тут был дя-
денька с колесом и старушка с меш-
ком. В мешке кто-то дышал - навер-
но, поросенок. Еще была женщина с
двумя мальчатами в розовых рубашках
и одним грудным. Она его завернула
в пеленки туго-натуго, и он был по-
хож на гусеничку, потому что все
время корчился. Тут же был газетный
киоск. Дедушка Валя поставил наш
тяжелый чемодан возле мамы и подо-
шел к киоску. Я пошел за ним.
  Но киоск не работал.
  Там в стекле была бумажка, а на
ней надпись печатными буквами:
  "Приду через 20".
  Я прочел эту надпись вслух. Дядь-
ка, что был с колесом, сказал:
  - Смотрите - читает!
  И все посмотрели на меня. А я
сказал:
  - И всего-то шесть лет.
  Они все засмеялись. Дедушка Валя,
когда смеялся, показывал все свои
зубы. Они у него интересные были:
один вверху направо, а другой внизу
налево. Дедушка долго хохотал. В
это время в комнату заглянул какой-
то толстый парень. Он сказал:
  - Кто на Москву?
  - Мы, - сказали все хором и зато-
ропились. - На Москву - это мы!
  - За мной, - сказал парень и по-
шел.
  Все двинулись за ним. Мы прошли
длинным коридором на другую сторону
дома. Там была открытая дверь.
Сквозь нее было видно синее небо.
Перед выходом стояли два богатыря -
дядьки здоровенные, прямо как борцы
в цирке. У одного была черная боро-
да, а у другого рыжая. Возле них
стояли весы. Когда пришла наша оче-
редь, дедушка Валя крякнул и вски-
нул тяжелый чемодан на прилавок.
Чемодан взвесили, и мама сказала:
  - Далеко до самолета?
  - Метров четыреста, - сказал Ры-
жий Богатырь.
  - А то и все пятьсот, - сказал
Черный.
  - Помогите, пожалуйста, донести
чемодан, - сказала мама.
  - У нас самообслуживание, - ска-
зал Рыжий.
  Дедушка Валя подмигнул маме, за-
кашлялся, взял чемодан, и мы вышли
в открытую дверь. Вдалеке стоял ка-
кой-то самолетик, похожий на стре-
козу, только на журавлиных ногах.
Впереди шли все наши знакомые: Ко-
лесо, Мешок с поросенком, Розовые
Рубашонки, Гусеничка. И скоро мы
пришли к самолету. Вблизи он пока-
зался еще меньше, чем издали. Все
стали в него карабкаться, а мама
сказала:
  - Ну и ну! Это что - дедушка
русской авиации?
  - Это всего-навсего внутриобласт-
ная авиация, - сказал наш дед Валя.
- Конечно, не "ТУ-104"! Ничего не
поделаешь. А все-таки летает! Аэро-
флот.
  - Да? - спросила мама. - Летает?
Это мило! Он все-таки летает? Ох,
напрасно мы не поехали поездом!
Что-то я не доверяю этому птеродак-
тилю. Какие-то средние века...
  - Не лайнер, конечно! - сказал
дедушка Валя. - Не стану врать. Не
лайнер, упаси Господь! Куда там!
  И он стал прощаться с мамой, а
потом со мной. Он несильно кольнул
меня своей голубой бородой в щеку,
и мне было приятно, что он пахнет
махорочкой, и потом мы с мамой по-
лезли в самолет. Внутри самолета,
вдоль стен, стояли две длинные ска-
мейки. И летчика было видно, у него
не было отдельной кабины, а была
только легкая дверца, она была
раскрыта, и он помахал мне рукой,
когда я вошел в самолет.
  У меня сразу от этого стало лучше
настроение, и я уселся и устроился
довольно удобно - ноги на чемодан.
  Пассажиры сидели друг против дру-
га. Напротив меня сидели Розовые
Рубашонки. Летчик то включал, то
выключал мотор.
  И по всему было видно, что мы
вот-вот взлетим. Я даже стал дер-
жаться за скамейку, но в это время
к самолету подъехал грузовик, зава-
ленный какими-то железными чушками.
Из грузовика выскочили два челове-
ка. Они что-то крикнули летчику.
Откинули у своей машины борт, подъ-
ехали к самым дверям нашего лайнера
и стали грузить свои железные чушки
и болванки прямо в самолет. Когда
грузчик бухнул свою первую железку
где-то в хвосте самолета, летчик
оглянулся и сказал:
  - Потише там швыряйте. Пол проло-
мить захотели?
  Но грузчик сказал:
  - Не бойсь!
  Тут его товарищ принес следующую
чушку и опять:
  "Бряк!"
  А первый приволок новую:
  "Шварк!"
  А тот еще одну:
  "Буц!"
  Потом еще:
  "Дзынь!"
  Летчик говорит:
  - Эй вы там! Вы все в хвост не
валите. А то я перекинусь в возду-
хе. Задний кувырок через хвост - и
будь здоров.
  Грузчик сказал:
  - Не бойсь!
  И снова:
  "Бамс!"
  "Глянц!"
  Летчик говорит:
  - Много там еще?
  - Тонны полторы, - ответил груз-
чик.
  Тут наш летчик прямо вскипел и
схватился за голову.
  - Вы что? - закричал он. - Ошале-
ли, что ли! Вы понимаете, что я не
взлечу? А?!
  А грузчик опять:
  - Не бойсь!
  И снова:
  "Брумс!"
  "Брамс!"
  От этих дел в нашем самолете об-
разовалась какая-то жуткая тишина.
  Мама была совершенно белая, а у
меня щекотало в животе.
  А тут:
  "Брамс!"
  Летчик скинул с себя фуражку и
закричал:
  - Я вам последний раз говорю -
перестаньте таскать! У меня мотор
барахлит! Вот, послушайте!
  И он включил мотор. Мы услышали
сначала ровное: трррррррррррр... А
потом ни с того ни с сего:
чав-чав-чав-чав...
  И сейчас же: хлюп-хлюп-хлюп...
  И вдруг: сюп-сюп-сюп... Пии-пии!
Пии...
  Летчик говорит:
  - Ну? Можно при таком моторе пе-
регружать машину?
  Грузчик отвечает:
  - Не бойсь! Это мы по приказу
Сергачева грузим. Сергачев прика-
зал, мы и грузим.
  Тут наш летчик немножко скис и
примолк. Мама стала желтая, а ста-
рушкин поросенок вдруг завизжал,
как будто понял, что здесь шутки
плохи. А грузчики свое:
  "Трух!"
  "Трах!"
  Но летчик все-таки взбунтовался:
  - Вы мне устраиваете вынужденную
посадку! Я прошлое лето тоже вот
так десять километров не дотянул до
Кошкина. И сел в чистом поле! Хоро-
шо это, по-вашему, пассажиров пеш-
ком гонять по десять верст?
  - Не подымай паники! - сказал
грузчик. - Сойдет!
  - Я лучше свою машину знаю, сой-
дет или нет! - крикнул летчик.
- Интересно мне, по-твоему, полную
машину людей гробить? Сергачева за
них не посадят, нет. А меня поса-
дят!
  - Не посадят, - сказал грузчик.
- А посадят - передачу принесу.
  И как ни в чем не бывало:
  "Ббррынзь!"
  Тут мама встала и сказала:
  - Товарищ водитель! Скажите, по-
жалуйста, есть у меня до отлета ми-
нут пять?
  - Идите, - сказал летчик, - толь-
ко проворнее... А чемодан зачем бе-
рете?
  - Я переоденусь, - сказала мама
храбро, - а то мне жарко. Я задыха-
юсь от жары.
  - Быстренько, - сказал летчик.
  Мама схватила меня под мышки и
поволокла к двери. Там меня подхва-
тил грузчик и поставил на землю.
Мама выскочила следом. Грузчик про-
тянул ей чемодан. И хотя наша мама
всегда была очень слабая, но тут
она подхватила наш тяжеленный чемо-
данище на плечо и помчалась прочь
от самолета. Она держала курс на
аэровокзал. Я бежал за ней. На
крыльце стоял дедушка Валя. Он
только всплеснул руками, когда уви-
дел нас. И он, наверно, сразу все
понял, потому что ни о чем не спро-
сил маму. Все вместе мы, как будто
сговорились, молча пробежали сквозь
этот нескладный дом на другую сто-
рону, к лошади. Мы вскочили в теле-
гу и собрались ехать, но, когда я
обернулся, я увидел, что от аэро-
порта по пыльной дорожке, по жухлой
траве к нам бегут, спотыкаясь и
протягивая руки, обе Розовые Руба-
шонки. За ними бежала их мама с ма-
ленькой, туго запеленатой Гусенич-
кой. Она прижимала ее к сердцу. Мы
их всех погрузили к себе. Дедушка
Валя дернул вожжи, лошадь тронула,
и я откинулся на спину. Повсюду бы-
ло синее небо, тележка скрипела, и
ах как вкусно пахло полем, дегтем и
махорочкой.

--------


     ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОД КРОВАТЬЮ
  Никогда я не забуду этот зимний
вечер. На дворе было холодно, ветер
тянул сильный, прямо резал щеки,
как кинжалом, снег вертелся со
страшной быстротой. Тоскливо было и
скучно, просто выть хотелось, а тут
еще папа и мама ушли в кино. И ко-
гда Мишка позвонил по телефону и
позвал меня к себе, я тотчас же
оделся и помчался к нему. Там было
светло и тепло и собралось много
народу, пришла Аленка, за нею Кос-
тик и Андрюшка. Мы играли во все
игры, и было весело и шумно. И под
конец Аленка вдруг сказала:
  - А теперь в прятки! Давайте в
прятки!
  И мы стали играть в прятки. Это
было прекрасно, потому что мы с
Мишкой все время подстраивали так,
чтобы водить выпадало маленьким:
Костику или Аленке, - а сами все
время прятались и вообще водили ма-
лышей за нос. Но все наши игры про-
ходили только в Мишкиной комнате, и
это довольно скоро нам стало надое-
дать, потому что комната была ма-
ленькая, тесная и мы все время пря-
тались за портьеру, или за шкаф,
или за сундук, и в конце концов мы
стали потихоньку выплескиваться из
Мишкиной комнаты и заполнили своей
игрой большущий длинный коридор
квартиры.
  В коридоре было интереснее иг-
рать, потому что возле каждой двери
стояли вешалки, а на них висели
пальто и шубы. Это было гораздо
лучше для нас, потому что, напри-
мер, кто водит и ищет нас, тот, уж
конечно, не сразу догадается, что я
притаился за Марьсемениной шубой и
сам влез в валенки как раз под шу-
бой.
  И вот, когда водить выпало Кости-
ку, он отвернулся к стене и стал
громко выкрикивать:
  - Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я
иду искать!
  Тут все брызнули в разные сторо-
ны, кто куда, чтобы прятаться. А
Костик немножко подождал и крикнул
снова:
  - Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я
иду искать! Опять!
  Это считалось как бы вторым звон-
ком. Мишка сейчас же залез на под-
оконник, Аленка - за шкаф, а мы с
Андрюшкой выскользнули в коридор.
Тут Андрюшка, недолго думая, полез
под шубу Марьи Семеновны, где я все
время прятался, и оказалось, что я
остался без места! И я хотел дать
Андрюшке подзатыльник, чтобы он
освободил мое место, но тут Костик
крикнул третье предупреждение:
  - Пора не пора, я иду со двора!
  И я испугался, что он меня сейчас
увидит, потому что я совершенно не
спрятался, и я заметался по коридо-
ру туда-сюда, как подстреленный за-
яц. И тут в самое нужное время я
увидел раскрытую дверь и вскочил в
нее.
  Это была какая-то комната, и в
ней на самом видном месте, у стены,
стояла кровать, высокая и широкая,
так что я моментально нырнул под
эту кровать. Там был приятный полу-
мрак и лежало довольно много вещей,
и я стал сейчас же их рассматри-
вать. Во-первых, под этой кроватью
было очень много туфель разных фа-
сонов, но все довольно старые, а
еще стоял плоский деревянный чемо-
дан, а на чемодане стояло алюмини-
евое корыто вверх тормашками, и я
устроился очень удобно: голову на
корыто, чемодан под поясницей -
очень ловко и уютно. Я рассматривал
разные тапочки и шлепанцы и все
время думал, как это здорово я
спрятался и сколько смеху будет,
когда Костик меня тут найдет.
  Я отогнул немножко кончик одеяла,
которое свешивалось со всех сторон
до пола и закрывало от меня всю
комнату: я хотел глядеть на дверь,
чтобы видеть, как Костик войдет и
будет меня искать. Но в это время в
комнату вошел никакой не Костик, а
вошла Ефросинья Петровна, симпатич-
ная старушка, но немножко похожая
на бабу-ягу.
  Она вошла, вытирая руки о поло-
тенце.
  Я все время потихоньку наблюдал
за нею, думал, что она обрадуется,
когда увидит, как Костик вытащит
меня из-под кровати. А я еще для
смеху возьму какую-нибудь ее туфлю
в зубы, она тогда наверняка упадет
от смеха. Я был уверен, что вот еще
секунда или две промелькнут, и Кос-
тик обязательно меня обнаружит. По-
этому я сам все время смеялся про
себя, без звука.
  У меня было чудесное настроение.
И я все время поглядывал на Ефро-
синью Петровну. А она тем временем
очень спокойно подошла к двери и ни
с того ни с сего плотно захлопнула
ее. А потом, гляжу, повернула клю-
чик - и готово! Заперлась. Ото всех
заперлась! Вместе со мной и коры-
том. Заперлась на два оборота.
  В комнате сразу стало как-то тихо
и зловеще. Но тут я подумал, что
это она заперлась не надолго, а на
минутку, и сейчас отопрет дверь, и
все пойдет как по маслу, и опять
будет смех и радость, и Костик бу-
дет просто счастлив, что вот он в
таком трудном месте меня отыскал!
Поэтому я хотя и оробел, но не до
конца, и все продолжал посматривать
на Ефросинью Петровну, что же она
будет делать дальше.
  А она села на кровать, и надо
мной запели и заскрежетали пружины,
и я увидел ее ноги. Она одну за
другой скинула с себя туфли и прямо
в одних чулках подошла к двери, и у
меня от радости заколотилось серд-
це.
  Я был уверен, что она сейчас
отопрет замок, но не тут-то было.
Можете себе представить, она -
чик! - и погасила свет. И я услы-
шал, как опять завыли пружины над
моей головой, а кругом кромешная
тьма, и Ефросинья Петровна лежит в
своей постели и не знает, что я то-
же здесь, под кроватью. Я понял,
что попал в скверную историю, что
теперь я в заточении, в ловушке.
  Сколько я буду тут лежать?
Счастье, если час или два! А если
до утра? А как утром вылезать? А
если я не приду домой, папа и мама
обязательно сообщат в милицию. А
милиция придет с собакой-ищейкой.
По кличке Мухтар. А если в нашей
милиции никаких собак нету? И если
милиция меня не найдет? А если Еф-
росинья Петровна проспит до самого
утра, а утром пойдет в свой любимый
сквер сидеть целый день и снова
запрет меня, уходя? Тогда как? Я,
конечно, поем немножко из ее буфе-
та, и, когда она придет, придется
мне лезть под кровать, потому что я
съел ее продукты и она отдаст меня
под суд! И чтобы избежать позора, я
буду жить под кроватью целую веч-
ность? Ведь это самый настоящий
кошмар! Конечно, тут есть тот плюс,
что я всю школу просижу под кро-
ватью, но как быть с аттестатом,
вот в чем вопрос. С аттестатом зре-
лости! Я под кроватью за двадцать
лет не то что созрею, я там вполне
перезрею.
  Тут я не выдержал и со злости как
трахнул кулаком по корыту, на кото-
ром лежала моя голова! Раздался
ужасный грохот! И в этой страшной
тишине при погашенном свете и в та-
ком моем жутком положении мне этот
стук показался раз в двадцать силь-
нее. Он просто оглушил меня.
  И у меня сердце замерло от испу-
га. А Ефросинья Петровна надо мной,
видно, проснулась от этого грохота.
Она, наверное, давно спала мирным
сном, а тут пожалуйте - тах-тах из-
под кровати! Она полежала маленько,
отдышалась и вдруг спросила темноту
слабым и испуганным голосом:
  - Ка-ра-ул?!
  Я хотел ей ответить: "Что вы, Еф-
росинья Петровна, какое там "кара-
ул"? Спите дальше, это я, Дениска!"
Я все это хотел ей ответить, но
вдруг вместо ответа как чихну во
всю ивановскую, да еще с хвостиком:
  - Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..
  Там, наверное, пыль поднялась под
кроватью ото всей этой возни, но
Ефросинья Петровна после моего чи-
ханья убедилась, что под кроватью
происходит что-то неладное, здорово
перепугалась и закричала уже не с
вопросом, а совершенно утвердитель-
но:
  - Караул!
  И я, непонятно почему, вдруг
опять чихнул изо всех сил, с каким-
то даже подвыванием чихнул, вот
так:
  - Апчхи-уу!
  Ефросинья Петровна как услышала
этот вой, так закричала еще тише и
слабей:
  - Грабят!..
  И видно, сама подумала, что если
грабят, так это ерунда, не страшно.
А вот если... И тут она довольно
громко завопила:
  - Режут!
  Вот какое вранье! Кто ее режет? И
за что? И чем? Разве можно по ночам
кричать неправду? Поэтому я решил,
что пора кончать это дело, и раз
она все равно не спит, мне надо вы-
лезать.
  И все подо мной загремело, осо-
бенно корыто, ведь я в темноте не
вижу. Грохот стоит дьявольский, а
Ефросинья Петровна уже слегка поме-
шалась и кричит какие-то странные
слова:
  - Грабаул! Караулят!
  А я выскочил, и по стене шарю,
где тут выключатель, и нашел вместо
выключателя ключ, и обрадовался,
что это дверь. Я повернул ключ, но
оказалось, что я открыл дверь от
шкафа, и я тут же перевалился через
порог этой двери, и стою, и тычусь
в разные стороны, и только слышу,
мне на голову разное барахло пада-
ет.
  Ефросинья Петровна пищит, а я со-
всем онемел от страха, а тут кто-то
забарабанил в настоящую дверь!
  - Эй, Дениска! Выходи сейчас же!
Ефросинья Петровна! Отдайте Денис-
ку, за ним его папа пришел!
  И папин голос:
  - Скажите, пожалуйста, у вас нет
моего сына?
  Тут вспыхнул свет. Открылась
дверь. И вся наша компания ввали-
лась в комнату. Они стали бегать по
комнате, меня искать, а когда я вы-
шел из шкафа, на мне было две шляп-
ки и три платья.
  Папа сказал:
  - Что с тобой было? Где ты пропа-
дал?
  Костик и Мишка сказали тоже:
  - Где ты был, что с тобой приклю-
чилось? Рассказывай!
  Но я молчал. У меня было такое
чувство, что я и в самом деле про-
сидел под кроватью ровно двадцать
лет.

--------


          ДЕВОЧКА НА ШАРЕ
  Один раз мы всем классом пошли в
цирк. Я очень радовался, когда шел
туда, потому что мне уже скоро во-
семь лет, а я был в цирке только
один раз, и то очень давно. Глав-
ное, Аленке всего только шесть лет,
а вот она уже успела побывать в
цирке целых три раза. Это очень
обидно. И вот теперь мы всем клас-
сом пошли в цирк, и я думал, как
хорошо, что уже большой и что сей-
час, в этот раз, все увижу как сле-
дует. А в тот раз я был маленький,
я не понимал, что такое цирк. В тот
раз, когда на арену вышли акробаты
и один полез на голову другому, я
ужасно расхохотался, потому что ду-
мал, что это они так нарочно дела-
ют, для смеху, ведь дома я никогда
не видел, чтобы взрослые дядьки ка-
рабкались друг на друга. И на улице
тоже этого не случалось. Вот я и
рассмеялся во весь голос. Я не по-
нимал, что это артисты показывают
свою ловкость. И еще в тот раз я
все больше смотрел на оркестр, как
они играют - кто на барабане, кто
на трубе, - и дирижер машет палоч-
кой, и никто на него не смотрит, а
все играют как хотят. Это мне очень
понравилось, но пока я смотрел на
этих музыкантов, в середине арены
выступали артисты. И я их не видел
и пропускал самое интересное. Ко-
нечно, я в тот раз еще совсем глу-
пый был.
  И вот мы пришли всем классом в
цирк. Мне сразу понравилось, что он
пахнет чем-то особенным, и что на
стенах висят яркие картины, и кру-
гом светло, и в середине лежит кра-
сивый ковер, а потолок высокий, и
там привязаны разные блестящие ка-
чели. И в это время заиграла музы-
ка, и все кинулись рассаживаться, а
потом накупили эскимо и стали есть.
И вдруг из-за красной занавески вы-
шел целый отряд каких-то людей,
одетых очень красиво - в красные
костюмы с желтыми полосками. Они
встали по бокам занавески, и между
ними прошел их начальник в черном
костюме. Он громко и немножко непо-
нятно что-то прокричал, и музыка
заиграла быстро-быстро и громко, и
на арену выскочил артист-жонглер, и
началась потеха. Он кидал шарики,
по десять или по сто штук, вверх и
ловил их обратно. А потом схватил
полосатый мяч и стал им играть...
Он и головой его подшибал, и затыл-
ком, и лбом, и по спине катал, и
каблуком наподдавал, и мяч катался
по всему его телу как примагничен-
ный. Это было очень красиво. И
вдруг жонглер кинул этот мячик к
нам в публику, и тут уж началась
настоящая суматоха, потому что я
поймал этот мяч и бросил его в Ва-
лерку, а Валерка - в Мишку, а Мишка
вдруг нацелился и ни с того ни с
сего засветил прямо в дирижера, но
в него не попал, а попал в барабан!
Бамм! Барабанщик рассердился и ки-
нул мяч обратно жонглеру, но мяч не
долетел, он просто угодил одной
красивой тетеньке в прическу, и у
нее получилась не прическа, а на-
хлобучка. И мы все так хохотали,
что чуть не померли.
  И когда жонглер убежал за зана-
веску, мы долго не могли успокоить-
ся. Но тут на арену выкатили огром-
ный голубой шар, и дядька, который
объявляет, вышел на середину и что-
то прокричал неразборчивым голосом.
Понять нельзя было ничего, и ор-
кестр опять заиграл что-то очень
веселое, только не так быстро, как
раньше.
  И вдруг на арену выбежала малень-
кая девочка. Я таких маленьких и
красивых никогда не видел. У нее
были синие-синие глаза, и вокруг
них были длинные ресницы. Она была
в серебряном платье с воздушным
плащом, и у нее были длинные руки;
она ими взмахнула, как птица, и
вскочила на этот огромный голубой
шар, который для нее выкатили. Она
стояла на шаре. И потом вдруг побе-
жала, как будто захотела спрыгнуть
с него, но шар завертелся под ее
ногами, и она на нем вот так, как
будто бежала, а на самом деле ехала
вокруг арены. Я таких девочек ни-
когда не видел. Все они были обык-
новенные, а эта какая-то особенная.
Она бегала по шару своими маленьки-
ми ножками, как по ровному полу, и
голубой шар вез ее на себе: она
могла ехать на нем и прямо, и на-
зад, и налево, и куда хочешь! Она
весело смеялась, когда так бегала,
как будто плыла, и я подумал, что
она, наверно, и есть Дюймовочка,
такая она была маленькая, милая и
необыкновенная. В это время она
остановилась, и кто-то ей подал
разные колокольчатые браслеты, и
она надела их себе на туфельки и на
руки и снова стала медленно кру-
житься на шаре, как будто танце-
вать. И оркестр заиграл тихую музы-
ку, и было слышно, как тонко звенят
золотые колокольчики на девочкиных
длинных руках. И это все было как в
сказке. И тут еще потушили свет, и
оказалось, что девочка вдобавок
умеет светиться в темноте, и она
медленно плыла по кругу, и свети-
лась, и звенела, и это было удиви-
тельно, - я за всю свою жизнь не
видел ничего такого подобного.
  И когда зажгли свет, все захлопа-
ли и завопили "браво", и я тоже
кричал "браво". А девочка соскочила
со своего шара и побежала вперед, к
нам поближе, и вдруг на бегу пере-
вернулась через голову, как молния,
и еще, и еще раз, и все вперед и
вперед. И мне показалось, что вот
она сейчас разобьется о барьер, и я
вдруг очень испугался, и вскочил на
ноги, и хотел бежать к ней, чтобы
подхватить ее и спасти, но девочка
вдруг остановилась как вкопанная,
раскинула свои длинные руки, ор-
кестр замолк, и она стояла и улыба-
лась. И все захлопали изо всех сил
и даже застучали ногами. И в эту
минуту эта девочка посмотрела на
меня, и я увидел, что она увидела,
что я ее вижу и что я тоже вижу,
что она видит меня, и она помахала
мне рукой и улыбнулась. Она мне од-
ному помахала и улыбнулась. И я
опять захотел подбежать к ней, и я
протянул к ней руки. А она вдруг
послала всем воздушный поцелуй и
убежала за красную занавеску, куда
убегали все артисты. И на арену вы-
шел клоун со своим петухом и начал
чихать и падать, но мне было не до
него. Я все время думал про девочку
на шаре, какая она удивительная и
как она помахала мне рукой и улыб-
нулась, и больше уже ни на что не
хотел смотреть. Наоборот, я крепко
зажмурил глаза, чтобы не видеть
этого глупого клоуна с его красным
носом, потому что он мне портил мою
девочку: она все еще мне представ-
лялась на своем голубом шаре.
  А потом объявили антракт, и все
побежали в буфет пить ситро, а я
тихонько спустился вниз и подошел к
занавеске, откуда выходили артисты.
  Мне хотелось еще раз посмотреть
на эту девочку, и я стоял у зана-
вески и глядел - вдруг она выйдет?
Но она не выходила.
  А после антракта выступали львы,
и мне не понравилось, что укроти-
тель все время таскал их за хвосты,
как будто это были не львы, а дох-
лые кошки. Он заставлял их переса-
живаться с места на место или укла-
дывал их на пол рядком и ходил по
львам ногами, как по ковру, а у них
был такой вид, что вот им не дают
полежать спокойно. Это было неинте-
ресно, потому что лев должен охо-
титься и гнаться за бизоном в бес-
крайних пампасах и оглашать окрест-
ности грозным рычанием, приводящим
в трепет туземное население. А так
получается не лев, а просто я сам
не знаю что.
  И когда кончилось и мы пошли до-
мой, я все время думал про девочку
на шаре.
  А вечером папа спросил:
  - Ну как? Понравилось в цирке?
  Я сказал:
  - Папа! Там в цирке есть девочка.
Она танцует на голубом шаре. Такая
славная, лучше всех! Она мне улыб-
нулась и махнула рукой! Мне одному,
честное слово! Понимаешь, папа?
Пойдем в следующее воскресенье в
цирк! Я тебе ее покажу!
  Папа сказал:
  - Обязательно пойдем. Обожаю
цирк!
  А мама посмотрела на нас обоих
так, как будто увидела в первый
раз.
  ...И началась длиннющая неделя, и
я ел, учился, вставал и ложился
спать, играл и даже дрался, и все
равно каждый день думал, когда же
придет воскресенье, и мы с папой
пойдем в цирк, и я снова увижу де-
вочку на шаре, и покажу ее папе, и,
может быть, папа пригласит ее к нам
в гости, и я подарю ей пистолет-
браунинг и нарисую корабль на всех
парусах.
  Но в воскресенье папа не смог ид-
ти. К нему пришли товарищи, они ко-
пались в каких-то чертежах, и кри-
чали, и курили, и пили чай, и сиде-
ли допоздна, и после них у мамы
разболелась голова, а папа сказал
мне:
  - В следующее воскресенье... Даю
клятву Верности и Чести.
  И я так ждал следующего воскре-
сенья, что даже не помню, как про-
жил еще одну неделю. И папа сдержал
свое слово: он пошел со мной в цирк
и купил билеты во второй ряд, и я
радовался, что мы так близко сидим,
и представление началось, и я начал
ждать, когда появится девочка на
шаре. Но человек, который объявля-
ет, все время объявлял разных дру-
гих артистов, и они выходили и вы-
ступали по-всякому, но девочка все
не появлялась. А я прямо дрожал от
нетерпения, мне очень хотелось,
чтобы папа увидел, какая она не-
обыкновенная в своем серебряном
костюме с воздушным плащом и как
она ловко бегает по голубому шару.
И каждый раз, когда выходил объяв-
ляющий, я шептал папе:
  - Сейчас он объявит ее!
  Но он, как назло, объявлял кого-
нибудь другого, и у меня даже нена-
висть к нему появилась, и я все
время говорил папе:
  - Да ну его! Это ерунда на пост-
ном масле! Это не то!
  А папа говорил, не глядя на меня:
  - Не мешай, пожалуйста. Это очень
интересно! Самое то!
  Я подумал, что папа, видно, плохо
разбирается в цирке, раз это ему
интересно. Посмотрим, что он запо-
ет, когда увидит девочку на шаре.
Небось подскочит на своем стуле на
два метра в высоту...
  Но тут вышел объявляющий и своим
глухонемым голосом крикнул:
  - Ант-рра-кт!
  Я просто ушам своим не поверил!
Антракт? А почему? Ведь во втором
отделении будут только львы! А где
же моя девочка на шаре? Где она?
Почему она не выступает? Может
быть, она заболела? Может быть, она
упала и у нее сотрясение мозга?
  Я сказал:
  - Папа, пойдем скорей узнаем, где
же девочка на шаре!
  Папа ответил:
  - Да, да! А где же твоя эквилиб-
ристка? Что-то не видать! Пойдем-ка
купим программку!..
  Он был веселый и довольный. Он
огляделся вокруг, засмеялся и ска-
зал:
  - Ах, люблю... Люблю я цирк! Са-
мый запах этот... Голову кружит...
  И мы пошли в коридор. Там толк-
лось много народу, и продавались
конфеты и вафли, и на стенках висе-
ли фотографии разных тигриных морд,
и мы побродили немного и нашли на-
конец контролершу с программками.
Папа купил у нее одну и стал про-
сматривать. А я не выдержал и спро-
сил у контролерши:
  - Скажите, пожалуйста, а когда
будет выступать девочка на шаре?
  - Какая девочка?
  Папа сказал:
  - В программе указана эквилиб-
ристка на шаре Т. Воронцова. Где
она?
  Я стоял и молчал. Контролерша
сказала:
  - Ах, вы про Танечку Воронцову?
Уехала она. Уехала. Что ж вы поздно
хватились?
  Я стоял и молчал.
  Папа сказал:
  - Мы уже две недели не знаем по-
коя. Хотим посмотреть эквилибристку
Т. Воронцову, а ее нет.
  Контролерша сказала:
  - Да она уехала... Вместе с роди-
телями... Родители у нее "Бронзовые
люди - 2'Яворск". Может, слыхали?
Очень жаль. Вчера только уехали.
  Я сказал:
  - Вот видишь, папа...
  - Я не знал, что она уедет. Как
жалко... Ох ты боже мой!.. Ну что
ж... Ничего не поделаешь...
  Я спросил у контролерши:
  - Это, значит, точно?
  Она сказала:
  - Точно.
  Я сказал:
  - А куда, неизвестно?
  Она сказала:
  - Во Владивосток.
  Вон куда. Далеко. Владивосток. Я
знаю, он помещается в самом конце
карты, от Москвы направо.
  Я сказал:
  - Какая даль.
  Контролерша вдруг заторопилась:
  - Ну идите, идите на места, уже
гасят свет!
  Папа подхватил:
  - Пошли, Дениска! Сейчас будут
львы! Косматые, рычат - ужас! Бежим
смотреть!
  Я сказал:
  - Пойдем домой, папа.
  Он сказал:
  - Вот так раз...
  Контролерша засмеялась. Но мы по-
дошли к гардеробу, и я протянул но-
мер, и мы оделись и вышли из цирка.
Мы пошли по бульвару и шли так до-
вольно долго, потом я сказал:
  - Владивосток - это на самом кон-
це карты. Туда, если поездом, целый
месяц проедешь...
  Папа молчал. Ему, видно, было не
до меня. Мы прошли еще немного, и я
вдруг вспомнил про самолеты и ска-
зал:
  - А на "ТУ-104" за три часа - и
там!
  Но папа все равно не ответил. Он
крепко держал меня за руку. Когда
мы вышли на улицу Горького, он ска-
зал:
  - Зайдем в кафе-мороженое. Смуту-
зим по две порции, а?
  Я сказал:
  - Не хочется что-то, папа.
  - Там подают воду, называется
"Кахетинская". Нигде в мире не пил
лучшей воды.
  Я сказал:
  - Не хочется, папа.
  Он не стал меня уговаривать. Он
прибавил шагу и крепко сжал мою ру-
ку. Мне стало даже больно. Он шел
очень быстро, и я еле-еле поспевал
за ним. Отчего он шел так быстро?
Почему он не разговаривал со мной?
Мне захотелось на него взглянуть. Я
поднял голову. У него было очень
серьезное и грустное лицо.

--------


    РАССКАЖИТЕ МНЕ ПРО СИНГАПУР
  Мы с папой поехали на воскресенье
в гости, к родным. Они жили в ма-
леньком городе под Москвой, и мы на
электричке быстро доехали.
  Дядя Алексей Михайлович и тетя
Мила встретили нас на перроне.
  Алексей Михайлович сказал:
  - Ого, Дениска-то как возмужал!
  А тетя Мила сказала:
  - Иди, Денек, со мной рядом. - И
спросила: - Это что за корзинка?
  - Здесь пластилин, карандаши и
пистолеты...
  Тетя Мила засмеялась, и мы пошли
через рельсы, мимо станции, и вышли
на мягкую дорогу: по бокам дороги
стояли деревья. И я быстро разулся
и пошел босиком, и было немного ще-
котно и колко ступням, так же как и
в прошлом году, когда я в первый
раз после зимы пошел босиком. И в
это время дорога повернула к бере-
гу, и в воздухе запахло рекой и еще
чем-то сладким, и я стал бегать по
траве, и скакать, и кричать:
"О-га-га-а!" И тетя Мила сказала:
  - Телячий восторг.
  Когда мы пришли, было уже темно,
и все сели на террасе пить чай, и
мне тоже налили большую чашку.
  Вдруг Алексей Михайлович сказал
папе:
  - Знаешь, сегодня в ноль сорок к
нам приедет Харитоша. Он у нас про-
будет целые сутки, завтра только
ночью уедет. Он проездом.
  Папа ужасно обрадовался.
  - Дениска, - сказал он, - твой
двоюродный дядька Харитон Василь-
евич приедет! Он давно хотел с то-
бой познакомиться!
  Я сказал:
  - А почему я его не знаю?
  Тетя Мила опять засмеялась.
  - Потому что он живет на Севе-
ре, - сказала она, - и редко бывает
в Москве.
  Я спросил:
  - А кто он такой?
  Алексей Михайлович поднял палец
кверху:
  - Капитан дальнего плавания - вот
он кто такой.
  У меня даже мурашки побежали по
спине. Как? Мой двоюродный дядька -
капитан дальнего плавания? И я об
этом только что узнал? Папа всегда
так - про самое главное вспоминает
совершенно случайно!
  - Что ж ты не говорил мне, папа,
что у меня есть дядя, капитан даль-
него плавания? Не буду тебе сапоги
чистить!
  Тетя Мила снова расхохоталась. Я
уже давно заметил, что тетя Мила
смеется кстати и некстати. Сейчас
она засмеялась некстати. А папа
сказал:
  - Я тебе говорил еще в позапро-
шлом году, когда он приехал из Син-
гапура, но ты тогда был еще малень-
кий. И ты, наверно, забыл. Но ниче-
го, ложись-ка спать, завтра ты с
ним увидишься!
  Тут тетя Мила взяла меня за руку
и повела с террасы в дом, и мы про-
шли через маленькую комнатку в дру-
гую, такую же. Там в углу приткну-
лась узенькая тахтюшка. А около ок-
на стояла большая цветастая ширма.
  - Вот здесь и ложись, - сказала
тетя Мила. - Раздевайся! А корзинку
с пистолетами я поставлю в ногах.
  Я сказал:
  - А папа где будет спать?
  Она сказала:
  - Скорее всего, на террасе. Ты
знаешь, как твой папа любит свежий
воздух. А что? Ты будешь бояться?
  Я сказал:
  - И нисколько.
  Разделся и лег.
  Тетя Мила сказала:
  - Спи спокойно, мы тут, рядом.
  И ушла.
  А я улегся на тахтюшке и укрылся
большим клетчатым платком. Я лежал
и слышал, как тихо разговаривают на
террасе и смеются, и я хотел спать,
но все время думал про своего капи-
тана дальнего плавания.
  Интересно, какая у него борода?
Неужели растет прямо из шеи, как я
видел на картинке? А трубка какая?
Кривая или прямая? А кортик - имен-
ной или простой? Капитанов дальнего
плавания часто награждают именными
кортиками за проявленную смелость.
Конечно, ведь они во время своих
рейсов каждый день наскакивают на
айсберги, или встречают огромных
китов и белых медведей, или спасают
людей с терпящих бедствие кораблей.
Ясно, что тут надо проявлять сме-
лость, иначе сам пропадешь со всеми
матросами вместе и корабль погу-
бишь. А если такой корабль, как
атомный ледокол "Ленин", - погубить
жалко небось, да? А вообще-то гово-
ря, капитаны дальнего плавания не
обязательно ездят только на Север,
есть такие, которые в Африке быва-
ют, и у них на корабле живут обезь-
янки и мангусты, которые уничтожают
змей, я про это читал в книжке. Вот
мой капитан дальнего плавания - он
в позапрошлом году приехал из Син-
гапура. Удивительное слово какое:
"Син-га-пур"!.. Я обязательно по-
прошу дядю рассказать мне про Син-
гапур: какие там люди, какие там
дети, какие лодки и паруса... Обя-
зательно попрошу рассказать. И я
так долго думал, и незаметно
уснул...
  А в середине ночи я проснулся от
страшного рычания. Это, наверно,
какая-то собака забралась в комна-
ту, учуяла, что я здесь сплю, и это
ей не понравилось. Она рычала
страшным образом, откуда-то из-под
ширмы, и мне казалось, что я в тем-
ноте вижу ее наморщенный нос и
оскаленные белые зубы. Я хотел по-
звать папу, но вспомнил, что он
спит далеко, на террасе, и я поду-
мал, что я никогда еще не боялся
собак и теперь нечего трусить. Все-
таки мне уже скоро восемь.
  Я крикнул:
  - Тубо! Спать!
  И собака сразу замолчала.
  Я лежал в темноте с открытыми
глазами. В окошко ничего не было
видно, только чуть виднелась одна
ветка. Она была похожа на верблюда,
как будто он стоит на задних лапах
и служит. Я поставил одеяло козырь-
ком перед глазами, чтобы не видеть
верблюда, и стал повторять таблицу
умножения на семь, от этого я все-
гда быстро засыпаю. И верно: не
успел я дойти до семью семь, как у
меня в голове все закачалось, и я
почти уснул, но в это время в углу
за ширмой собака, которая, наверно,
тоже не спала, опять зарычала. Да
как! В сто раз страшнее, чем в пер-
вый раз. У меня даже внутри что-то
екнуло. Но я все-таки закричал на
нее:
  - Тубо! Лежать! Спать сейчас
же!..
  Она опять чуточку притихла. А я
вспомнил, что моя дорожная корзинка
стоит у меня в ногах и что там,
кроме моих вещей, лежит еще пакет с
едой, который мама положила мне на
дорогу. И я подумал, что если эту
собаку немножко прикормить, то она,
может быть, подобреет и перестанет
на меня рычать. И я сел, стал рыть-
ся в корзинке, и хотя в темноте
трудно было разобраться, но я все-
таки вытащил оттуда котлету и два
яйца - мне как раз не было их жал-
ко, потому что они были сварены
всмятку. И как только собака опять
зарычала, я кинул ей за ширму одно
за другим оба яйца:
  - Тубо! Есть! И сразу спать!..
  Она сначала помолчала, а потом
зарычала так свирепо, что я понял:
она тоже не любит яйца всмятку.
Тогда я метнул в нее котлету. Было
слышно, как котлета шлепнулась об
нее, собака гамкнула и перестала
рычать.
  Я сказал:
  - Ну вот. А теперь - спать! Сей-
час же!
  Собака уже не рычала, а только
сопела. Я укрылся поплотнее и
уснул...
  Утром я вскочил от яркого солнца
и побежал в одних трусиках на тер-
расу. Папа, Алексей Михайлович и
тетя Мила сидели за столом. На сто-
ле была белая скатерть и полная та-
релка красной редиски, и это было
очень красиво, и все были такие
умытые, свежие, что мне сразу стало
весело, и я побежал во двор умы-
ваться. Умывальник висел с другой
стороны дома, где не было солнца,
там было холодно, и кора у дерева
была прохладная, и из умывальника
лилась студеная вода, она была го-
лубого цвета, и я там долго плес-
кался, и совсем озяб, и побежал
завтракать. Я сел за стол и стал
хрустеть редиской, и заедать ее
черным хлебом, и солить, и славно
мне было - так и хрустел бы целый
день. Но потом я вдруг вспомнил са-
мое главное!
  Я сказал:
  - А где же капитан дальнего пла-
вания?! Неужели вы меня обманули!
  Тетя Мила рассмеялась, а Алексей
Михайлович сказал:
  - Эх, ты! Всю ночь проспал с ним
рядом и не заметил... Ну ладно,
сейчас я его приведу, а то он про-
спит весь день. Устал с дороги.
  Но в это время на террасу вышел
высоченный человек с красным лицом
и зелеными глазами. Он был в пижа-
ме. Никакой бороды на нем не было.
Он подошел к столу и сказал ужасным
басом:
  - Доброе утро! А это кто? Неужели
Денис?
  У него было столько голоса, что я
даже удивился, где он у него поме-
щается.
  Папа сказал:
  - Да, эти сто граммов веснушек -
вот это и есть Денис, только и все-
го. Познакомьтесь. Денис, вот твой
долгожданный капитан!
  Я сразу встал. Капитан сказал:
  - ЗдорОво!
  И протянул мне руку. Она была
твердая, как доска.
  Капитан был очень симпатичный. Но
уж очень страшный был у него голос.
И потом, где же кортик? Пижама ка-
кая-то. Ну, а трубка где? Все равно
уж - прямая или кривая, ну хоть ка-
кая-нибудь! Не было никакой...
  - Как спал, Харитоша? - спросила
тетя Мила.
  - Плохо! - сказал капитан. - Не
знаю, в чем дело. Всю ночь на меня
кто-то кричал. Только, понимаете
ли, начну засыпать, как кто-то кри-
чит: "Спать! Спать сейчас же!" А я
от этого только просыпаюсь! Потом
усталость берет свое, все-таки пять
дней в пути, глаза слипаются, я
опять начинаю дремать, провалива-
юсь, понимаете ли, в сон, опять
крик: "Спать! Лежать!" А в доверше-
ние всей этой чертовщины на меня
стали падать откуда-то разные про-
дукты - яйца, что ли... По-моему, я
во сне слышал запах котлет. И еще
все мне сквозь сон слышались какие-
то непонятные слова: не то "куш",
не то "апорт"...
  - "Тубо", - сказал я. - "Тубо", а
не "апорт". Потому что я думал -
там собака... Кто-то так рычал!
  - Я не рычал. Я, наверно, храпел?
  Это было ужасно. Я понял, что он
никогда не подружится со мной. Я
встал и вытянул руки по швам. Я
сказал:
  - Товарищ капитан! Было очень по-
хоже на рычание. И я, наверно, не-
множко испугался.
  Капитан сказал:
  - Вольно. Садись.
  Я сел за стол и почувствовал, что
у меня в глазах как будто песку на-
сыпано, колет, и я не могу смотреть
на капитана. Мы все долго молчали.
  Потом он сказал:
  - Имей в виду, я совершенно не
сержусь.
  Но я все-таки не мог на него по-
смотреть.
  Тогда он сказал:
  - Клянусь своим именным кортиком.
  Он сказал это таким веселым голо-
сом, что у меня сразу словно камень
упал с души.
  Я подошел к капитану и сказал:
  - Дядя, расскажите мне про Синга-
пур.

--------


          ЧТО Я ЛЮБЛЮ...
  Я очень люблю лечь животом на па-
пино колено, опустить руки и ноги и
вот так висеть на колене, как белье
на заборе. Еще я очень люблю играть
в шашки, шахматы и домино, только
чтобы обязательно выигрывать. Если
не выигрывать, тогда не надо.
  Я люблю слушать, как жук копается
в коробочке. И люблю в выходной
день утром залезать к папе в кро-
вать, чтобы поговорить с ним о со-
баке: как мы будем жить просторней,
и купим собаку, и будем с ней зани-
маться, и будем ее кормить, и какая
она будет потешная и умная, и как
она будет воровать сахар, а я буду
за нею сам вытирать лужицы, и она
будет ходить за мной, как верный
пес.
  Я люблю также смотреть телевизор:
все равно, что показывают, пусть
даже только одни таблицы.
  Я люблю дышать носом маме в ушко.
Особенно я люблю петь и всегда пою
очень громко.
  Ужасно люблю рассказы про красных
кавалеристов, и чтобы они всегда
побеждали.
  Люблю стоять перед зеркалом и
гримасничать, как будто я Петрушка
из кукольного театра. Шпроты я тоже
очень люблю.
  Люблю читать сказки про Канчиля.
Это такая маленькая, умная и озор-
ная лань. У нее веселые глазки, и
маленькие рожки, и розовые отполи-
рованные копытца. Когда мы будем
жить просторней, мы купим себе Кан-
чиля, он будет жить в ванной. Еще я
люблю плавать там, где мелко, чтобы
можно было держаться руками за пес-
чаное дно.
  Я люблю на демонстрациях махать
красным флажком и дудеть в "уйди-
уйди!".
  Очень люблю звонить по телефону.
  Я люблю строгать, пилить, я умею
лепить головы древних воинов и би-
зонов, и я слепил глухаря и царь-
пушку. Все это я люблю дарить.
  Когда я читаю, я люблю грызть су-
харь или еще что-нибудь.
  Я люблю гостей.
  Еще очень люблю ужей, ящериц и
лягушек. Они такие ловкие. Я ношу
их в карманах. Я люблю, чтобы ужик
лежал на столе, когда я обедаю.
Люблю, когда бабушка кричит про ля-
гушонка: "Уберите эту гадость!" - и
убегает из комнаты.
  Я люблю посмеяться... Иногда мне
нисколько не хочется смеяться, но я
себя заставляю, выдавливаю из себя
смех - смотришь, через пять минут и
вправду становится смешно.
  Когда у меня хорошее настроение,
я люблю скакать. Однажды мы с папой
пошли в зоопарк, и я скакал вокруг
него на улице, и он спросил:
  - Ты что скачешь?
  А я сказал:
  - Я скачу, что ты мой папа!
  Он понял!
  Я люблю ходить в зоопарк! Там чу-
десные слоны. И есть один слоненок.
Когда мы будем жить просторней, мы
купим слоненка. Я выстрою ему га-
раж.
  Я очень люблю стоять позади авто-
мобиля, когда он фырчит, и нюхать
бензин.
  Люблю ходить в кафе - есть моро-
женое и запивать его газированной
водой. От нее колет в носу и слезы
выступают на глазах.
  Когда я бегаю по коридору, то
люблю изо всех сил топать ногами.
  Очень люблю лошадей, у них такие
красивые и добрые лица.
  Я много чего люблю!

--------


        ...И ЧЕГО НЕ ЛЮБЛЮ!
  Чего не люблю, так это лечить зу-
бы. Как увижу зубное кресло, сразу
хочется убежать на край света. Еще
не люблю, когда приходят гости,
вставать на стул и читать стихи.
  Не люблю, когда папа с мамой ухо-
дят в театр.
  Терпеть не могу яйца всмятку,
когда их взбалтывают в стакане,
накрошат туда хлеба и заставляют
есть.
  Еще не люблю, когда мама идет со
мной погулять и вдруг встречает те-
тю Розу!
  Они тогда разговаривают только
друг с дружкой, а я просто не знаю,
чем бы заняться.
  Не люблю ходить в новом костюме -
я в нем как деревянный.
  Когда мы играем в красных и бе-
лых, я не люблю быть белым. Тогда я
выхожу из игры, и все! А когда я
бываю красным, не люблю попадать в
плен. Я все равно убегаю.
  Не люблю, когда у меня выигрыва-
ют.
  Не люблю, когда день рождения,
играть в "каравай": я не маленький.
  Не люблю, когда ребята задаются.
  И очень не люблю, когда порежусь,
вдобавок - мазать палец йодом.
  Я не люблю, что у нас в коридоре
тесно и взрослые каждую минуту сну-
ют туда-сюда, кто со сковородкой,
кто с чайником, и кричат:
  - Дети, не вертитесь под ногами!
Осторожно, у меня горячая кастрюля!
  А когда я ложусь спать, не люблю,
чтобы в соседней комнате пели хо-
ром:
   Ландыши, ландыши...
  Очень не люблю, что по радио
мальчишки и девчонки говорят стару-
шечьими голосами!..

--------


          ЧТО ЛЮБИТ МИШКА
  Один раз мы с Мишкой вошли в зал,
где у нас бывают уроки пения. Борис
Сергеевич сидел за своим роялем и
что-то играл потихоньку. Мы с Миш-
кой сели на подоконник и не стали
ему мешать, да он нас и не заметил
вовсе, а продолжал себе играть, и
из-под пальцев у него очень быстро
выскакивали разные звуки. Они раз-
брызгивались, и получалось что-то
очень приветливое и радостное. Мне
очень понравилось, и я бы мог долго
так сидеть и слушать, но Борис Сер-
геевич скоро перестал играть. Он
закрыл крышку рояля, и увидел нас,
и весело сказал:
  - О! Какие люди! Сидят, как два
воробья на веточке! Ну, так что
скажете?
  Я спросил:
  - Это вы что играли, Борис Серге-
евич?
  Он ответил:
  - Это Шопен. Я его очень люблю.
  Я сказал:
  - Конечно, раз вы учитель пения,
вот вы и любите разные песенки.
  Он сказал:
  - Это не песенка. Хотя я и песен-
ки люблю, но это не песенка. То,
что я играл, называется гораздо
большим словом, чем просто "песен-
ка".
  Я сказал:
  - Каким же? Словом-то?
  Он серьезно и ясно ответил:
  - Му-зы-ка. Шопен - великий ком-
позитор. Он сочинил чудесную музы-
ку. А я люблю музыку больше всего
на свете.
  Тут он посмотрел на меня внима-
тельно и сказал:
  - Ну, а ты что любишь? Больше
всего на свете?
  Я ответил:
  - Я много чего люблю.
  И я рассказал ему, что я люблю. И
про собаку, и про строганье, и про
слоненка, и про красных кавалери-
стов, и про маленькую лань на розо-
вых копытцах, и про древних воинов,
и про прохладные звезды, и про ло-
шадиные лица, все, все...
  Он выслушал меня внимательно, у
него было задумчивое лицо, когда он
слушал, а потом он сказал:
  - Ишь! А я и не знал. Честно го-
воря, ты ведь еще маленький, ты не
обижайся, а смотри-ка - любишь как
много! Целый мир.
  Тут в разговор вмешался Мишка. Он
надулся и сказал:
  - А я еще больше Дениски люблю
разных разностей! Подумаешь!!
  Борис Сергеевич рассмеялся:
  - Очень интересно! Ну-ка, поведай
тайну своей души. Теперь твоя оче-
редь, принимай эстафету! Итак, на-
чинай! Что же ты любишь?
  Мишка поерзал на подоконнике, по-
том откашлялся и сказал:
  - Я люблю булки, плюшки, батоны и
кекс! Я люблю хлеб, и торт, и пи-
рожные, и пряники, хоть тульские,
хоть медовые, хоть глазурованные.
Сушки люблю тоже, и баранки, бубли-
ки, пирожки с мясом, повидлом, ка-
пустой и с рисом.
  Я горячо люблю пельмени, и осо-
бенно ватрушки, если они свежие, но
черствые тоже ничего. Можно овсяное
печенье и ванильные сухари.
  А еще я люблю кильки, сайру, су-
дака в маринаде, бычки в томате,
частик в собственном соку, икру
баклажанную, кабачки ломтиками и
жареную картошку.
  Вареную колбасу люблю прямо без-
умно, если докторская, - на спор,
что съем целое кило! И столовую
люблю, и чайную, и зельц, и копче-
ную, и полукопченую, и сырокопче-
ную! Эту вообще я люблю больше
всех. Очень люблю макароны с мас-
лом, вермишель с маслом, рожки с
маслом, сыр с дырочками и без дыро-
чек, с красной коркой или с белой -
все равно.
  Люблю вареники с творогом, творог
соленый, сладкий, кислый; люблю яб-
локи, тертые с сахаром, а то яблоки
одни самостоятельно, а если яблоки
очищенные, то люблю сначала съесть
яблочко, а уж потом, на закуску -
кожуру!
  Люблю печенку, котлеты, селедку,
фасолевый суп, зеленый горошек, ва-
реное мясо, ириски, сахар, чай,
джем, боржом, газировку с сиропом,
яйца всмятку, вкрутую, в мешочке,
могу и сырые. Бутерброды люблю пря-
мо с чем попало, особенно если
толсто намазать картофельным пюре
или пшенной кашей. Так... Ну, про
халву говорить не буду - какой ду-
рак не любит халвы? А еще я люблю
утятину, гусятину и индятину. Ах,
да! Я всей душой люблю мороженое.
За семь, за девять. За тринадцать,
за пятнадцать, за девятнадцать. За
двадцать две и за двадцать восемь.
  Мишка обвел глазами потолок и пе-
ревел дыхание. Видно, он уже здоро-
во устал. Но Борис Сергеевич при-
стально смотрел на него, и Мишка
поехал дальше.
  Он бормотал:
  - Крыжовник, морковку, кету, гор-
бушу, репу, борщ, пельмени, хотя
пельмени я уже говорил, бульон, ба-
наны, хурму, компот, сосиски, кол-
басу, хотя колбасу тоже говорил...
  Мишка выдохся и замолчал. По его
глазам было видно, что он ждет,
когда Борис Сергеевич его похвалит.
Но тот смотрел на Мишку немного не-
довольно и даже как будто строго.
Он тоже словно ждал чего-то от Миш-
ки: что, мол, Мишка еще скажет. Но
Мишка молчал. У них получилось, что
они оба друг от друга чего-то ждали
и молчали.
  Первый не выдержал Борис Серге-
евич.
  - Что ж, Миша, - сказал он, - ты
многое любишь, спору нет, но все,
что ты любишь, оно какое-то одина-
ковое, чересчур съедобное, что ли.
Получается, что ты любишь целый
продуктовый магазин. И только... А
люди? Кого ты любишь? Или из живот-
ных?
  Тут Мишка весь встрепенулся и
покраснел.
  - Ой, - сказал он смущенно,
- чуть не забыл! Еще - котят! И ба-
бушку!

--------


      ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
  Я услышал, как мама сказала кому-
то в коридоре:
  - ...Тайное всегда становится яв-
ным.
  И когда она вошла в комнату, я
спросил:
  - Что это значит, мама: "Тайное
становится явным"?
  - А это значит, что если кто по-
ступает нечестно, все равно про не-
го это узнают, и будет ему стыдно,
и он понесет наказание, - сказала
мама. - Понял?.. Ложись-ка спать!
  Я почистил зубы, лег спать, но не
спал, а все время думал: как же так
получается, что тайное становится
явным? И я долго не спал, а когда
проснулся, было утро, папа был уже
на работе, и мы с мамой были одни.
Я опять почистил зубы и стал завт-
ракать.
  Сначала я съел яйцо. Это еще тер-
пимо, потому что я выел один жел-
ток, а белок раскромсал со скорлу-
пой так, чтобы его не было видно.
Но потом мама принесла целую тарел-
ку манной каши.
  - Ешь! - сказала мама. - Безо
всяких разговоров!
  Я сказал:
  - Видеть не могу манную кашу!
  Но мама закричала:
  - Посмотри, на кого ты стал по-
хож! Вылитый Кощей! Ешь. Ты должен
поправиться.
  Я сказал:
  - Я ею давлюсь!..
  Тогда мама села со мной рядом,
обняла меня за плечи и ласково
спросила:
  - Хочешь, пойдем с тобой в
Кремль?
  Ну еще бы... Я не знаю ничего
красивее Кремля. Я там был в Грано-
витой палате и в Оружейной, стоял
возле царь-пушки и знаю, где сидел
Иван Грозный. И еще там очень много
интересного. Поэтому я быстро отве-
тил маме:
  - Конечно, хочу в Кремль! Даже
очень!
  Тогда мама улыбнулась:
  - Ну вот, съешь всю кашу, и пой-
дем. А я пока посуду вымою. Только
помни - ты должен съесть все до
дна!
  И мама ушла на кухню.
  А я остался с кашей наедине. Я
пошлепал ее ложкой. Потом посолил.
Попробовал - ну, невозможно есть!
Тогда я подумал, что, может быть,
сахару не хватает? Посыпал песку,
попробовал... Еще хуже стало. Я не
люблю кашу, я же говорю.
  А она к тому же была очень гус-
тая. Если бы она была жидкая, тогда
другое дело, я бы зажмурился и вы-
пил ее. Тут я взял и долил в кашу
кипятку. Все равно было скользко,
липко и противно. Главное, когда я
глотаю, у меня горло само сжимается
и выталкивает эту кашу обратно.
Ужасно обидно! Ведь в Кремль-то хо-
чется! И тут я вспомнил, что у нас
есть хрен. С хреном, кажется, почти
все можно съесть! Я взял и вылил в
кашу всю баночку, а когда немножко
попробовал, у меня сразу глаза на
лоб полезли и остановилось дыхание,
и я, наверно, потерял сознание, по-
тому что взял тарелку, быстро под-
бежал к окну и выплеснул кашу на
улицу. Потом сразу вернулся и сел
за стол.
  В это время вошла мама. Она по-
смотрела на тарелку и обрадовалась:
  - Ну что за Дениска, что за па-
рень-молодец! Съел всю кашу до дна!
Ну, вставай, одевайся, рабочий на-
род, идем на прогулку в Кремль! -
И она меня поцеловала.
  В эту же минуту дверь открылась,
и в комнату вошел милиционер. Он
сказал:
  - Здравствуйте! - и подошел к ок-
ну и поглядел вниз. - А еще интел-
лигентный человек.
  - Что вам нужно? - строго спроси-
ла мама.
  - Как не стыдно! - Милиционер да-
же стал по стойке "смирно". - Госу-
дарство предоставляет вам новое
жилье, со всеми удобствами и, между
прочим, с мусоропроводом, а вы вы-
ливаете разную гадость за окно!
  - Не клевещите. Ничего я не выли-
ваю!
  - Ах, не выливаете?! - язвительно
рассмеялся милиционер. И, открыв
дверь в коридор, крикнул: - Постра-
давший!
  И к нам вошел какой-то дяденька.
  Я как на него взглянул, так сразу
понял, что в Кремль я не пойду.
  На голове у этого дяденьки была
шляпа. А на шляпе наша каша. Она
лежала почти в середине шляпы, в
ямочке, и немножко по краям, где
лента, и немножко за воротником, и
на плечах, и на левой брючине. Он
как вошел, сразу стал заикаться:
  - Главное, я иду фотографировать-
ся... И вдруг такая история... Ка-
ша... мм... манная... Горячая, меж-
ду прочим, сквозь шляпу и то...
жжет... Как же я пошлю свое...
фф... фото, когда я весь в каше?!
  Тут мама посмотрела на меня, и
глаза у нее стали зеленые, как кры-
жовник, а уж это верная примета,
что мама ужасно рассердилась.
  - Извините, пожалуйста, - сказала
она тихо, - разрешите, я вас почи-
щу, пройдите сюда!
  И они все трое вышли в коридор.
  А когда мама вернулась, мне даже
страшно было на нее взглянуть. Но я
себя пересилил, подошел к ней и
сказал:
  - Да, мама, ты вчера сказала пра-
вильно. Тайное всегда становится
явным!
  Мама посмотрела мне в глаза. Она
смотрела долго-долго и потом спро-
сила:
  - Ты это запомнил на всю жизнь?
  И я ответил:
  - Да.

--------


       ПРОФЕССОР КИСЛЫХ ЩЕЙ
  Мой папа не любит, когда я мешаю
ему читать газеты. Но я про это
всегда забываю, потому что мне
очень хочется с ним поговорить.
Ведь он же мой единственный отец!
Мне всегда хочется с ним погово-
рить.
  Вот он раз сидел и читал газету,
а мама пришивала мне воротник к
куртке.
  Я сказал:
  - Пап, а ты знаешь, сколько в
озеро Байкал можно напихать Азов-
ских морей?
  Он сказал:
  - Не мешай...
  - Девяносто два! Здорово?
  Он сказал:
  - Здорово. Не мешай, ладно?
  И снова стал читать.
  Я сказал:
  - Ты художника Эль Греко знаешь?
  Он кивнул. Я сказал:
  - Его настоящая фамилия Доменико
Теотокопули! Потому что он грек с
острова Крит. Вот этого художника
испанцы и прозвали Эль Греко!.. Ин-
тересные дела. Кит, например, папа,
за пять километров слышит!
  Папа сказал:
  - Помолчи хоть немного... Хоть
пять минут...
  Но у меня было столько новостей
для папы, что я не мог удержаться.
Из меня высыпались новости, прямо
выскакивали одна за другой. Потому
что очень уж их было много. Если бы
их было поменьше, может быть, мне
легче было бы перетерпеть, и я бы
помолчал, но их было много, и по-
этому я ничего не мог с собой поде-
лать.
  Я сказал:
  - Папа! Ты не знаешь самую глав-
ную новость: на Больших Зондских
островах живут маленькие буйволы.
Они, папа, карликовые. Называются
кентусы. Такого кентуса можно в че-
модане привезти!
  - Ну да? - сказал папа. - Просто
чудеса! Дай спокойно почитать газе-
ту, ладно?
  - Читай, читай, - сказал я, - чи-
тай, пожалуйста! Понимаешь, папа,
выходит, что у нас в коридоре может
пастись целое стадо таких буйво-
лов!.. Ура?
  - Ура, - сказал папа. - Замол-
чишь, нет?
  - А солнце стоит не в центре не-
ба, - сказал я, - а сбоку!
  - Не может быть, - сказал папа.
  - Даю слово, - сказал я, - оно
стоит сбоку! Сбоку припека.
  Папа посмотрел на меня туманными
глазами. Потом глаза у него прояс-
нились, и он сказал маме:
  - Где это он нахватался? Откуда?
Когда?
  Мама улыбнулась:
  - Он современный ребенок. Он чи-
тает, слушает радио. Телевизор.
Лекции. А ты как думал?
  - Удивительно, - сказал папа,
- как это быстро все получается.
  И он снова укрылся за газетой, а
мама его спросила:
  - Чем это ты так зачитался?
  - Африка, - сказал папа. - Кипит!
Конец колониализму!
  - Еще не конец! - сказал я.
  - Что? - спросил папа.
  Я подлез к нему под газету и
встал перед ним.
  - Есть еще зависимые страны, -
сказал я. - Много еще есть зависи-
мых.
  Он сказал:
  - Ты не мальчишка. Нет. Ты просто
профессор! Настоящий профессор...
кислых щей!
  И он засмеялся, и мама вместе с
ним. Она сказала:
  - Ну ладно, Дениска, иди погу-
ляй. - Она протянула мне куртку и
подтолкнула меня: - Иди, иди!
  Я пошел и спросил у мамы в кори-
доре:
  - А что такое, мама, профессор
кислых щей? В первый раз слышу та-
кое выражение! Это он меня в на-
смешку так назвал - кислых щей? Это
обидное?
  Но мама сказала:
  - Что ты, это нисколько не обид-
ное. Разве папа может тебя обидеть?
Это он, наоборот, тебя похвалил!
  Я сразу успокоился, раз он меня
похвалил, и пошел гулять. А на
лестнице я вспомнил, что мне надо
проведать Аленку, а то все говорят,
что она заболела и ничего не ест. И
я пошел к Аленке. У них сидел ка-
кой-то дяденька, в синем костюме и
с белыми руками. Он сидел за столом
и разговаривал с Аленкиной мамой. А
сама Аленка лежала на диване и
приклеивала лошади ногу. Когда
Аленка меня увидела, она сразу за-
орала:
  - Дениска пришел! Ого-го!
  Я вежливо сказал:
  - Здравствуйте! Чего орешь, как
дура?
  И сел к ней на диван. А дяденька
с белыми руками встал и сказал:
  - Значит, все ясно! Воздух, воз-
дух и воздух. Ведь она вполне здо-
ровая девочка!
  И я сразу понял, что это доктор.
  Аленкина мама сказала:
  - Большое спасибо, профессор!
Большое спасибо, профессор!
  И она пожала ему руку. Видно, это
был такой хороший доктор, что он
все знал, и его называли за это
"профессор".
  Он подошел к Аленке и сказал:
  - До свидания, Аленка, выздорав-
ливай.
  Она покраснела, высунула язык,
отвернулась к стенке и оттуда про-
шептала:
  - До свидания...
  Он погладил ее по голове и повер-
нулся ко мне:
  - А вас как зовут, молодой чело-
век?
  Вот он какой был славный: на "вы"
меня назвал!
  - Я Денис Кораблев! А вас как зо-
вут?
  Он взял мою руку своей белой
большой и мягкой рукой. Я даже уди-
вился, какая она мягкая. Ну прямо
шелковая. И от него от всего так
вкусно пахло чистотой. И он потряс
мне руку и сказал:
  - А меня зовут Василий Васильевич
Сергеев. Профессор.
  Я сказал:
  - Кислых щей? Профессор кислых
щей?
  Аленкина мама всплеснула руками.
А профессор покраснел и закашлял. И
они оба вышли из комнаты.
  И мне показалось, что они как-то
не так вышли. Как будто даже выбе-
жали. И еще мне показалось, что я
что-то не так сказал. Прямо не
знаю.
  А может быть, "кислых щей" - это
все-таки обидное, а?

--------


           ГЛАВНЫЕ РЕКИ
  Хотя мне уже идет девятый год, я
только вчера догадался, что уроки
все-таки надо учить. Любишь не лю-
бишь, хочешь не хочешь, лень тебе
или не лень, а учить уроки надо.
Это закон. А то можно в такую исто-
рию вляпаться, что своих не узна-
ешь. Я, например, вчера не успел
уроки сделать. У нас было задано
выучить кусочек из одного стихотво-
рения Некрасова и главные реки Аме-
рики. А я, вместо того чтобы учить-
ся, запускал во дворе змея в кос-
мос. Ну, он в космос все-таки не
залетел, потому что у него был че-
ресчур легкий хвост, и он из-за
этого крутился, как волчок. Это
раз. А во-вторых, у меня было мало
ниток, и я весь дом обыскал и со-
брал все нитки, какие только были;
у мамы со швейной машины снял, и то
оказалось мало. Змей долетел до
чердака и там завис, а до космоса
еще было далеко.
  И я так завозился с этим змеем и
космосом, что совершенно позабыл
обо всем на свете. Мне было так ин-
тересно играть, что я и думать пе-
рестал про какие-то там уроки. Со-
вершенно вылетело из головы. А ока-
залось, никак нельзя было забывать
про свои дела, потому что получился
позор.
  Я утром немножко заспался, и,
когда вскочил, времени оставалось
чуть-чуть... Но я читал, как ловко
одеваются пожарные - у них нет ни
одного лишнего движения, и мне до
того это понравилось, что я пол-ле-
та тренировался быстро одеваться. И
сегодня я как вскочил и глянул на
часы, то сразу понял, что одеваться
надо, как на пожар. И я оделся за
одну минуту сорок восемь секунд
весь, как следует, только шнурки
зашнуровал через две дырочки. В об-
щем, в школу я поспел вовремя и в
класс тоже успел примчаться за се-
кунду до Раисы Ивановны. То есть
она шла себе потихоньку по коридо-
ру, а я бежал из раздевалки (ребят
уже не было никого). Когда я увидел
Раису Ивановну издалека, я припус-
тился во всю прыть и, не доходя до
класса каких-нибудь пять шагов,
обошел Раису Ивановну и вскочил в
класс. В общем, я выиграл у нее се-
кунды полторы, и, когда она вошла,
книги мои были уже в парте, а сам я
сидел с Мишкой как ни в чем не бы-
вало. Раиса Ивановна вошла, мы
встали и поздоровались с ней, и
громче всех поздоровался я, чтобы
она видела, какой я вежливый. Но
она на это не обратила никакого
внимания и еще на ходу сказала:
  - Кораблев, к доске!
  У меня сразу испортилось настрое-
ние, потому что я вспомнил, что за-
был приготовить уроки. И мне ужасно
не хотелось вылезать из-за своей
родимой парты. Я прямо к ней как
будто приклеился. Но Раиса Ивановна
стала меня торопить:
  - Кораблев! Что же ты? Я тебя зо-
ву или нет?
  И я пошел к доске. Раиса Ивановна
сказала:
  - Стихи!
  Чтобы я читал стихи, какие зада-
ны. А я их не знал. Я даже плохо
знал, какие заданы-то. Поэтому я
моментально подумал, что Раиса Ива-
новна тоже, может быть, забыла, что
задано, и не заметит, что я читаю.
И я бодро завел:
   Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
   На дровнях обновляет путь:
   Его лошадка, снег почуя,
   Плетется рысью как-нибудь...
  - Это Пушкин, - сказала Раиса
Ивановна.
  - Да, - сказал я, - это Пушкин.
Александр Сергеевич.
  - А я что задала? - сказала она.
  - Да! - сказал я.
  - Что "да"? Что я задала, я тебя
спрашиваю? Кораблев!
  - Что? - сказал я.
  - Что "что"? Я тебя спрашиваю:
что я задала?
  Тут Мишка сделал наивное лицо и
сказал:
  - Да что он, не знает, что ли,
что вы Некрасова задали? Это он не
понял вопроса, Раиса Ивановна.
  Вот что значит верный друг. Это
Мишка таким хитрым способом ухит-
рился мне подсказать. А Раиса Ива-
новна уже рассердилась:
  - Слонов! Не смей подсказывать!
  - Да! - сказал я. - Ты чего, Миш-
ка, лезешь? Без тебя, что ли, не
знаю, что Раиса Ивановна задала
Некрасова! Это я задумался, а ты
тут лезешь, сбиваешь только.
  Мишка стал красный и отвернулся
от меня. А я опять остался один на
один с Раисой Ивановной.
  - Ну? - сказала она.
  - Что? - сказал я.
  - Перестань ежеминутно чтокать!
  Я уже видел, что она сейчас рас-
сердится как следует.
  - Читай. Наизусть!
  - Что? - сказал я.
  - Стихи, конечно! - сказала она.
  - Ага, понял. Стихи, значит, чи-
тать? - сказал я. - Это можно. - И
громко начал: - Стихи Некрасова.
Поэта. Великого поэта.
  - Ну! - сказала Раиса Ивановна.
  - Что? - сказал я.
  - Читай сейчас же! - закричала
бедная Раиса Ивановна. - Сейчас же
читай, тебе говорят! Заглавие!
  Пока она кричала, Мишка успел мне
подсказать первое слово. Он шепнул,
не разжимая рта, но я его прекрасно
понял. Поэтому я смело выдвинул но-
гу вперед и продекламировал:
  - Мужичонка!
  Все замолчали, и Раиса Ивановна
тоже. Она внимательно смотрела на
меня, а я смотрел на Мишку еще вни-
мательнее. Мишка показывал на свой
большой палец и зачем-то щелкал его
по ногтю.
  И я как-то сразу вспомнил загла-
вие и сказал:
  - С ноготком!
  И повторил все вместе:
  - Мужичонка с ноготком!
  Все засмеялись. Раиса Ивановна
сказала:
  - Довольно, Кораблев!.. Не ста-
райся, не выйдет. Уж если не зна-
ешь, не срамись. - Потом она доба-
вила: - Ну, а как насчет кругозора?
Помнишь, мы вчера сговорились всем
классом, что будем читать и сверх
программы интересные книжки? Вчера
вы решили выучить названия всех рек
Америки. Ты выучил?
  Конечно, я не выучил. Этот змей,
будь он неладен, совсем мне всю
жизнь испортил. И я хотел во всем
признаться Раисе Ивановне, но вмес-
то этого вдруг неожиданно даже для
самого себя сказал:
  - Конечно, выучил. А как же!
  - Ну вот, исправь это ужасное
впечатление, которое ты произвел
чтением стихов Некрасова. Назови
мне самую большую реку Америки, и я
тебя отпущу.
  Вот когда мне стало худо. Даже
живот заболел, честное слово. В
классе была удивительная тишина.
Все смотрели на меня. А я смотрел в
потолок. И думал, что сейчас уже
наверняка я умру. До свидания, все!
И в эту секунду я увидел, что в ле-
вом последнем ряду Петька Горбушкин
показывает мне какую-то длинную га-
зетную ленту, и на ней что-то нама-
левано чернилами, толсто намалева-
но, наверное, он пальцем писал. И я
стал вглядываться в эти буквы и на-
конец прочел первую половину.
  А тут Раиса Ивановна снова:
  - Ну, Кораблев? Какая же главная
река в Америке?
  У меня сразу же появилась уверен-
ность, и я сказал:
  - Миси-писи.
  Дальше я не буду рассказывать.
Хватит. И хотя Раиса Ивановна смея-
лась до слез, но двойку она мне
влепила будь здоров. И я теперь дал
клятву, что буду учить уроки все-
гда. До глубокой старости.

--------


        ЗЕЛЕНЧАТЫЕ ЛЕОПАРДЫ
  Мы сидели с Мишкой и Аленкой на
песке около домоуправления и строи-
ли площадку для запуска космическо-
го корабля. Мы уже вырыли яму и
уложили ее кирпичом и стеклышками,
а в центре оставили пустое место
для ракеты. Я принес ведро и поло-
жил в него аппаратуру.
  Мишка сказал:
  - Надо вырыть боковой ход - под
ракету, чтоб, когда она будет взле-
тать, газ бы вышел по этому ходу.
  И мы стали опять рыть и копать и
довольно быстро устали, потому что
там было много камней.
  Аленка сказала:
  - Я устала! Перекур!
  А Мишка сказал:
  - Правильно.
  И мы стали отдыхать.
  В это время из второго парадного
вышел Костик. Он был такой худой,
прямо невозможно узнать. И бледный,
нисколечко не загорел. Он подошел к
нам и говорит:
  - ЗдорОво, ребята!
  Мы все сказали:
  - ЗдорОво, Костик!
  Он тихонько сел рядом с нами.
  Я сказал:
  - Ты что, Костик, такой худущий?
Вылитый Кощей...
  Он сказал:
  - Да это у меня корь была.
  Аленка подняла голову:
  - А теперь ты выздоровел?
  - Да, - сказал Костик, - я теперь
совершенно выздоровел.
  Мишка отодвинулся от Костика и
сказал:
  - Заразный небось?
  А Костик улыбнулся:
  - Нет, что ты, не бойся. Я не за-
разный. Вчера доктор сказал, что я
уже могу общаться с детским коллек-
тивом.
  Мишка придвинулся обратно, а я
спросил:
  - А когда болел, больно было?
  - Нет, - ответил Костик, - не
больно. Скучно очень. А так ничего.
Мне картинки переводные дарили, я
их все время переводил, надоело до
смерти.
  Аленка сказала:
  - Да, болеть хорошо! Когда боле-
ешь, всегда что-нибудь дарят.
  Мишка сказал:
  - Так ведь и когда здоровый, тоже
дарят. В день рождения или когда
елка.
  Я сказал:
  - Еще дарят, когда в другой класс
переходишь с пятерками.
  Мишка сказал:
  - Мне не дарят. Одни тройки! А
вот когда корь, все равно ничего
особенного не дарят, потому что по-
том все игрушки надо сжигать. Пло-
хая болезнь корь, никуда не годит-
ся.
  Костик спросил:
  - А разве бывают хорошие болезни?
  - Ого, - сказал я, - сколько хо-
чешь! Ветрянка, например. Очень хо-
рошая, интересная болезнь. Я когда
болел, мне все тело, каждую болячку
отдельно зеленкой мазали. Я был по-
хож на леопарда. Что, плохо разве?
  - Конечно, хорошо, - сказал Кос-
тик.
  Аленка посмотрела на меня и ска-
зала:
  - Когда лишаи, тоже очень краси-
вая болезнь.
  Но Мишка только засмеялся:
  - Сказала тоже - "красивая"! На-
мажут два-три пятнышка, вот и вся
красота. Нет, лишаи - это мелочь. Я
лучше всего люблю грипп. Когда
грипп, чаю дают с малиновым варень-
ем. Ешь сколько хочешь, просто не
верится. Один раз я, больной, целую
банку съел. Мама даже удивилась:
"Смотрите, говорит, у мальчика
грипп, температура тридцать восемь,
а такой аппетит". А бабушка сказа-
ла: "Грипп разный бывает, это у не-
го такая новая форма, дайте ему
еще, это у него организм требует".
И мне дали еще, но я больше не смог
есть, такая жалость... Это грипп,
наверно, на меня так плохо действо-
вал.
  Тут Мишка подперся кулаком и за-
думался, а я сказал:
  - Грипп, конечно, хорошая бо-
лезнь, но с гландами не сравнить,
куда там!
  - А что? - сказал Костик.
  - А то, - сказал я, - что, когда
гланды вырезают, мороженого дают
потом, для заморозки. Это почище
твоего варенья!
  Аленка сказала:
  - А гланды от чего заводятся?
  Я сказал:
  - От насморка. Они в носу вырас-
тают, как грибы, потому что сы-
рость.
  Мишка вздохнул и сказал:
  - Насморк - болезнь ерундовая.
Каплют чего-то в нос, еще хуже те-
чет.
  Я сказал:
  - Зато керосин можно пить. Не
слышно запаха.
  - А зачем пить керосин?
  Я сказал:
  - Ну не пить, так в рот набирать.
Вот фокусник наберет полный рот, а
потом палку зажженную возьмет в ру-
ки и на нее как брызнет! Получается
очень красивый огненный фонтан. Ко-
нечно, фокусник секрет знает. Без
секрета не берись, ничего не полу-
чится.
  - В цирке лягушек глотают, - ска-
зала Аленка.
  - И крокодилов тоже! - добавил
Мишка.
  Я прямо покатился от хохота. Надо
же такое выдумать. Ведь всем из-
вестно, что крокодил сделан из пан-
циря, как же его есть?
  Я сказал:
  - Ты, Мишка, видно, с ума сошел!
Как ты будешь есть крокодила, когда
он жесткий. Его нипочем нельзя про-
жевать.
  - Вареного-то? - сказал Мишка.
  - Как же! Станет тебе крокодил
вариться! - закричал я на Мишку.
  - Он же зубастый, - сказала Ален-
ка, и видно было, что она уже испу-
галась.
  А Костик добавил:
  - Он сам же ест что ни день укро-
тителей этих.
  Аленка сказала:
  - Ну да? - И глаза у нее стали
как белые пуговицы.
  Костик только сплюнул в сторону.
  Аленка скривила губы:
  - Говорили про хорошее - про гри-
ба и про лишаев, а теперь про кро-
кодилов. Я их боюсь...
  Мишка сказал:
  - Про болезни уже все переговори-
ли. Кашель, например. Что в нем
толку? Разве вот что в школу не хо-
дить...
  - И то хлеб, - сказал Костик. - А
вообще вы правильно говорили: когда
болеешь, все тебя больше любят.
  - Ласкают, - сказал Мишка, - гла-
дят... Я заметил: когда болеешь,
все можно выпросить. Игру какую хо-
чешь, или ружье, или паяльник.
  Я сказал:
  - Конечно. Нужно только, чтобы
болезнь была пострашнее. Вот если
ногу сломаешь или шею, тогда чего
хочешь купят.
  Аленка сказала:
  - И велосипед?!
  А Костик хмыкнул:
  - А зачем велосипед, если нога
сломана?
  - Так ведь она прирастет! - ска-
зал я.
  Костик сказал:
  - Верно!
  Я сказал:
  - А куда же она денется! Да, Миш-
ка?
  Мишка кивнул головой, и тут Ален-
ка натянула платье на колени и
спросила:
  - А почему это, если вот, напри-
мер, пожжешься, или шишку набьешь,
или там синяк, то, наоборот, быва-
ет, что тебе еще и наподдадут. По-
чему это так бывает?
  - Несправедливость! - сказал я и
стукнул ногой по ведру, где у нас
лежала аппаратура.
  Костик спросил:
  - А это что такое вы здесь затея-
ли?
  Я сказал:
  - Площадка для запуска космиче-
ского корабля!
  Костик прямо закричал:
  - Так что же вы молчите! Черти
полосатые! Прекратите разговоры.
Давайте скорей строить!!!
  И мы прекратили разговоры и стали
строить.

--------


         УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
  Несколько дней тому назад мы на-
чали строить площадку для запуска
космического корабля и вот до сих
пор не кончили, а я сначала думал,
что раз-два-три - и у нас сразу все
будет готово. Но дело как-то не
клеилось, а все потому, что мы не
знали, какая она должна быть, эта
площадка.
  У нас не было плана.
  Тогда я пошел домой. Взял листок
бумажки и нарисовал на нем, что ку-
да: где вход, где выход, где оде-
ваться, где космонавта провожают и
где кнопку нажимать. Это все полу-
чилось у меня очень здорово, осо-
бенно кнопка. А когда я нарисовал
площадку, я заодно пририсовал к ней
и ракету. И первую ступеньку, и
вторую, и кабину космонавта, где он
будет вести научные наблюдения, и
отдельный закуток, где он будет
обедать, и я даже придумал, где ему
умываться, и изобрел для этого са-
мовыдвигающиеся ведра, чтобы он в
них собирал дождевую воду.
  И когда я показал этот план Ален-
ке, Мишке и Костику, им всем очень
понравилось. Только ведра Мишка за-
черкнул.
  Он сказал:
  - Они будут тормозить.
  И Костик сказал:
  - Конечно, конечно! Убери эти
ведра.
  И Аленка сказала:
  - Ну их совсем!
  И я тогда не стал с ними спорить,
и мы прекратили всякие ненужные
разговоры и принялись за работу. Мы
достали тяжеленную трамбушку. Я и
Мишка колотили ею по земле. А поза-
ди нас шла Аленка и подравнивала за
нами прямо сандаликами. Они у нее
были новенькие, красивые, а через
пять минут стали серые. Перекраси-
лись от пыли.
  Мы чудесно утрамбовали площадку и
работали дружно. И к нам еще один
парень присоединился, Андрюшка, ему
шесть лет. Он хотя немножко рыжева-
тый, но довольно сообразительный. А
в самый разгар работы открылось ок-
но на четвертом этаже, и Аленкина
мама крикнула:
  - Аленка! Домой сейчас же! Завт-
ракать!
  И когда Аленка убежала, Костик
сказал:
  - Еще лучше, что ушла!
  А Мишка сказал:
  - Жалко. Все-таки рабочая сила...
  Я сказал:
  - Давайте приналяжем!
  И мы приналегли, и очень скоро
площадка была совершенно готова.
Мишка ее осмотрел, засмеялся от
удовольствия и говорит:
  - Теперь главное дело надо ре-
шить: кто будет космонавтом.
  Андрюшка сейчас же откликнулся:
  - Я буду космонавтом, потому что
я самый маленький, меньше всех ве-
шу!
  А Костик:
  - Это еще неизвестно. Я болел, я
знаешь как похудел? На три кило! Я
космонавт.
  Мы с Мишкой только переглянулись.
Эти чертенята уже решили, что они
будут космонавтами, а про нас как
будто и забыли.
  А ведь это я всю игру придумал.
И, ясное дело, я и буду космонав-
том!
  И только я успел так подумать,
как Мишка вдруг заявляет:
  - А кто всей работой тут сейчас
командовал? А? Я командовал! Зна-
чит, я буду космонавтом!
  Это все мне совершенно не понра-
вилось. Я сказал:
  - Давайте сначала ракету выстро-
им. А потом сделаем испытания на
космонавта. А потом и запуск назна-
чим.
  Они сразу обрадовались, что еще
много игры осталось, и Андрюшка
сказал:
  - Даешь ракету строить!
  Костик сказал:
  - Правильно!
  А Мишка сказал:
  - Ну что ж, я согласен.
  Мы стали строить ракету прямо на
нашей пусковой площадке. Там лежала
здоровенная пузатая бочка. В ней
раньше был мел, а теперь она валя-
лась пустая. Она была деревянная и
почти совершенно целая, и я сразу
все сообразил и сказал:
  - Вот это будет кабина. Здесь лю-
бой космонавт может поместиться,
даже самый настоящий, не то что я
или Мишка.
  И мы эту бочку поставили на се-
редку, и Костик сейчас же приволок
с черного хода какой-то старый ни-
чей самовар. Он его приделал к боч-
ке, чтобы заливать туда горючее.
Получилось очень складно. Мы с Миш-
кой сделали внутреннее устройство и
два окошечка по бокам: это были ил-
люминаторы для наблюдения. Андрюшка
притащил довольно здоровый ящик с
крышкой и наполовину всунул его в
бочку. Я сначала не понял, что это
такое, и спросил Андрюшку:
  - Это зачем?
  А он сказал:
  - Как - зачем? Это вторая ступе-
ня!
  Мишка сказал:
  - Молодец!
  И у нас работа закипела вовсю. Мы
достали разных красок, и несколько
кусочков жести, и гвоздей, и вере-
вочек, и протянули эти веревочки
вдоль ракеты, и жестянки прибили к
хвостовому оперению, и подкрасили
длинные полосы по всему бочкиному
боку, и много еще чего понаделали,
всего не перескажешь. И когда мы
увидели, что все у нас готово, Миш-
ка вдруг отвернул краник у самова-
ра, который был у нас баком для го-
рючего. Мишка отвернул краник, но
оттуда ничего не потекло. Мишка
ужасно разгорячился, он потрогал
пальцем снизу сухой краник, повер-
нулся к Андрюшке, который считался
у нас главным инженером, и заорал:
  - Вы что? Что вы наделали?
  Андрюшка сказал:
  - А что?
  Тогда Мишка вконец разозлился и
еще хуже заорал:
  - Молчать! Вы главный инженер или
что?
  Андрюшка сказал:
  - Я главный инженер. А чего ты
орешь?
  А Мишка:
  - Где же горючее в машине? Ведь в
самоваре... то есть в баке, нет ни
капли горючего.
  А Андрюшка:
  - Ну и что?
  Тогда Мишка ему:
  - А вот как дам, тогда узнаешь
"ну и что"!
  Тут я вмешался и крикнул:
  - Наполнить бак! Механик, быстро!
  И я грозно посмотрел на Костика.
Он сейчас же сообразил, что это он
и есть механик, схватил ведерко и
побежал в котельную за водой. Он
там набрал полведра горячей воды,
прибежал обратно, влез на кирпич и
стал заливать.
  Он наливал воду в самовар и кри-
чал:
  - Есть горючее! Все в порядке!
  А Мишка стоял под самоваром и ру-
гал Андрюшку на чем свет стоит.
  А тут на Мишку полилась вода. Она
была не горячая, но ничего себе,
довольно чувствительная, и, когда
она залилась Мишке за воротник и на
голову, он здорово испугался и от-
скочил как ошпаренный. Самовар-то
был, видать, дырявый. Он Мишку поч-
ти всего окатил, а главный инженер
злорадно захохотал:
  - Так тебе и надо!
  У Мишки прямо засверкали глаза.
  И я увидел, что Мишка сейчас даст
этому нахальному инженеру по шее,
поэтому я быстро встал между ними и
сказал:
  - Слушайте, рЕбя, а как же мы на-
зовем наш корабль?
  - "Торпедо"... - сказал Костик.
  - Или "Спартак", - перебил Анд-
рюшка, - а то "Динамо".
  Мишка опять обиделся и сказал:
  - Нет уж, тогда ЦСКА!
  Я им сказал:
  - Ведь это же не футбол! Вы еще
нашу ракету "Пахтакор" назовите!
Надо назвать "Восток-2"! Потому
что у Гагарина просто "Восток" на-
зывается корабль, а у нас будет
"Восток-2"!.. На, Мишка, краску,
пиши!
  Он сейчас же взял кисточку и при-
нялся малевать, сопя носом. Он даже
высунул язык. Мы стали глядеть на
него, но он сказал:
  - Не мешайте! Не глядите под ру-
ку!
  И мы от него отошли.
  А я в это время взял градусник,
который я утащил из ванной, и изме-
рил Андрюшке температуру. У него
оказалось сорок восемь и шесть. Я
просто схватился за голову: я ни-
когда не видел, чтобы у обыкновен-
ного мальчика была такая высокая
температура. Я сказал:
  - Это какой-то ужас! У тебя, на-
верно, ревматизм или тиф. Темпера-
тура сорок восемь и шесть! Отойди в
сторону.
  Он отошел, но тут вмешался Кос-
тик:
  - Теперь осмотри меня! Я тоже хо-
чу быть космонавтом!
  Вот какое несчастье получается:
все хотят! Прямо отбою от них нет.
Всякая мелюзга, а туда же!
  Я сказал Костику:
  - Во-первых, ты после кори. И те-
бе никакая мама не разрешит быть
космонавтом. А во-вторых, покажи
язык!
  Он моментально высунул кончик
своего языка. Язык был розовый и
мокрый, но его было мало видно.
  Я сказал:
  - Что ты мне какой-то кончик по-
казываешь! Давай весь вываливай!
  Он сейчас же вывалил весь свой
язык, так что чуть до воротника не
достал. Неприятно было на это смот-
реть, и я ему сказал:
  - Все, все, хватит! Довольно! Мо-
жешь убирать свой язык. Чересчур он
у тебя длинный, вот что. Просто
ужасно длиннющий. Я даже удивляюсь,
как он у тебя во рту укладывается.
  Костик совершенно растерялся, но
потом все-таки опомнился, захлопал
глазами и говорит с угрозой:
  - Ты не трещи! Ты прямо скажи:
гожусь я в космонавты?
  Тогда я сказал:
  - С таким-то языком? Конечно,
нет! Ты что, не понимаешь, что если
у космонавта длинный язык, он уже
никуда не годится? Он ведь всем на
свете разболтает все секреты: где
какая звезда вертится, и все та-
кое... Нет, ты, Костик, лучше успо-
койся! С твоим язычищем лучше на
Земле сидеть.
  Тут Костик ни с того ни с сего
покраснел, как помидор. Он отступил
от меня на шаг, сжал кулаки, и я
понял, что сейчас у нас с ним нач-
нется самая настоящая драка. Поэто-
му я тоже быстро поплевал в кулаки
и выставил ногу вперед, чтобы была
настоящая боксерская поза, как на
фотографии у чемпиона легкого веса.
  Костик сказал:
  - Сейчас дам плюху!
  А я сказал:
  - Сам схватишь две!
  Он сказал:
  - Будешь валяться на земле!
  А я ему:
  - Считай, что ты уже умер!
  Тогда он подумал и сказал:
  - Неохота что-то связываться...
  А я:
  - Ну и замолкни!
  И тут Мишка закричал нам от раке-
ты:
  - Эй, Костик, Дениска, Андрюшка!
Идите надпись смотреть.
  Мы побежали к Мишке и стали гля-
деть. Ничего себе была надпись,
только кривая и в конце завивалась
книзу. Андрюшка сказал:
  - Во здорово!
  И Костик сказал:
  - Блеск!
  А я ничего не сказал. Потому что
там было написано так: "ВАСТОК-2".
  Я не стал этим Мишку допекать, а
подошел и исправил обе ошибки. Я
написал: "ВОСТОГ-2".
  И все. Мишка покраснел и промол-
чал. Потом он подошел ко мне, взял
под козырек.
  - Когда назначаете запуск? -
спросил Мишка.
  Я сказал:
  - Через час!
  Мишка сказал:
  - Ноль-ноль?
  И я ответил:
  - Ноль-ноль!
          ***
  Прежде всего нам нужно было до-
стать взрывчатку. Это было нелегкое
дело, но кое-что все-таки набра-
лось. Во-первых, Андрюшка притащил
десять штук елочных бенгальских ог-
ней. Потом Мишка тоже принес какой-
то пакетик, - я забыл, как называ-
ется, вроде борной кислоты. Мишка
сказал, что эта кислота очень кра-
сиво горит. А я приволок две шути-
хи, они у меня еще с прошлого года
в ящике валялись. И мы взяли трубу
от нашего самовара-бака, заткнули с
одного конца тряпкой и затолкали
туда всю нашу взрывчатку и утрясли
ее как следует. А потом Костик при-
нес какой-то поясок от маминого ха-
лата, и мы сделали из него бикфор-
дов шнур. Всю нашу трубу мы уложили
во вторую ступеньку ракеты и привя-
зали ее веревками, а шнур вытащили
наружу, и он лежал за нашей ракетой
на земле, как хвост от змеи.
  И теперь все у нас было готово.
  - Теперь, - сказал Мишка, - при-
шла пора решать, кто полетит. Ты
или я, потому что Андрюшка и Костик
пока еще не подходят.
  - Да, - сказал я, - они не подхо-
дят по состоянию здоровья.
  Как только я это сказал, так из
Андрюшки сейчас же закапали слезы,
а Костик отвернулся и стал колупать
стену, потому что из него тоже, на-
верно, закапало, но он стеснялся,
что вот ему уже скоро семь, а он
плачет. Тогда я сказал:
  - Костик назначается Главным За-
жигателем!
  Мишка добавил:
  - А Андрюшка назначается Главным
Запускателем!
  Тут они оба повернулись к нам, и
лица у них стали гораздо веселее, и
никаких слез не стало видно, просто
удивительно!
  Тогда я сказал:
  - Мишка, а мы давай считаться на
космонавта.
  Мишка сказал:
  - Только, чур, я считаю!
  И мы стали считаться:
  - Заяц-белый-куда-бегал-в-лес-
дубовый-чего-делал-лыки-драл-куда-
клал-под-колоду-кто-украл-Спиридон-
Мор-дель-он-тинтиль-винтиль-выйди-
вон!
  Мишке вышло выйти вон. Он, конеч-
но, постарше и Костика и Андрюшки,
но глаза у него стали такие печаль-
ные, что не ему лететь, просто
ужас!
  Я сказал:
  - Мишка, ты в следующий полет по-
летишь безо всякой считалки, ладно?
  А он сказал:
  - Давай садись!
  Что ж, ничего не поделаешь, мне
ведь по-честному досталось. Мы с
ним считались, и он сам считал, а
мне выпало, тут уж ничего не поде-
лаешь. И я сразу полез в бочку. Там
было темно и тесно, особенно мне
мешала вторая ступенька. Из-за нее
нельзя было спокойно лежать, она
впивалась в бок. Я хотел повернуть-
ся и лечь на живот: но тут же трес-
нулся головой о бак, он впереди
торчал. Я подумал, что, конечно,
космонавту трудно сидеть в кабине,
потому что аппаратуры очень много,
даже чересчур! Но все-таки я при-
способился, и свернулся в три поги-
бели, и лег, и стал ждать запуска.
  И вот слышу - Мишка кричит:
  - Подготовьсь! Смиррнаа! Запуска-
тель, не ковыряй в носу! Иди к мо-
торам.
  И сразу Андрюшкин голос:
  - Есть к моторам!
  И я понял, что скоро запуск, и
стал лежать дальше.
  И вот слышу - Мишка опять коман-
дует:
  - Главный Зажигатель! Готовьсь!
Зажж...
  И сразу я услышал, как Костик за-
возился со своим спичечным коробком
и, кажется, не может от волнения
достать спичку, а Мишка, конечно,
растягивает команду, чтобы все
вместе совпало - и Костикина спичка
и его команда. Вот он и тянет:
  - Зажж...
  И я подумал: ну, сейчас! И даже
сердце заколотилось! А Костик все
еще брякает спичками. Мне ясно
представилось, как у него руки тря-
сутся и он не может ухватить спич-
ку.
  А Мишка свое:
  - Зажж... Давай же, вахля не-
счастная! Зажжж...
  И вдруг я ясно услышал: чирк!
  И Мишкин радостный голос:
  - ...жжи-гай! Зажигай!
  Я глаза зажмурил, съежился и при-
готовился лететь. Вот было бы здо-
рово, если б это вправду, все бы с
ума посходили, и я еще сильнее за-
жмурил глаза. Но ничего не было: ни
взрыва, ни толчка, ни огня, ни ды-
му - ничего. И это наконец мне на-
доело, и я заорал из бочки:
  - Скоро там, что ли? У меня весь
бок отлежался - ноет!
  И тут ко мне в ракету залез Миш-
ка. Он сказал:
  - Заело. Бикфордов шнур отказал.
  Я чуть ногой не лягнул его от
злости:
  - Эх, вы, инженеры называются!
Простую ракету запустить не можете!
А ну, давайте я!
  И я вылез из ракеты. Андрюшка и
Костик возились со шнуром, и у них
ничего не выходило. Я сказал:
  - Товарищ Мишка! Снимите с работы
этих дураков! Я сам!
  И подошел к самоварной трубе и
первым делом начисто оторвал ихний
мамин бикфордов поясок. Я им крик-
нул:
  - А ну, разойдитесь! Живо!
  И они все разбежались кто куда. А
я запустил руку в трубу, и снова
там все перемешал, и бенгальские
огоньки уложил сверху. Потом я за-
жег спичку и сунул ее в трубу. Я
закричал:
  - Держитесь!
  И отбежал в сторону. Я и не ду-
мал, что будет что-нибудь особен-
ное, ведь там, в трубе, ничего та-
кого не было. Я хотел сейчас во
весь голос крикнуть: "Бух, тарра-
рах!" - как будто это взрыв, чтобы
играть дальше. И я уже набрал воз-
духу и хотел крикнуть погромче, но
в это время в трубе что-то ка-ак
свистнет да ка-ак даст! И труба от-
летела от второй ступени, и стала
подлетать, и падать, и дым!.. А по-
том как бабахнет! Ого! Это, навер-
но, шутихи там сработали, не знаю,
или Мишкин порошок! Бах! Бах! Бах!
Я, наверно, от этого баханья не-
множко струсил, потому что я увидел
перед собою дверь, и решил в нее
убежать, и открыл, и вошел в эту
дверь, но это оказалась не дверь, а
окно, и я прямо как вбежал в него,
так оступился и упал прямо в наше
домоуправление. Там за столом сиде-
ла Зинаида Ивановна, и она на ма-
шинке считала, кому сколько за
квартиру платить. А когда она меня
увидела, она, наверно, не сразу ме-
ня узнала, потому что я запачканный
был, прямо из грязной бочки, лохма-
тый и даже кое-где порванный. Она
просто обомлела, когда я упал к ней
из окна, и она стала обеими руками
от меня отмахиваться. Она кричала:
  - Что это? Кто это?
  И наверно, я здорово смахивал на
черта или на какое-нибудь подземное
чудовище, потому что она совсем по-
теряла рассудок и стала кричать на
меня так, как будто я был имя су-
ществительное среднего рода:
  - Пошло вон! Пошло вон отсюда!
Вон пошло!
  А я встал на ноги, прижал руки по
швам и вежливо ей сказал:
  - Здравствуйте, Зинаида Иванна!
Не волнуйтесь, это я!
  И стал потихоньку пробираться к
выходу. А Зинаида Ивановна кричала
мне вдогонку:
  - А, это Денис! Хорошо же!.. По-
годи!.. Ты у меня узнаешь!.. Все
расскажу Алексею Акимычу!
  И у меня от этих криков очень ис-
портилось настроение. Потому что
Алексей Акимыч - наш управдом. И он
меня к маме отведет и папе нажалу-
ется, и будет мне плохо. И я поду-
мал, как хорошо, что его не было в
домоуправлении, и что мне, пожалуй,
все-таки денька два-три надо не по-
падаться ему на глаза, пока все
уладится. И тут у меня опять стало
хорошее настроение, и я бодро-весе-
ло вышел из домоуправления. И как
только я очутился во дворе, я сразу
увидел целую толпу наших ребят. Они
бежали и галдели, а впереди них до-
вольно резво бежал Алексей Акимыч.
Я страшно испугался. Я подумал, что
он увидел нашу ракету, как она ле-
жит взорванная, и, может быть,
проклятая труба побила окна или еще
что-нибудь, и вот он теперь бежит
разыскивать виноватого, и ему кто-
нибудь сказал, что это я главный
виноватый, и вот он меня увидел, я
прямо торчал перед ним, и сейчас он
меня схватит! Я это все подумал в
одну секунду, и, пока я все это до-
думывал, я уже бежал от Алексея
Акимыча во всю мочь, но через плечо
увидел, что он припустился за мной
со всех ног, и я тогда побежал мимо
садика, и направо, и бежал вокруг
грибка, но Алексей Акимыч кинулся
ко мне наперерез и прямо в брюках
прошлепал через фонтан, и у меня
сердце упало в пятки, и тут он меня
ухватил за рубашку. И я подумал:
все, конец. А он перехватил меня
двумя руками под мышки и как подки-
нет вверх! А я терпеть не могу,
когда меня за подмышки поднимают:
мне от этого щекотно, и я корчусь
как не знаю кто и вырываюсь. И вот
я гляжу на него сверху и корчусь, а
он смотрит на меня и вдруг заявляет
ни с того ни с сего:
  - Кричи "ура"! Ну! Кричи сейчас
же "ура"!
  И тут я еще больше испугался: я
подумал, что он с ума сошел. И что,
пожалуй, не надо с ним спорить, раз
он сумасшедший. И я крикнул не
слишком-то громко:
  - Ура!.. А в чем дело-то?
  И тут Алексей Акимыч поставил ме-
ня наземь и говорит:
  - А в том дело, что сегодня вто-
рого космонавта запустили! Товарища
Германа Титова! Ну, что, не ура,
что ли?
  Тут я как закричу:
  - Конечно, ура! Еще какое ура-то!
  Я так крикнул, что голуби вверх
шарахнулись. А Алексей Акимыч улыб-
нулся и пошел в свое домоуправле-
ние.
  А мы всей толпой побежали к гром-
коговорителю и целый час слушали,
что передавали про товарища Германа
Титова, и про его полет, и как он
ест, и все, все, все. А когда в ра-
дио наступил перерыв, я сказал:
  - А где же Мишка?
  И вдруг слышу:
  - Я вот он!
  И правда, оказывается, он рядом
стоит. Я в такой горячке был, что
его и не заметил. Я сказал:
  - Ты где был?
  - Я тут. Я все время тут.
  Я спросил:
  - А как наша ракета? Взорвалась
небось на тысячи кусков?
  А Мишка:
  - Что ты! Целехонька! Это только
труба так тарахтела. А ракета, что
ей сделается? Стоит как ни в чем не
бывало!
  - Бежим посмотрим?
  И когда мы прибежали, я увидел,
что все в порядке, все цело и можно
играть еще сколько угодно. Я ска-
зал:
  - Мишка, а теперь два, значит,
космонавта?
  Он сказал:
  - Ну да. Гагарин и Титов.
  А я сказал:
  - Они, наверно, друзья?
  - Конечно, - сказал Мишка, - еще
какие друзья!
  Тогда я положил Мишке руку на
плечо. У него узкое было плечо и
тонкое. И мы с ним постояли смирно
и помолчали, а потом я сказал:
  - И мы с тобой друзья, Мишка. И
мы с тобой вместе полетим в следу-
ющий полет.
  И тогда я подошел к ракете, и на-
шел краску, и дал ее Мишке, чтобы
он подержал. И он стоял рядом, и
держал краску, и смотрел, как я ри-
сую, и сопел, как будто мы вместе
рисовали. И я увидел еще одну ошиб-
ку и тоже исправил, и когда я за-
кончил, мы отошли с ним на два шага
назад и посмотрели, как красиво бы-
ло написано на нашем чудесном ко-
рабле "ВОСТОК-3".

--------


              И МЫ!..
  Мы как только узнали, что наши
небывалые герои в космосе называют
друг друга Сокол и Беркут, так сра-
зу порешили, что я теперь буду Бер-
кут, а Мишка - Сокол. Потому что
все равно мы будем учиться на кос-
монавтов, а Сокол и Беркут такие
красивые имена! И еще мы решили с
Мишкой, что до тех пор, пока нас
примут в космонавтскую школу, мы
будем с ним понемножку закаляться
как сталь. И как только мы это ре-
шили, я пошел домой и стал зака-
ляться.
  Я залез под душ и пустил сначала
тепленькой водички, а потом, наобо-
рот, поддал холодной. И я ее до-
вольно легко перетерпел. Тогда я
подумал, что раз дело идет так хо-
рошо, надо, пожалуй, подзакалиться
чуточку получше, и пустил ледяни-
стую струю. Ого-го! У меня сразу
вжался живот, и я покрылся пупырка-
ми.
  И так постоял с полчасика или ми-
нут пять и здорово закалился! И
когда я потом одевался, то вспом-
нил, как бабушка читала стихи про
одного мальчишку, как он посинел и
весь дрожал.
  А после обеда у меня потекло из
носу, и я стал чихать.
  Мама сказала:
  - Выпей аспирину и завтра будешь
здоров. Ложись-ка! На сегодня все!
  И у меня сейчас же испортилось
настроение. Я чуть было не заревел,
но в это время под окошком раздался
крик:
  - Бе-еркут!.. А Беркут!.. Да Бер-
кут же!..
  Я подбежал к окошку, высунулся, а
там Мишка!
  Я сказал:
  - Чего тебе, Сокол?
  А он:
  - Давай выходи на орбиту!
  Это во двор, значит. Я ему гово-
рю:
  - Мама не пускает. Я простудился!
  А мама потянула меня за ноги и
говорит:
  - Не высовывайся так далеко! Упа-
дешь! С кем это ты?
  Я говорю:
  - Ко мне друг пришел. Небесный
брат. Близнец! А ты мешаешь!
  Но мама сказала железным голосом:
  - Не высовывайся!
  Я говорю Мишке:
  - Мне мама не велит высовывать-
ся...
  Мишка немножко подумал, а потом
обрадовался:
  - Не велит высовываться, и пра-
вильно. Это будет у тебя испытание
на не-вы-со-вы-ва-е-мость!
  Тогда я все-таки немножко высу-
нулся и сказал ему тихонько:
  - Эх, Сокол ты мой, Сокол! Мне
тут, может, сутки безвыходно тор-
чать!
  А Мишка опять все по-своему пере-
вернул:
  - И очень хорошо! Прекрасная тре-
нировка! Закрой глаза и лежи как в
сурдокамере!
  Я говорю:
  - Вечером я с тобой установлю те-
лефонную связь.
  - Ладно, - сказал Мишка, - ты
устанавливай со мной, а я - с то-
бой.
  И он ушел.
  А я лег на папин диван и закрыл
глаза и тренировался на молчание.
Потом встал и сделал зарядку. Потом
понаблюдал в иллюминатор неведомые
миры, а потом пришел папа, и я при-
нял ужин из натуральных продуктов.
Самочувствие было превосходное. Я
принес и разложил раскладушку.
  Папа сказал:
  - Что так рано?
  А я сказал со значением:
  - Вы как хотите, а я буду спать.
  Мама положила мне руку на лоб и
сказала:
  - Ребенок заболел!
  А я ничего ей не сказал. Если они
не понимают, что это все тренировка
на космонавта, то зачем объяснять?
Не стоит. Потом сами узнают, из га-
зет, когда их благодарить будут за
то, что воспитали такого сына, как
я!
  Пока я думал, прошло довольно
много времени, и я вспомнил, что
пора налаживать телефонную связь с
Мишкой.
  Я вышел в коридор и набрал номер.
Мишка подошел сразу, только у него
был какой-то чересчур толстый го-
лос:
  - Нда-нда! Говорите!
  Я сказал:
  - Сокол, это ты?
  А он:
  - Что-что?
  Я опять:
  - Сокол, это ты или нет? Это Бер-
кут! Как дела?
  Он засмеялся, посопел и говорит:
  - Очень остроумно! Ну, довольно
разыгрывать. Сонечка, это вы?
  Я говорю:
  - Какая там еще Сонечка, это Бер-
кут! Ты что, обалдел?
  А он:
  - Кто это? Что за выражения? Ху-
лиганство! Кто это говорит?
  Я сказал:
  - Это никто не говорит.
  И повесил трубку. Наверно, я не
туда попал. Тут папа позвал меня, и
я вернулся в комнату, разделся и
лег. И только стал задремывать,
вдруг: ззззззь! Телефон! Папа вско-
чил и выбежал в коридор, и, пока я
нашаривал тапочки, я слышал его
серьезный голос:
  - Беркутова? Какого Беркутова?
Здесь такого нет! Набирайте внима-
тельно!
  Я сразу понял, что это Мишка! Это
связь! Я выбежал в коридор прямо в
чем мать родила, в одних трусиках.
  - Это меня, меня! Это я Беркут!
  Папа сейчас же отдал мне трубку,
и я закричал:
  - Это Сокол? Это Беркут! Слушаю
вас!
  А Мишка:
  - Докладывай, чем занимаешься!
  Я говорю:
  - Я сплю!
  А Мишка:
  - Я тоже! Я уже почти совсем за-
снул, да вспомнил одно важное дело!
Беркут, слушай! Перед сном надо
спеть! Вдвоем! На пару! Чтобы у нас
получился космический дуэт!
  Я прямо подпрыгнул:
  - Молодец, Сокол! Давай любимую
космонавтскую! Подпевай!
  И я запел изо всех сил. Я хорошо
пою, громко! Громче меня никто не
может. Я по громкости первый в на-
шем хоре. И вот когда я запел, сей-
час же изо всех дверей стали высы-
пать соседи, они кричали: "Безобра-
зие... Что случилось... Уже позд-
но... Распустились... Здесь комму-
нальная квартира... Я думала, поро-
сенка режут...", но папа им сказал:
  - Это небесные близнецы, Сокол и
Беркут, поют перед сном!
  И тогда все замолчали.
  А мы с Мишкой допели до конца:
   ...На пыльных тропинках далеких
                планет
   Останутся наши следы!

--------


        ШЛЯПА ГРОССМЕЙСТЕРА
  В то утро я быстро справился с
уроками, потому что они были не-
трудные. Во-первых, я нарисовал до-
мик Бабы Яги, как она сидит у окош-
ка и читает газету. А во-вторых, я
сочинил предложение: "Мы построили
салаш". А больше ничего не было за-
дано. И я надел пальто, взял горбу-
шечку свежего хлеба и пошел гулять.
На нашем бульваре в середине есть
пруд, а в пруду плавают лебеди, гу-
си и утки.
  В этот день был очень сильный ве-
тер. И все листья на деревьях выво-
рачивались наизнанку, и пруд был
весь взлохмаченный, какой-то шерша-
вый от ветра.
  И как только я пришел на бульвар,
я увидел, что сегодня почти никого
нет, только двое каких-то незнако-
мых ребят бегают по дорожке, а на
скамейке сидит дяденька и сам с со-
бой играет в шахматы. Он сидит на
скамейке боком, а позади него лежит
его шляпа.
  И в это время ветер вдруг задул
особенно сильно, и эта самая дя-
денькина шляпа взвилась в воздух. А
шахматист ничего не заметил, сидит
себе, уткнулся в свои шахматы. Он,
наверно, очень увлекся и забыл про
все на свете. Я тоже, когда играю с
папой в шахматы, ничего вокруг себя
не вижу, потому что очень хочется
выиграть. И вот эта шляпа взлетела,
и плавно так начала опускаться, и
опустилась как раз перед теми не-
знакомыми ребятами, что играли на
дорожке. Они оба разом протянули к
ней руки. Но не тут-то было, потому
что ветер! Шляпа вдруг как живая
подпрыгнула вверх, перелетела через
этих ребят и красиво спланировала
прямо в пруд! Но упала она не в во-
ду, а нахлобучилась одному лебедю
прямо на голову. Утки очень испуга-
лись, и гуси тоже. Они бросились
врассыпную от шляпы кто куда. А вот
лебеди, наоборот, очень заинтересо-
вались, что это за штука такая по-
лучилась, и все подплыли к этому
лебедю в шляпе. А он изо всех сил
мотал головой, чтобы сбросить шля-
пу, но она никак не слетала, и все
лебеди глядели на эти чудеса и, на-
верно, очень удивлялись.
  Тогда эти незнакомые ребята на
берегу стали приманивать лебедей к
себе. Они свистели:
  - Фью-фью-фью!
  Как будто лебедь - это собака!
  Я сказал:
  - Сейчас я их приманю хлебом, а
вы притащите сюда какую-нибудь пал-
ку подлиннее. Надо все-таки отдать
шляпу тому шахматисту. Может быть,
он гроссмейстер...
  И я вытащил свой хлеб из кармана
и стал его крошить и бросать в во-
ду, и, сколько было лебедей, и гу-
сей, и уток, все поплыли ко мне. И
у самого берега началась настоящая
давка и толкотня. Просто птичий ба-
зар! И лебедь в шляпе тоже толкался
и наклонял голову за хлебом, и шля-
па с него, наконец, соскочила!
  Она стала плавать довольно близ-
ко. Тут подоспели незнакомые ребя-
та. Они где-то раздобыли здоровен-
ный шест, а на конце шеста был
гвоздь. И ребята сразу стали удить
эту шляпу. Но немножко не достава-
ли. Тогда они взялись за руки, и у
них получилась цепочка, и тот, ко-
торый был с шестом, стал подлавли-
вать шляпу.
  Я ему говорю:
  - Ты старайся ее гвоздем в самую
середку проткнуть! И подсекай, как
ерша, знаешь?
  А он говорит:
  - Я, пожалуй, сейчас бухнусь в
пруд, потому что меня слабо держат.
  А я говорю:
  - Давай-ка я!
  - Валяй! А то я обязательно бух-
нусь!
  - Держите меня оба за хлястик!
  Они стали меня держать. А я взял
шест двумя руками, весь вытянулся
вперед, да как размахнулся, да как
шлепнусь прямо лицом вперед! Хорошо
еще, не сильно ушибся, там была
мягкая грязь, так что получилось не
больно.
  Я говорю:
  - Что же вы плохо держите? Не
умеете держать, не беритесь!
  Они говорят:
  - Нет, мы хорошо держим! Это твой
хлястик оторвался. Вместе с мясом.
  Я говорю:
  - Кладите мне его в карман, а са-
ми держите просто за пальто, за
хвост. Пальто небось не порвется!
Ну!
  И опять потянулся шестом к шляпе.
Я подождал немного, чтобы ветерок
подогнал ее поближе. И все время
потихоньку пригребал ее к себе. Мне
очень хотелось отдать ее шахмати-
сту. А вдруг он и вправду гросс-
мейстер? А может быть, это даже сам
Ботвинник! Просто так вышел погу-
лять, и все. Ведь бывают же такие
истории в жизни! Я отдам ему шляпу,
а он скажет: "Спасибо, Денис!"
  И я потом снимусь с ним на кар-
точку и буду ее всем показывать...
  А может быть, он со мною даже
согласится сыграть одну партию? А
вдруг я выиграю? Бывают же такие
случаи!
  И тут шляпа подплыла чуть побли-
же, я замахнулся и вонзил ей гвоздь
в самую макушку. Незнакомые ребята
закричали:
  - Есть!
  А я снял шляпу с гвоздя. Она была
очень мокрая и тяжелая. Я сказал:
  - Надо ее выжать!
  И один парнишка взял шляпу за
свободный конец и стал ее вертеть
направо. А я вертел, наоборот, на-
лево. И из шляпы потекла вода.
  Мы здорово ее выжали, она даже
лопнула поперек. А мальчишка, кото-
рый ничего не делал, сказал:
  - Ну, все в порядке. Давайте ее
сюда. Я отдам ее дяденьке.
  Я говорю:
  - Еще чего. Я сам отдам.
  Тогда он стал тянуть шляпу к се-
бе. А второй к себе. А я к себе. И
у нас случайно получилась потасов-
ка. И они вырвали подкладку из шля-
пы. И всю шляпу отняли у меня.
  Я говорю:
  - Я хлебом приманивал лебедей,
мне и отдавать!
  Они говорят:
  - А кто шест достал с гвоздем?
  Я говорю:
  - А чей хлястик оторвался?
  Тогда один из них говорит:
  - Ладно, уступи ему, Маркуша! Его
все равно еще дома выдерут за хляс-
тик!
  Маркуша сказал:
  - На, бери свою несчастную шля-
пу, - и наподдал ногой, как мяч.
  А я схватил ее и быстро побежал в
конец аллеи, где сидел шахматист. Я
подбежал к нему и сказал:
  - Дяденька, вот вам ваша шляпа!
  - Где? - спросил он.
  - Вот, - сказал я и протянул ему
шляпу.
  - Ты ошибаешься, мальчик! Моя
шляпа здесь. - И он оглянулся на-
зад.
  А там, конечно, ничего не было.
  Тогда он закричал:
  - В чем дело? Где моя шляпа, я
вас спрашиваю?
  Я немножко отошел от него и опять
сказал:
  - Вот она. Вот. Разве вы не види-
те?
  А он прямо задохнулся:
  - Что ты мне суешь этот кошмарный
блин? У меня была новенькая шляпа,
где она?! Отвечай сейчас же!
  Я ему говорю:
  - Вашу шляпу унес ветер, и она
попала в пруд. Но я ее уцепил гвоз-
дем. А потом мы выжали из нее воду.
Вот она. Берите... А это подкладка!
  Он сказал:
  - Сейчас я сведу тебя к твоим ро-
дителям!!!
  - Мама в институте. Папа на заво-
де. А вы, случайно, не Ботвинник?
  Он совсем рассердился:
  - Уйди, мальчик! Скройся с глаз!
А то я тебе подсыплю!
  Я еще чуть-чуть отошел и сказал:
  - А то давайте сыграем?
  Он в первый раз посмотрел на меня
как следует.
  - А ты разве умеешь?
  Я сказал:
  - Ого!
  Тогда он вздохнул и сказал:
  - Ну, садись!

--------


           РОВНО 25 КИЛО
  Ура! Нам с Мишкой дали пригласи-
тельный билет в клуб "Металлист",
на детский праздник. Это тетя Дуся
постаралась: она в этом клубе глав-
ная уборщица. Билет-то она нам дала
один, а написано на нем: "На два
лица"! На мое, значит, лицо и на
Мишкино. Мы с ним очень обрадова-
лись, тем более это недалеко от
нас, за углом. Мама сказала:
  - Вы только там не балуйтесь.
  И дала нам денег, каждому по пят-
надцать копеек.
  И мы пошли с Мишкой.
  Там в раздевалке была страшная
толчея и очередь. Мы с Мишкой вста-
ли самые последние. Очередь черес-
чур медленно двигалась. Но вдруг
наверху заиграла музыка, и мы с
Мишкой заметались из стороны в сто-
рону, чтобы поскорее снять пальто,
и многие ребята тоже, как только
услышали эту музыку, заметались,
как подстреленные, и даже стали ре-
веть, что они опаздывают на самое
интересное.
  Но тут, откуда ни возьмись, вы-
скочила тетя Дуся:
  - Дениска с Мишкой! Вы чего там
колготитесь-то? Сюда давайте!
  И мы побежали к ней, а у нее свой
отдельный кабинет под лестницей,
там щетки стоят и ведра. Тетя Дуся
взяла наши вещи и сказала:
  - Здесь и оденетесь, чертенята!
  И мы понеслись с Мишкой по лест-
нице, через ступеньки, наверх. Ну,
а там действительно было красиво!
Ничего не скажешь! Все потолки были
увешаны разноцветными бумажными
лентами и фонариками, всюду горели
красивые лампы из зеркальных оскол-
ков, играла музыка, и в толпе ходи-
ли наряженные артисты: один играл
на трубе, другой - на барабане. Од-
на тетенька была одета как лошадь,
и зайцы тоже были, и кривые зерка-
ла, и Петрушка.
  А в конце зала была еще одна
дверь, и на ней было написано:
"Комната аттракционов".
  Я спросил:
  - Это что такое?
  А Мишка сказал:
  - Это разные затеи.
  И правда, там были разные затеи.
Например, там висело яблоко на нит-
ке, и надо было заложить руки за
спину и так, без рук, это яблоко
грызть. Но оно вертится на нитке и
никак не дается. Это очень трудно и
даже обидно. Я два раза хватал это
яблоко руками и кусал. Но мне не
давали его сгрызть, а только смея-
лись и отнимали. Еще там была
стрельба из лука, а на конце стрелы
не наконечник, а резиновая нашлеп-
ка, она присасывается, и вот, кто
попадет в картонку, в центр, где
нарисована обезьяна, тому приз -
хлопушка с секретом.
  Мишка стрелял первый, он долго
метился, а когда выстрелил, то раз-
бил одну далекую лампу, а в обезь-
яну не попал...
  Я говорю:
  - Эх ты, стрелок!
  - Это я еще не пристрелялся! Если
бы дали пять стрел, я бы пристре-
лялся. А то дали одну - где тут по-
пасть!
  Я повторяю:
  - Давай, давай! Гляди-ка, я сей-
час же попаду в обезьянку!
  И дяденька, который распоряжался
этим луком, дал мне стрелу и гово-
рит:
  - Ну, стреляй, снайпер!
  И сам пошел поправить обезьянку,
потому что она как-то покосилась. А
я уже прицелился и все ждал, когда
он поправит, а лук был очень тугой,
и я все время приговаривал: "Сейчас
я убью эту обезьянку", - и вдруг
стрела сорвалась, и хлоп! Вонзилась
дяденьке в лопатку. И там, на ло-
патке, затрепетала.
  Все вокруг захлопали и засмея-
лись, а дяденька обернулся как ужа-
ленный и закричал:
  - Что тут смешного? Не понимаю!
Уходи, озорник, нет тебе больше ни-
какого лука!
  Я сказал:
  - Я не нарочно! - и ушел от этого
места.
  Просто удивительно, как нам не
повезло, и я был очень сердитый, и
Мишка, конечно, тоже.
  И вдруг видим - стоят весы. И к
ним небольшая веселая очередь, ко-
торая быстро движется, и все тут
шутят и хохочут. И около весов кло-
ун.
  Я спрашиваю:
  - Это что за весы?
  А мне говорят:
  - Становись, взвешивайся. Если в
тебе окажется двадцать пять кило
весу, тогда твое счастье. Получишь
премию: годовую подписку на журнал
"Мурзилка".
  Я говорю:
  - Мишка, давай попробуем?
  Гляжу, а Мишки нет. И куда он по-
девался, неизвестно. Я решил один
попробовать. А вдруг я вешу ровно
25 кило? Вот будет удача!..
  А очередь все движется, и клоун в
шапке ловко так щелкает рычажками и
все шутит да шутит:
  - У вас семь кило лишних - меньше
кушайте мучного! - Щелк-щелк! - А
вы, уважаемый товарищ, еще мало ка-
ши ели, и всего-то вы тянете девят-
надцать килишек! Заходите через го-
дик. - Щелк-щелк!
  И так далее, и все смеются, и от-
ходят, очередь движется, и никто не
весит ровно двадцать пять кило, и
вот доходит дело до меня.
  Я влез на весы - рычажки щелк-
щелк, и клоун говорит:
  - Ого! Знаешь игру в горячо-хо-
лодно?
  Я говорю:
  - Кто ж не знает!
  Он говорит:
  - У тебя довольно горячо получи-
лось. Твой вес двадцать четыре кило
пятьсот граммов, не хватает ровно
полкило. А жаль. Будь здоров!
  Подумаешь, всего только полкило
не хватает!
  У меня совсем настроение испорти-
лось. Вот какой день невезучий!
  И тут Мишка появляется.
  Я говорю:
  - Где это ваша милость пропадает?
  Мишка говорит:
  - Ситро пил.
  Я говорю:
  - Хорош, нечего сказать. Я тут
стараюсь, "Мурзилку" выигрываю, а
он ситро пьет.
  И я ему все рассказал. Мишка го-
ворит:
  - А ну-ка я!
  И клоун щелкнул рычажком и захо-
хотал:
  - Небольшой перебор-с! Двадцать
пять кило пятьсот граммов. Вам надо
похудеть. Следующий!
  Мишка слез и говорит:
  - Эх, зря я ситро пил...
  Я говорю:
  - А при чем здесь ситро?
  А Мишка:
  - Я целую бутылку выпил! Понима-
ешь?
  Я говорю:
  - Ну и что?
  Мишка даже разозлился:
  - Да разве ты не знаешь, что в
бутылке помещается ровно пол-литра
воды?
  Я говорю:
  - Знаю. Ну и что?
  Тут Мишка прямо зашипел:
  - А пол-литра воды - это и есть
полкило. Пятьсот граммов! Если бы я
не пил, я бы весил ровно двадцать
пять кило!
  Я говорю:
  - Ну да?
  Мишка говорит:
  - Вот то-то и оно-то!
  И тут меня словно осенило.
  - Мишка, - сказал я, - а Мишка!
"Мурзилка" наш!
  Мишка говорит:
  - А каким образом?
  - А таким. Пришло мое время ситро
пить. У меня как раз пятьсот грам-
мов не хватает!
  Мишка даже подскочил:
  - Все ясно, бежим в буфет!
  И мы быстро купили бутылку воды,
продавщица ее откупорила, а Мишка
спросил:
  - Тетя, а в бутылке всегда ровно
пол-литра, недолива не бывает?
  Продавщица покраснела.
  - Ты еще маленький такие глупости
мне говорить!
  Я взял бутылку, сел за столик и
начал пить. Мишка стоял рядом и
смотрел. Вода была очень холодная.
Но я выпил полный стакан просто
залпом. Мишка сейчас же налил мне
второй, но там еще осталось на дне
довольно много, и мне уже не хоте-
лось больше пить.
  Мишка сказал:
  - Давай не задерживай.
  А я сказал:
  - Уж очень холодная. Как бы анги-
ну не схватить.
  Мишка говорит:
  - Ты не будь мнительным. Говори,
струсил, да?
  Я говорю:
  - Это ты, наверно, струсил.
  И стал пить второй стакан.
  Он довольно трудно в меня лился.
Я как только три четверти этого
второго стакана выпил, так понял,
что я уже полный. До краев.
  Я говорю:
  - Стоп, Мишка! Больше не войдет!
  - Войдет, войдет. Это только так
кажется! Пей.
  Я попробовал. Не лезет.
  Мишка говорит:
  - Ты чего расселся, как барон! Ты
встань, так влезет!
  Я встал. И правда, допил стакан
каким-то чудом. А Мишка сейчас же
налил мне все, что оставалось в бу-
тылке. Получилось больше, чем пол-
стакана.
  Я говорю:
  - Я сейчас лопну.
  Мишка говорит:
  - А как же я не лопнул? Я ведь
тоже думал, что лопну. Давай под-
нажми.
  - Мишка. Если. Я лопну. Ты. Бу-
дешь. Отвечать.
  Он говорит:
  - Хорошо. Пей давай.
  И я опять стал пить. И все выпил.
Просто чудеса какие-то! Только я
говорить не мог. Потому что вода
перелилась уже выше горла и булька-
ла во рту. И понемножку выливалась
из носа.
  И я побежал к весам. Клоун не
узнал меня. Он сделал "щелк-щелк" и
вдруг закричал на весь зал:
  - Уррра! Есть! Точно!!! Тютелька
в тютельку. Годовая подписка на
"Мурзилку" выиграна. Она досталась
мальчику, который весит ровно два-
дцать пять килограммов. Вот квитан-
ция, сейчас я ее заполню. Похлопа-
ем!
  Он взял мою левую руку и поднял
ее вверх, и все захлопали, и клоун
спел туш! Потом он взял вечное перо
и сказал:
  - Ну! Как тебя зовут? Имя и фами-
лия? Отвечай!
  Но я молчал. Я был наполненный и
не мог говорить.
  Тут Мишка закричал:
  - Его зовут Денис. Фамилия Кораб-
лев! Пишите, я его знаю!
  Клоун протянул мне заполненную
квитанцию и сказал:
  - Скажи хоть спасибо!
  Я мотнул головой, а Мишка опять
закричал:
  - Это он говорит "спасибо". Я его
знаю!
  А клоун говорит:
  - Ну и мальчик! Выиграл "Мурзил-
ку", а сам молчит, как будто воды в
рот набрал!
  А Мишка говорит:
  - Не обращайте внимания, он за-
стенчивый, я его знаю!
  И он схватил меня за руку и пово-
лок вниз.
  И я на улице немножко отдышался.
Я сказал:
  - Мишка, мне как-то не хочется
нести эту подписку домой, раз во
мне только двадцать четыре с поло-
виной кило.
  А Мишка говорит:
  - Тогда отдай мне. Во мне-то ак-
курат двадцать пять. Если бы я не
пил ситро, я бы сразу ее получил.
Давай сюда.
  - Что ж, я, по-твоему, напрасно
страдал? Нет уж, пусть она будет
наша общая - напополам!
  Тогда Мишка сказал:
  - Правильно!

--------


          ЗДОРОВАЯ МЫСЛЬ
  После уроков мы с Мишкой собрали
свое имущество и пошли домой. На
улице было мокро, грязно и весело.
Только что прошел сильный дождь, и
асфальт блестел как новенький, воз-
дух пах чем-то свежим и чистым, в
лужах отражались дома и небо, а ес-
ли идти с горы, то сбоку, возле
тротуара, мчался бурный поток, вро-
де горной речки, красивый поток,
коричневый, с водоворотами, завих-
рениями и бурунами. На углу улицы в
землю была вделана решетка, и здесь
вода совершенно распоясалась, она
плясала и пенилась, булькала, как
цирковая музыка, или, наоборот,
журчала и шкворчала, словно жари-
лась на сковородке. Просто пре-
лесть...
  Мишка сейчас же, как все это уви-
дел, полез в карман и вытащил спи-
чечный коробок. Я помог ему достать
спичку для мачты, дал ему листок
бумаги, мы сделали парус и воткнули
все это в коробок. Сразу получился
не коробок, а кораблик. Мы его спу-
стили на воду, и он тут же поплыл с
ураганной быстротой. Его вертело
туда-сюда и бросало, он подпрыгивал
и несся вперед, то задерживаясь не-
надолго, а то давая сто узлов в
час. Мы сейчас же начали озвучивать
это дело, потому что мы сразу стали
капитаном и штурманом - я и Мишка.
Мы кричали, когда кораблик садился
на мель:
  - Задний ход - чух-чух-чух!
  - Полный задний - чух-чух-чух!
  - Полнейший задний ход -
чух-чух-чух-чах-чах-чах!
  И я пальцем направлял корабль ку-
да надо, а Мишка орал:
  - Пошел! Ух жжмет! Вот это дает!
Полный вперед! Чух-чух-чих!
  И так с дикими воплями мы бежали
за корабликом как сумасшедшие и до-
бежали до угла, где решетка, и
вдруг наш кораблик завертелся, за-
кружился в водовороте, и мы огля-
нуться не успели, как он клюнул но-
сом, хлюпнул и провалился в решет-
ку.
  Мишка сказал:
  - Жалко как. Утонул...
  И я сказал:
  - Да. Его поглотила бушующая сти-
хия. Давай новый запустим?
  Но Мишка покачал головой:
  - Нельзя. Сегодня мне опаздывать
из школы нельзя. Сегодня папа де-
журный.
  Я сказал:
  - По чему?
  - Его очередь, - ответил Мишка.
  - Нет, - сказал я, - ты не понял.
Я спрашиваю, по какому делу твой
папа дежурный? По чему? По уборке?
Или по накрыванию на стол?
  - По мне, - сказал Мишка. - Папа
дежурит по мне. Они с мамой так
установили очередь: один день мама,
другой папа. Сегодня папа. Уж не-
бось приехал с работы кормить меня
обедом, а сам спешит, ведь ему об-
ратно надо!
  - Ты, Мишка, не человек! - сказал
я. - Ты своего отца сам должен обе-
дом кормить, а тут занятой человек
ездит с работы кормить такого обол-
туса! Ведь тебе уже восемь лет! Же-
них!
  - Это мама мне не доверяет, ты не
думай, - сказал Мишка. - Я помогаю,
вон в прошлую пятницу я им за хле-
бом сходил...
  - Им! - сказал я. - Им! Они, ви-
дите ли, едят, а наш Мишенька одним
воздухом питается! Эх, ты...
  Мишка весь покраснел, как синяя
свекла, и сказал:
  - Пошли по домам!
  И мы прибавили шагу. А когда ста-
ли подходить к нашим домам, Мишка
сказал:
  - Я каждый день свою квартиру не
нахожу. Все дома одинаковые, просто
путаются в глазах. А ты находишь?
  - Нет, я тоже не нахожу, - сказал
я, - не узнаю свое парадное. То зе-
леное, и это зеленое, все одинако-
вые, новенькие, и балкончики тоже
один в один. Прямо беда.
  - Так как же ты поступаешь? -
сказал Мишка.
  - Жду, пока мама на балкон вый-
дет.
  - Ну, так может и чужая чья-ни-
будь выйти! Ты вполне можешь к дру-
гой попасть...
  - Ты что, - сказал я, - да я из
тысячи чужих свою маму узнаю.
  - А как? - спросил Мишка.
  - По лицу, - сказал я.
  - На прошлом родительском собра-
нии были все родители, и Костикова
бабушка шла домой с моим папой, -
сказал Мишка, - так Костикова ба-
бушка сказала, что твоя мама самая
красивая в классе.
  - Ерунда, - сказал я, - твоя тоже
красивая!
  - Конечно, - сказал Мишка, - но
Костикова бабушка сказала, что твоя
самая красивая.
  Тут мы подошли вплотную к нашим
домам. Мишка стал беспокойно огля-
дываться по сторонам и тревожиться,
но в это время с нами поравнялась
какая-то старушка и сказала:
  - А, это ты, Мишенька? Что? Не
знаешь, где живешь, да? Вечная ис-
тория. Ну пойдем, соседушка, уж до-
веду тебя.
  Она взяла Мишку за руку, а мне
сказала:
  - Мы с одной лестничной клетки.
  И они пошли. Мишка очень охотно
поволокся за ней. А я остался один
в этих одинаковых переулках без
названий, среди одинаковых домов
без номеров и совершенно не пред-
ставлял себе, куда идти, но решил
не унывать и стал подниматься по
лестнице на четвертый этаж первого
же попавшегося дома. Ведь этих до-
мов и всего-то восемнадцать, так
что если я даже все подряд их обой-
ду, то через часок-другой наверняка
буду дома, это уж точно.
  Во всех наших подъездах, на каж-
дой двери, слева привинчен звонок с
красной кнопочкой. Вот я влез на
четвертый этаж и нажал кнопку.
Дверь открылась, оттуда высунулся
длинный кривой нос и крикнул в
дверную щель:
  - Макулатуры нет! Сколько раз
повторять!
  Я сказал "извините" и сошел вниз.
Ошибся, что поделаешь. Тогда я по-
шел в следующий подъезд.
  Не успел я тихонько дотронуться
до звонка, как из-за двери раздался
такой хриплый и страшный лай, что я
не стал дожидаться, пока меня съест
какой-нибудь волкодав, а просто мо-
ментально скатился вниз.
  В следующем подъезде, на четвер-
том этаже, дверь открыла высокая
девушка и, когда увидела меня, ве-
село захлопала в ладоши и закрича-
ла:
  - Володя! Папа! Марья Семеновна!
Саша! Все сюда! Шестой!
  Из комнат высыпала куча народу,
они все смотрели на меня, и хохота-
ли, и прихлопывали в ладоши, и под-
певали:
  - Шес-той! Ой-ой! Шестой!
Шестой!..
  Я глядел на них во все глаза.
Сумасшедшие, что ли? Я даже стал
обижаться на них: тут есть хочется,
и ноги промочил, и к чужим вместо
дома попал, а они смеются... Но де-
вушка, видно, поняла, что мне не
весело.
  - Тебя как звать? - сказала она,
и присела передо мной на корточки,
и заглянула мне в глаза своими си-
ними глазами.
  - Денисом, - ответил я.
  Она сказала:
  - Ты не обижайся, Денис! Просто
ты сегодня уже шестой мальчик, ко-
торый пришел к нам. Все они тоже
заблудились. На-ка вот тебе яблоко,
съешь, подкрепи истощенные силы.
  Я не стал брать.
  - Возьми, пожалуйста, - сказала
она, - для меня. Сделай мне одолже-
ние.
  Ну, я сделал ей одолжение.
  - Послушай, - сказала девушка,
- мне кажется, что я видела тебя
выходящим из подъезда, что прямо
напротив нашего. Ты выходил с одной
очень красивой женщиной. Это может
быть?
  - Конечно, - сказал я, - моя мама
самая красивая в классе.
  Тут они все снова рассмеялись.
Без всякой причины. А девушка ска-
зала:
  - Ну, беги. И если хочешь, прихо-
ди к нам в гости.
  Я сказал "спасибо" и побежал, ку-
да показала высокая девушка. И не
успел я нажать кнопку, как дверь
открылась, и на пороге стояла моя
мама! Она сказала:
  - Вечно тебя надо ждать!
  Я сказал:
  - Это ужасная история! Я промочил
ноги! Потому что я не могу найти
двери нашего дома. Я не знаю, где
наш подъезд, он похож на все
остальные, как капля воды на все
другие. И у Мишки такая же история!
Никто не может найти свой дом! Я
сегодня шестой... и есть хочу!
  И я рассказал маме про кривой нос
с макулатурой, и про рычащего вол-
кодава, и про высокую девушку и яб-
локо.
  - Надо устроить для тебя какую-
нибудь примету, - сказал папа,
- чтобы ты безошибочно узнавал свой
дом.
  Я обрадовался:
  - Папа! Я уже придумал! Повесь,
пожалуйста, на наш дом мамин порт-
рет! Я уже издалека буду знать, где
я живу!
  Мама рассмеялась и сказала:
  - Ну, не выдумывай!
  А папа сказал:
  - В конце концов, а почему бы и
нет? Вполне здоровая мысль!

--------


         ПОХИТИТЕЛЬ СОБАК
  Еще вот какая была история. Когда
я жил у дяди Володи на даче, неда-
леко от нас жил Борис Климентьевич,
худой такой дядька, веселый, с пал-
кой в руке и высокий, как забор.
  У него была собачка под названием
Чапка. Очень хорошая собачушка,
черная, мохнатая, морда кирпичом,
хвостик торчком. И я с ней очень
подружился.
  Вот один раз Борис Климентьевич
задумал идти купаться, а Чапку не
захотел с собой брать. Потому что
она уже один раз ходила с ним на
пляж и из этого вышла скандальная
история. В тот раз Чапка полезла в
воду, а в воде плавала одна тетень-
ка. Она плавала на автомобильной
камере, чтоб не утонуть. И она сра-
зу закричала на Чапку:
  - Пошла вон! Вот еще! Не хватало
собачью заразу напускать! - И стала
брызгать на Чапку: - Вон пошла,
вон!
  Чапке это не понравилось, и она
прямо на плаву хотела эту тетку
цапнуть, но до нее не достала, а
камеру все-таки ухватила своими
остренькими зубками. Один только
разик куснула, и камера зашипела и
выдохлась. А тетенька стала думать,
что она тонет, и она завизжала:
  - Тону, спасите!
  Весь пляж страшно перепугался. И
Борис Климентьевич кинулся ее спа-
сать. Там, где эта тетенька барах-
талась, ему река была по колено, а
тетеньке по плечи. Он ее спас, а
Чапку постегал прутиком - для виду,
конечно. И с тех пор перестал ее
брать на реку.
  И вот теперь он попросил меня по-
гулять во дворе с Чапкой, чтобы она
не увязалась за ним. И я вошел во
двор, и мы стали с Чапкой носиться
и кувыркаться, прыгать и колбасить-
ся, подскакивать, и вертеться, и
лаять, визжать, и смеяться, и ва-
ляться. А Борис Климентьевич спо-
койно ушел. И мы с Чапкой вдоволь
наигрались, а в это время мимо за-
бора шел Ванька Дыхов с удочкой.
  Он говорит:
  - Дениска, рыбу ловить!
  Я говорю:
  - Не могу, я Чапку стерегу.
  Он говорит:
  - Посади Чапку в дом. Захвати
свой бредень и догоняй.
  И пошел дальше. А я взял Чапку за
ошейник и тихонечко поволок по тра-
ве. Она легла, лапки кверху, и по-
ехала, как на салазках. Я открыл
дверь, втащил ее в коридор, дверь
прикрыл и пошел за бреднем. Когда я
опять вышел на дорогу, Ваньки уже
не было. Он скрылся за углом. Я по-
летел его догонять и вдруг возле
продовольственной палатки вижу: на
самой середине дороги сидит моя
Чапка, язык высунула и смотрит на
меня как ни в чем не бывало... Вот
так да! Это значит, я дверь плохо
прикрыл, или она еще как-то исхит-
рилась и, наверное, пробежала дво-
рами, а теперь сидит встречает! Ум-
на! Но ведь мне надо спешить. Там
Ванька уже, наверное, рыбу таскает,
а я тут с ней возись. Главное, я бы
взял ее с собой, но Борис Клименть-
евич может вернуться, и, если он ее
не застанет дома, он разволнуется,
бросится искать, и потом меня будут
ругать... Нет, так дело не пойдет!
Придется ее обратно волочить.
  Я схватил ее за ошейник и потащил
домой. На этот раз Чапка упиралась
в землю всеми четырьмя лапами. Она
волоклась за мной на своем животе
как лягушка. Я ее еле доволок до
дверей. Открыл узенькую щелку,
впихнул и дверь захлопнул крепко-
накрепко. Она там зарычала и залая-
ла, но я не стал ее утешать. Я обо-
шел весь дом, закрыл все окна и ка-
литку тоже. И хотя я очень устал от
возни с Чапкой, я все-таки припус-
тился бежать к реке. Я довольно
быстро бежал, и когда я уже порав-
нялся с трансформаторной будкой,
из-за нее выскочила... опять Чапка!
Я даже оторопел. Я просто не верил
своим глазам. Я подумал, что она
мне снится... Но тут Чапка стала
делать вид, что вот она меня сейчас
укусит за то, что я ее оставил до-
ма. Рычит и лает на меня! Ну, пого-
ди же, я тебе покажу! И я стал хва-
тать ее за ошейник, но она не дава-
лась, она увертывалась, хрипела,
отступала, отскакивала и все время
лаяла. Тогда я стал приманивать:
  - Чапочка, Чапочка, тю-тю-тю,
лохмушенька, на-на-на!
  Но она продолжала издеваться и не
давала себя поймать. Главное, мне
мешал мой бредень, у меня была не
та ловкость. И мы так долго скакали
вокруг будки. И вдруг я вспомнил,
что недавно видел в телевизоре кар-
тину "Тропою джунглей". Там показа-
но, как охотники ловят обезьян се-
тями. Я сразу сообразил, взял свой
бредень, как сачок, и хлоп! Накрыл
Чапку, как обезьянку. Она прямо
взвыла от злости, но я быстро заку-
тал ее как следует, перекинул бре-
день через плечо и, как настоящий
охотник, потащил ее домой через
весь поселок. Чапка висела у меня
за спиной в сетке, как в гамаке, и
только изредка подвывала. Но я уже
не обращал на нее никакого внима-
ния, а просто взял ее и вытряхнул в
окошко и припер его снаружи палкой.
Она сразу там залаяла и зарычала на
разные голоса, а я уже в третий раз
побежал за Ванькой. Это я так рас-
сказываю быстро, а на самом деле
времени прошло очень много. И вот у
самой реки я встретил Ваньку. Он
шел веселый, а в руке у него была
травинка, а на травинке нанизаны
две уклейки, большие, с чайную лож-
ку каждая. Я говорю:
  - Ого! А у тебя, я вижу, здорово
клевало!
  Ванька говорит:
  - Да, просто не успевал вытаски-
вать. Давай отнесем эту рыбу моей
маме на уху, а после обеда снова
пойдем. Может, и ты что-нибудь пой-
маешь.
  И так за разговором мы незаметно
дошли до дома Бориса Климентьевича.
А около его дома стояла небольшая
толпа. Там был дядька в полосатых
штанах, с животом, как подушка, и
еще там была тетенька тоже в штанах
и с голой спиной. Был еще мальчишка
в очках и еще кто-то. Они все раз-
махивали руками и что-то кричали. А
потом мальчишка в очках увидел меня
да как закричит:
  - Вот он, вот он сам, собственной
персоной!
  Тут все обернулись на нас, и
дядька в полосатых штанах завопил:
  - Какой? С рыбой или маленький?!
  Мальчишка в очках кричит:
  - Маленький! Хватайте его! Это
он!
  И они все кинулись ко мне. Я не-
множко испугался и быстро отбежал
от них, бросил бредень и влез на
забор. Это был высокий забор: меня
нипочем снизу не достать. Тетенька
с голой спиной подбежала к забору и
стала кричать нечеловеческим голо-
сом:
  - Отдай сейчас же Бобку! Куда ты
его девал, негодник?
  А дядька уткнулся животом в за-
бор, кулаками стучит:
  - А где моя Люська? Ты куда ее
увел? Признавайся!
  Я говорю:
  - Отойдите от забора. Я никакого
Бобку не знаю и Люську тоже. Я даже
с ними не знаком! Ванька, скажи им!
  Ванька кричит:
  - Что вы напали на ребенка? Я вот
сейчас как сбегаю за мамой, тогда
узнаете!
  Я кричу:
  - Ты беги поскорее, Ванька, а то
они меня растерзают!
  Ванька кричит:
  - Держись, не слезай с забора! -
И побежал.
  А дядька говорит:
  - Это соучастник, не иначе. Их
тут целая шайка! Эй, ты, на заборе,
отвечай сейчас же, где Люся?
  Я говорю:
  - Следите сами за своей дочень-
кой!
  - Ах, ты еще острить? Слезай сию
минуту, и пойдем в прокуратуру.
  Я говорю:
  - Ни за что не слезу!
  Тогда мальчишка в очках говорит:
  - Сейчас я его достану!
  И давай карабкаться на забор. Но
не умеет. Потому что не знает, где
гвоздь, где что, чтобы уцепиться. А
я на этот забор сто раз лазил. Да
еще я этого мальчишку пяткой отпи-
хиваю. И он, слава богу, срывается.
  - Стой, Павля, - говорит дядька,
- давай я тебя подсажу!
  И этот Павля стал карабкаться на
этого дядьку. И я опять испугался,
потому что Павля был здоровый па-
рень, наверное, учился уже в треть-
ем или в четвертом классе. И я по-
думал, что мне пришел конец, но тут
я вижу, бежит Борис Климентьевич, а
из переулка Ванькина мама и Ванька.
Они кричат:
  - Стойте! В чем дело?
  А дядька орет:
  - Ни в чем не дело! Просто этот
мальчишка ворует собак! Он у меня
собаку украл, Люсю.
  И тетенька в штанах добавляет:
  - И у меня украл, Бобку!
  Ванькина мама говорит:
  - Ни за что не поверю, хоть режь-
те.
  А мальчишка в очках вмешивается:
  - Я сам видел. Он нес нашу собаку
в сетке, за плечами! Я сидел на
чердаке и видел!
  Я говорю:
  - Не стыдно врать? Чапку я нес.
Она из дому удрала!
  Борис Климентьевич говорит:
  - Это довольно положительный
мальчик. С чего бы ему вдруг всту-
пить на стезю преступлений и начать
воровать собак? Пойдемте в дом,
разберемся! Иди, Денис, сюда!
  Он подошел к забору, и я прямо
перешел к нему на плечи, потому что
он был очень высокий, я уже гово-
рил.
  Тут все пошли во двор. Дядька
фыркал, тетенька в штанах ломала
пальцы, очкастый Павля шел за ними,
а я катился на Борисе Климентьеви-
че. Мы взошли на крыльцо, Борис
Климентьевич открыл дверь, и вдруг
оттуда выскочили три собаки! Три
Чапки! Совершенно одинаковые! Я по-
думал, что это у меня в глазах тро-
ится.
  Дядька кричит:
  - Люсечка!
  И одна Чапка кинулась и вскочила
ему прямо на живот!
  А тетенька в брюках и Павля во-
пят:
  - Бобик! Бобка!
  И рвут второго Чапку пополам: она
за передние ноги тянет к себе, а он
за задние - к себе! И только третья
собака стоит возле нас и вертиком
хвостит. То есть хвостиком вертит.
  Борис Климентьевич говорит:
  - Вот ты с какой стороны раскрыл-
ся? Я этого не ожидал. Ты зачем на-
пихал полный дом чужих собак?
  Я сказал:
  - Я думал, что они Чапки! Ведь
как похожи! Одно лицо. Прямо выли-
тые собачьи близнецы.
  И я все рассказал по порядку. Тут
все стали хохотать, а когда успоко-
ились, Борис Климентьевич сказал:
  - Конечно, не удивительно, что ты
обознался. Скоч-терьеры очень похо-
жи друг на друга, настолько, что
трудно бывает различить. Вот и се-
годня, по совести говоря, не мы,
люди, узнали своих собак, а собаки
узнали нас. Так что ты ни в чем не
виноват. Но все равно знай, что с
этих пор я буду называть тебя Похи-
титель собак.
  ...И правда, он так меня называ-
ет...

--------


         "ГДЕ ЭТО ВИДАНО,
        ГДЕ ЭТО СЛЫХАНО..."
  На переменке подбежала ко мне на-
ша октябрятская вожатая Люся и го-
ворит:
  - Дениска, а ты сможешь выступить
в концерте? Мы решили организовать
двух малышей, чтобы они были сати-
рики. Хочешь?
  Я говорю:
  - Я все хочу! Только ты объясни:
что такое сатирики.
  Люся говорит:
  - Видишь ли, у нас есть разные
неполадки... Ну, например, двоечни-
ки или лентяи, их надо прохватить.
Понял? Надо про них выступить, что-
бы все смеялись, это на них подей-
ствует отрезвляюще.
  Я говорю:
  - Они не пьяные, они просто лен-
тяи.
  - Это так говорится: "отрезвля-
юще", - засмеялась Люся. - А на са-
мом деле просто эти ребята призаду-
маются, им станет неловко, и они
исправятся. Понял? Ну, в общем, не
тяни: хочешь - соглашайся, не хо-
чешь - отказывайся!
  Я сказал:
  - Ладно уж, давай!
  Тогда Люся спросила:
  - А у тебя есть партнер?
  - Нету.
  Люся удивилась:
  - Как же ты без товарища живешь?
  - Товарищ у меня есть, Мишка. А
партнера нету.
  Люся снова улыбнулась:
  - Это почти одно и то же. А он
музыкальный, Мишка твой?
  - Нет, обыкновенный.
  - Петь умеет?
  - Очень тихо. Но я научу его петь
громче, не беспокойся.
  Тут Люся обрадовалась:
  - После уроков притащи его в ма-
лый зал, там будет репетиция!
  И я со всех ног пустился искать
Мишку. Он стоял в буфете и ел сар-
дельку.
  - Мишка, хочешь быть сатириком?
  А он сказал:
  - Погоди, дай поесть.
  Я стоял и смотрел, как он ест.
Сам маленький, а сарделька толще
его шеи. Он держал эту сардельку
руками и ел прямо целой, не разре-
зая, и шкурка трещала и лопалась,
когда он ее кусал, и оттуда брызгал
горячий пахучий сок.
  И я не выдержал и сказал тете Ка-
те:
  - Дайте мне, пожалуйста, тоже
сардельку, поскорее!
  И тетя Катя сразу протянула мне
мисочку. И я очень торопился, чтобы
Мишка без меня не успел съесть свою
сардельку: мне одному не было бы
так вкусно. И вот я тоже взял свою
сардельку руками и тоже, не чистя,
стал грызть ее, и из нее брызгал
горячий пахучий сок. И мы с Мишкой
так грызли на пару, и обжигались, и
смотрели друг на дружку, и улыба-
лись.
  А потом я ему рассказал, что мы
будем сатирики, и он согласился, и
мы еле досидели до конца уроков, а
потом побежали в малый зал на репе-
тицию.
  Там уже сидела наша вожатая Люся,
и с ней был один парнишка, прибли-
зительно из четвертого, очень не-
красивый, с маленькими ушами и
большущими глазами.
  Люся сказала:
  - Вот и они! Познакомьтесь, это
наш школьный поэт Андрей Шестаков.
  Мы сказали:
  - ЗдОрово!
  И отвернулись, чтобы он не зада-
вался.
  А поэт сказал Люсе:
  - Это что, исполнители, что ли?
  - Да.
  Он сказал:
  - Неужели ничего не было покруп-
ней?
  Люся сказала:
  - Как раз то, что требуется!
  Но тут пришел наш учитель пения
Борис Сергеевич. Он сразу подошел к
роялю:
  - Нуте-с, начинаем! Где стихи?
  Андрюшка вынул из кармана какой-
то листок и сказал:
  - Вот. Я взял размер и припев у
Маршака, из сказки об ослике, де-
душке и внуке: "Где это видано, где
это слыхано..."
  Борис Сергеевич кивнул:
  - Читай вслух!
  Андрюшка стал читать:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год.
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   Папа решает, а Вася сдает?!
  Мы с Мишкой так и прыснули. Ко-
нечно, ребята довольно часто просят
родителей решить за них задачу, а
потом показывают учительнице, как
будто это они такие герои. А у дос-
ки ни бум-бум - двойка! Дело из-
вестное. Ай да Андрюшка, здОрово
прохватил!
  А Андрюшка читает дальше, так ти-
хо и серьезно:
   Мелом расчерчен асфальт
                на квадратики,
   Манечка с Танечкой прыгают тут.
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   В "классы" играют, а в класс
                не идут?!
  Опять здОрово. Нам очень понрави-
лось! Этот Андрюшка просто настоя-
щий молодец, вроде Пушкина!
  Борис Сергеевич сказал:
  - Ничего, неплохо! А музыка будет
самая простая, вот что-нибудь в
этом роде. - И он взял Андрюшкины
стихи и, тихонько наигрывая, пропел
их все подряд.
  Получилось очень ловко, мы даже
захлопали в ладоши.
  А Борис Сергеевич сказал:
  - Нуте-с, кто же наши исполните-
ли?
  А Люся показала на нас с Мишкой:
  - Вот!
  - Ну что ж, - сказал Борис Серге-
евич, - у Миши хороший слух...
Правда, Дениска поет не очень-то
верно.
  Я сказал:
  - Зато громко.
  И мы начали повторять эти стихи
под музыку и повторили их, наверно,
раз пятьдесят или тысячу, и я очень
громко орал, и все меня успокаивали
и делали замечания:
  - Ты не волнуйся! Ты тише! Спо-
койней! Не надо так громко!
  Особенно горячился Андрюшка. Он
меня совсем затормошил. Но я пел
только громко, я не хотел петь по-
тише, потому что настоящее пение -
это именно когда громко!
  ...И вот однажды, когда я пришел
в школу, я увидел в раздевалке объ-
явление:
             ВНИМАНИЕ!
    Сегодня на большой перемене
в малом зале состоится выступление
         летучего патруля
     "Пионерского Сатирикона"!
      Исполняет дуэт малышей!
           На злобу дня!
          Приходите все!
  И во мне сразу что-то екнуло. Я
побежал в класс. Там сидел Мишка и
смотрел в окно.
  Я сказал:
  - Ну, сегодня выступаем!
  А Мишка вдруг промямлил:
  - Неохота мне выступать...
  Я прямо оторопел. Как - неохота?
Вот так раз! Ведь мы же репетирова-
ли? А как же Люся и Борис Серге-
евич? Андрюшка? А все ребята, ведь
они читали афишу и прибегут как
один? Я сказал:
  - Ты что, с ума сошел, что ли?
Людей подводить?
  А Мишка так жалобно:
  - У меня, кажется, живот болит.
  Я говорю:
  - Это со страху. У меня тоже бо-
лит, но я ведь не отказываюсь!
  Но Мишка все равно был какой-то
задумчивый. На большой перемене все
ребята кинулись в малый зал, а мы с
Мишкой еле плелись позади, потому
что у меня тоже совершенно пропало
настроение выступать. Но в это вре-
мя нам навстречу выбежала Люся, она
крепко схватила нас за руки и пово-
локла за собой, но у меня ноги были
мягкие, как у куклы, и заплетались.
Это я, наверно, от Мишки заразился.
  В зале было огорожено место около
рояля, а вокруг столпились ребята
из всех классов, и няни, и учитель-
ницы.
  Мы с Мишкой встали около рояля.
  Борис Сергеевич был уже на месте,
и Люся объявила дикторским голосом:
  - Начинаем выступление "Пионер-
ского Сатирикона" на злободневные
темы. Текст Андрея Шестакова, ис-
полняют всемирно известные сатирики
Миша и Денис! Попросим!
  И мы с Мишкой вышли немножко впе-
ред. Мишка был белый как стена. А я
ничего, только во рту было сухо и
шершаво, как будто там лежал наж-
дак.
  Борис Сергеевич заиграл. Начинать
нужно было Мишке, потому что он пел
первые две строчки, а я должен был
петь вторые две строчки. Вот Борис
Сергеевич заиграл, а Мишка выкинул
в сторону левую руку, как его на-
учила Люся, и хотел было запеть, но
опоздал, и, пока он собирался, на-
ступила уже моя очередь, так выхо-
дило по музыке. Но я не стал петь,
раз Мишка опоздал. С какой стати!
  Мишка тогда опустил руку на мес-
то. А Борис Сергеевич громко и раз-
дельно начал снова.
  Он ударил, как и следовало, по
клавишам три раза, а на четвертый
Мишка опять откинул левую руку и
наконец запел:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год.
  Я сразу подхватил и прокричал:
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   Папа решает, а Вася сдает?!
  Все, кто был в зале, рассмеялись,
и у меня от этого стало легче на
душе. А Борис Сергеевич поехал
дальше. Он снова три раза ударил по
клавишам, а на четвертый Мишка ак-
куратно выкинул левую руку в сторо-
ну и ни с того ни с сего запел сна-
чала:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год.
  Я сразу понял, что он сбился! Но
раз такое дело, я решил допеть до
конца, а там видно будет. Взял и
допел:
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   Папа решает, а Вася сдает?!
  Слава богу, в зале было тихо -
все, видно, тоже поняли, что Мишка
сбился, и подумали: "Ну что ж, бы-
вает, пусть дальше поет".
  А музыка в это время бежала все
дальше и дальше. Но Мишка был ка-
кой-то зеленоватый.
  И когда музыка дошла до места, он
снова вымахнул левую руку и, как
пластинка, которую "заело", завел в
третий раз:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год...
  Мне ужасно захотелось стукнуть
его по затылку чем-нибудь тяжелым,
и я заорал со страшной злостью:
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   Папа решает, а Вася сдает?!
Мишка, ты, видно, совсем рехнулся!
Ты что в третий раз одно и то же
затягиваешь? Давай про девчонок!
  А Мишка так нахально:
  - Без тебя знаю! - И вежливо го-
ворит Борису Сергеевичу: - Пожа-
луйста, Борис Сергеевич, дальше!
  Борис Сергеевич заиграл, а Мишка
вдруг осмелел, опять выставил свою
левую руку и на четвертом ударе за-
голосил как ни в чем не бывало:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год...
  Тут все в зале прямо завизжали от
смеха, и я увидел в толпе, какое
несчастное лицо у Андрюшки, и еще
увидел, что Люся, вся красная и
растрепанная, пробивается к нам
сквозь толпу. А Мишка стоит с от-
крытым ртом, как будто сам на себя
удивляется. Ну, а я, пока суд да
дело, докрикиваю:
   Где это видано, где это
                слыхано, -
   Папа решает, а Вася сдает?!
  Тут уж началось что-то ужасное.
Все хохотали как зарезанные, а Миш-
ка из зеленого стал фиолетовым. На-
ша Люся схватила его за руку и ута-
щила к себе. Она кричала:
  - Дениска, пой один! Не подво-
ди!.. Музыка! И!..
  А я стоял у рояля и решил не под-
вести. Я почувствовал, что мне ста-
ло все равно, и, когда дошла музы-
ка, я почему-то вдруг тоже выкинул
в сторону левую руку и совершенно
неожиданно завопил:
   Папа у Васи силен в математике,
   Учится папа за Васю весь год...
  Я даже плохо помню, что было
дальше. Было похоже на землетрясе-
ние. И я думал, что вот сейчас про-
валюсь совсем под землю, а вокруг
все просто падали от смеха - и ня-
ни, и учителя, все, все...
  Я даже удивляюсь, что я не умер
от этой проклятой песни.
  Я наверно бы умер, если бы в это
время не зазвонил звонок...
  Не буду я больше сатириком!

--------


          КУРИНЫЙ БУЛЬОН
  Мама принесла из магазина курицу,
большую, синеватую, с длинными
костлявыми ногами. На голове у ку-
рицы был большой красный гребешок.
Мама повесила ее за окно и сказала:
  - Если папа придет раньше, пусть
сварит. Передашь?
  Я сказал:
  - С удовольствием!
  И мама ушла в институт. А я до-
стал акварельные краски и стал ри-
совать. Я хотел нарисовать белочку,
как она прыгает в лесу по деревьям,
и у меня сначала здорово выходило,
но потом я посмотрел и увидел, что
получилась вовсе не белочка, а ка-
кой-то дядька, похожий на Мойдоды-
ра. Белкин хвост получился как его
нос, а ветки на дереве как волосы,
уши и шапка... Я очень удивился,
как могло так получиться, и, когда
пришел папа, я сказал:
  - Угадай, папа, что я нарисовал?
  Он посмотрел и задумался:
  - Пожар?
  - Ты что, папа? Ты посмотри хоро-
шенько!
  Тогда папа посмотрел как следует
и сказал:
  - Ах, извини, это, наверное, фут-
бол...
  Я сказал:
  - Ты какой-то невнимательный! Ты,
наверно, устал?
  А он:
  - Да нет, просто есть хочется. Не
знаешь, что на обед?
  Я сказал:
  - Вон, за окном курица висит.
Свари и съешь!
  Папа отцепил курицу от форточки и
положил ее на стол.
  - Легко сказать, свари! Сварить
можно. Сварить - это ерунда. Во-
прос, в каком виде нам ее съесть?
Из курицы можно приготовить не
меньше сотни чудесных питательных
блюд. Можно, например, сделать
простые куриные котлетки, а можно
закатить министерский шницель - с
виноградом! Я про это читал! Можно
сделать такую котлету на косточке -
называется "киевская" - пальчики
оближешь. Можно сварить курицу с
лапшой, а можно придавить ее утю-
гом, облить чесноком и получится,
как в Грузии, "цыпленок табака".
Можно, наконец...
  Но я его перебил. Я сказал:
  - Ты, папа, свари что-нибудь
простое, без утюгов. Что-нибудь,
понимаешь, самое быстрое!
  Папа сразу согласился:
  - Верно, сынок! Нам что важно?
Поесть побыстрей! Это ты ухватил
самую суть. Что же можно сварить
побыстрей? Ответ простой и ясный:
бульон!
  Папа даже руки потер.
  Я спросил:
  - А ты бульон умеешь?
  Но папа только засмеялся.
  - А чего тут уметь? - У него даже
заблестели глаза. - Бульон - это
проще пареной репы: положи в воду и
жди, когда сварится, вот и вся пре-
мудрость. Решено! Мы варим бульон,
и очень скоро у нас будет обед из
двух блюд: на первое - бульон с
хлебом, на второе - курица вареная,
горячая, дымящаяся. Ну-ка брось
свою репинскую кисть и давай помо-
гай!
  Я сказал:
  - А что я должен делать?
  - Вот погляди! Видишь, на курице
какие-то волоски. Ты их состриги,
потому что я не люблю бульон лохма-
тый. Ты состриги эти волоски, а я
пока пойду на кухню и поставлю воду
кипятить!
  И он пошел на кухню. А я взял ма-
мины ножницы и стал подстригать на
курице волоски по одному. Сначала я
думал, что их будет немного, но по-
том пригляделся и увидел, что очень
много, даже чересчур. И я стал их
состригать, и старался быстро
стричь, как в парикмахерской, и по-
щелкивал ножницами по воздуху, ко-
гда переходил от волоска к волоску.
  Папа вошел в комнату, поглядел на
меня и сказал:
  - С боков больше снимай, а то по-
лучится под бокс!
  Я сказал:
  - Не очень-то быстро выстригает-
ся...
  Но тут папа вдруг как хлопнет се-
бя по лбу:
  - Господи! Ну и бестолковые же мы
с тобой, Дениска! И как это я поза-
был! Кончай стрижку! Ее нужно опа-
лить на огне! Понимаешь? Так все
делают. Мы ее на огне подпалим, и
все волоски сгорят, и не надо будет
ни стрижки, ни бритья. За мной!
  И он схватил курицу и побежал с
нею на кухню. А я за ним. Мы зажгли
новую горелку, потому что на одной
уже стояла кастрюля с водой, и ста-
ли обжигать курицу на огне. Она
здорово горела и пахла на всю квар-
тиру паленой шерстью. Папа повора-
чивал ее с боку на бок и приговари-
вал:
  - Сейчас, сейчас! Ох и хорошая
курочка! Сейчас она у нас вся обго-
рит и станет чистенькая и белень-
кая...
  Но курица, наоборот, становилась
какая-то черненькая, вся какая-то
обугленная, и папа наконец погасил
газ.
  Он сказал:
  - По-моему, она как-то неожиданно
прокоптилась. Ты любишь копченую
курицу?
  Я сказал:
  - Нет. Это она не прокоптилась,
просто она вся в саже. Давай-ка,
папа, я ее вымою.
  Он прямо обрадовался.
  - Ты молодец! - сказал он. - Ты
сообразительный. Это у тебя хорошая
наследственность. Ты весь в меня.
Ну-ка, дружок, возьми эту трубочис-
товую курицу и вымой ее хорошенько
под краном, а то я уже устал от
этой возни.
  И он уселся на табурет.
  А я сказал:
  - Сейчас, я ее мигом!
  И я подошел к раковине и пустил
воду, подставил под нее нашу курицу
и стал тереть ее правой рукой изо
всех сил. Курица была очень горячая
и жутко грязная, и я сразу запачкал
свои руки до самых локтей. Папа по-
качивался на табурете.
  - Вот, - сказал я, - что ты, па-
па, с ней наделал. Совершенно не
отстирывается. Сажи очень много.
  - Пустяки, - сказал папа, - сажа
только сверху. Не может же она вся
состоять из сажи? Подожди-ка!
  И папа пошел в ванную и принес
мне оттуда большой кусок землянич-
ного мыла.
  - На, - сказал он, - мой как сле-
дует! Намыливай!
  И я стал намыливать эту несчаст-
ную курицу. У нее стал какой-то
совсем уже дохловатый вид. Я до-
вольно здорово ее намылил, но она
очень плохо отмыливалась, с нее
стекала грязь, стекала уже, навер-
но, с полчаса, но чище она не ста-
новилась.
  Я сказал:
  - Этот проклятый петух только
размазывается от мыла.
  Тогда папа сказал:
  - Вот щетка! Возьми-ка, потри ее
хорошенько! Сначала спинку, а уж
потом все остальное.
  Я стал тереть. Я тер изо всех
сил, в некоторых местах даже проти-
рал кожу. Но мне все равно было
очень трудно, потому что курица
вдруг словно оживела и начала вер-
теться у меня в руках, скользить и
каждую секунду норовила выскочить.
А папа все не сходил со своей табу-
ретки и все командовал:
  - Крепче три! Ловчее! Держи за
крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, со-
всем не умеешь мыть курицу.
  Я тогда сказал:
  - Пап, ты попробуй сам!
  И я протянул ему курицу. Но он не
успел ее взять, как вдруг она вы-
прыгнула у меня из рук и ускакала
под самый дальний шкафчик. Но папа
не растерялся. Он сказал:
  - Подай швабру!
  И когда я подал, папа стал шваб-
рой выгребать ее из-под шкафа. Он
сначала оттуда выгреб старую мыше-
ловку, потом моего прошлогоднего
оловянного солдатика, и я ужасно
обрадовался, ведь я думал, что со-
всем потерял его, а он тут как тут,
мой дорогой.
  Потом папа вытащил, наконец, ку-
рицу. Она была вся в пыли. А папа
был весь красный. Но он ухватил ее
за лапку и поволок опять под кран.
Он сказал:
  - Ну, теперь держись, Синяя пти-
ца.
  И он довольно чисто ее прополос-
кал и положил в кастрюлю. В это
время пришла мама. Она сказала:
  - Что тут у вас за разгром?
  А папа вздохнул и сказал:
  - Курицу варим.
  Мама сказала:
  - Давно?
  - Только сейчас окунули, - сказал
папа.
  Мама сняла с кастрюльки крышку.
  - Солили? - спросила она.
  - Потом, - сказал папа, - когда
сварится.
  Но мама понюхала кастрюльку.
  - Потрошили? - сказала она.
  - Потом, - сказал папа, - когда
сварится.
  Мама вздохнула и вынула курицу из
кастрюльки. Она сказала:
  - Дениска, принеси мне фартук,
пожалуйста. Придется все за вас до-
делывать, горе-повара.
  А я побежал в комнату, взял фар-
тук и захватил со стола свою кар-
тинку. Я отдал маме фартук и спро-
сил ее:
  - Ну-ка, что я нарисовал? Угадай,
мама!
  Мама посмотрела и сказала:
  - Швейная машинка? Да?

--------


               ...БЫ
  Один раз я сидел, сидел и ни с
того ни с сего вдруг такое надумал,
что даже сам удивился. Я надумал,
что вот как хорошо было бы, если бы
все вокруг на свете было устроено
наоборот. Ну вот, например, чтобы
дети были во всех делах главные и
взрослые должны были бы их во всем,
во всем слушаться. В общем, чтобы
взрослые были как дети, а дети как
взрослые. Вот это было бы замеча-
тельно, очень было бы интересно.
  Во-первых, я представляю себе,
как бы маме "понравилась" такая ис-
тория, что я хожу и командую ею как
хочу, да и папе небось тоже бы
"понравилось", а о бабушке и гово-
рить нечего. Что и говорить, я все
бы им припомнил! Например, вот мама
сидела бы за обедом, а я бы ей ска-
зал:
  "Ты почему это завела моду без
хлеба есть? Вот еще новости! Ты
погляди на себя в зеркало, на кого
ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сей-
час же, тебе говорят! - И она бы
стала есть, опустив голову, а я бы
только подавал команды: - Быстрее!
Не держи за щекой! Опять задума-
лась? Все решаешь мировые проблемы?
Жуй как следует! И не раскачивайся
на стуле!"
  И тут вошел бы папа после работы,
и не успел бы он даже раздеться, а
я бы уже закричал:
  "Ага, явился! Вечно тебя надо
ждать! Мой руки сейчас же! Как сле-
дует, как следует мой, нечего грязь
размазывать. После тебя на полотен-
це страшно смотреть. Щеткой три и
не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти!
Это ужас, а не ногти. Это просто
когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни
с каким мясом я не режу, а стригу
очень осторожно. Не хлюпай носом,
ты не девчонка... Вот так. Теперь
садись к столу".
  Он бы сел и потихоньку сказал ма-
ме:
  "Ну как поживаешь?"
  А она бы сказала тоже тихонько:
  "Ничего, спасибо!"
  А я бы немедленно:
  "Разговорчики за столом! Когда я
ем, то глух и нем! Запомните это на
всю жизнь. Золотое правило! Папа!
Положи сейчас же газету, наказание
ты мое!"
  И они сидели бы у меня как шелко-
вые, а уж когда бы пришла бабушка,
я бы прищурился, всплеснул руками и
заголосил:
  "Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на
нашу бабуленьку! Каков вид! Грудь
распахнута, шапка на затылке! Щеки
красные, вся шея мокрая! Хороша,
нечего сказать. Признавайся, опять
в хоккей гоняла! А это что за гряз-
ная палка? Ты зачем ее в дом приво-
локла? Что? Это клюшка! Убери ее
сейчас же с моих глаз - на черный
ход!"
  Тут я бы прошелся по комнате и
сказал бы им всем троим:
  "После обеда все садитесь за уро-
ки, а я в кино пойду!"
  Конечно, они бы сейчас же заныли
и захныкали:
  "И мы с тобой! И мы тоже хотим в
кино!"
  А я бы им:
  "Нечего, нечего! Вчера ходили на
день рождения, в воскресенье я вас
в цирк водил! Ишь! Понравилось раз-
влекаться каждый день. Дома сидите!
Нате вам вот тридцать копеек на мо-
роженое, и все!"
  Тогда бы бабушка взмолилась:
  "Возьми хоть меня-то! Ведь каждый
ребенок может провести с собой од-
ного взрослого бесплатно!"
  Но я бы увильнул, я сказал бы:
  "А на эту картину людям после се-
мидесяти лет вход воспрещен. Сиди
дома, гулена!"
  И я бы прошелся мимо них, нарочно
громко постукивая каблуками, как
будто я не замечаю, что у них у
всех глаза мокрые, и я бы стал оде-
ваться, и долго вертелся бы перед
зеркалом, и напевал бы, и они от
этого еще хуже бы мучились, а я бы
приоткрыл дверь на лестницу и ска-
зал бы...
  Но я не успел придумать, что бы я
сказал, потому что в это время во-
шла мама, самая настоящая, живая, и
сказала:
  - Ты еще сидишь? Ешь сейчас же,
посмотри, на кого ты похож? Вылитый
Кощей!

--------


         АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК
  Я пришел со двора после футбола
усталый и грязный как не знаю кто.
Мне было весело, потому что мы вы-
играли у дома номер пять со счетом
44/37. В ванной, слава богу,
никого не было. Я быстро сполоснул
руки, побежал в комнату и сел за
стол. Я сказал:
  - Я, мама, сейчас быка съесть мо-
гу.
  Она улыбнулась.
  - Живого быка? - сказала она.
  - Ага, - сказал я, - живого, с
копытами и ноздрями!
  Мама сейчас же вышла и через се-
кунду вернулась с тарелкой в руках.
Тарелка так славно дымилась, и я
сразу догадался, что в ней рассоль-
ник. Мама поставила тарелку передо
мной.
  - Ешь! - сказала мама.
  Но это была лапша. Молочная. Вся
в пенках. Это почти то же самое,
что манная каша. В каше обязательно
комки, а в лапше обязательно пенки.
Я просто умираю, как только вижу
пенки, не то чтобы есть. Я сказал:
  - Я не буду лапшу!
  Мама сказала:
  - Безо всяких разговоров!
  - Там пенки!
  Мама сказала:
  - Ты меня вгонишь в гроб! Какие
пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый
Кощей!
  Я сказал:
  - Лучше убей меня!
  Но мама вся прямо покраснела и
хлопнула ладонью по столу:
  - Это ты меня убиваешь!
  И тут вошел папа. Он посмотрел на
нас и спросил:
  - О чем тут диспут? О чем такой
жаркий спор?
  Мама сказала:
  - Полюбуйся! Не хочет есть. Парню
скоро одиннадцать лет, а он, как
девочка, капризничает.
  Мне скоро девять. Но мама всегда
говорит, что мне скоро одиннадцать.
Когда мне было восемь лет, она го-
ворила, что мне скоро десять.
  Папа сказал:
  - А почему не хочет? Что, суп
пригорел или пересолен?
  Я сказал:
  - Это лапша, а в ней пенки...
  Папа покачал головой:
  - Ах вот оно что! Его высокобла-
городие фон барон Кутькин-Путькин
не хочет есть молочную лапшу! Ему,
наверно, надо подать марципаны на
серебряном подносе!
  Я засмеялся, потому что я люблю,
когда папа шутит.
  - Это что такое - марципаны?
  - Я не знаю, - сказал папа, - на-
верно, что-нибудь сладенькое и пах-
нет одеколоном. Специально для фон
барона Кутькина-Путькина!.. А ну
давай ешь лапшу!
  - Да ведь пенки же!
  - Заелся ты, братец, вот что! -
сказал папа и обернулся к маме.
- Возьми у него лапшу, - сказал он,
- а то мне просто противно! Кашу он
не хочет, лапшу он не может!.. Кап-
ризы какие! Терпеть не могу!..
  Он сел на стул и стал смотреть на
меня. Лицо у него было такое, как
будто я ему чужой. Он ничего не го-
ворил, а только вот так смотрел -
по-чужому. И я сразу перестал улы-
баться - я понял, что шутки уже
кончились. А папа долго так молчал,
и мы все так молчали, а потом он
сказал, и как будто не мне и не ма-
ме, а так кому-то, кто его друг:
  - Нет, я, наверно, никогда не за-
буду эту ужасную осень, - сказал
папа, - как невесело, неуютно тогда
было в Москве... Война, фашисты
рвутся к городу. Холодно, голодно,
взрослые все ходят нахмуренные, ра-
дио слушают ежечасно... Ну, все по-
нятно, не правда ли? Мне тогда лет
одиннадцать-двенадцать было, и,
главное, я тогда очень быстро рос,
тянулся кверху, и мне все время
ужасно есть хотелось. Мне совершен-
но не хватало еды. Я всегда просил
хлеба у родителей, но у них не было
лишнего, и они мне отдавали свой, а
мне и этого не хватало. И я ложился
спать голодный, и во сне я видел
хлеб. Да что... У всех так было.
История известная. Писано-переписа-
но, читано-перечитано...
  И вот однажды иду я по маленькому
переулку, недалеко от нашего дома,
и вдруг вижу - стоит здоровенный
грузовик, доверху заваленный арбу-
зами. Я даже не знаю, как они в
Москву попали. Какие-то заблудшие
арбузы. Наверно, их привезли, чтобы
по карточкам выдавать. И наверху в
машине стоит дядька, худой такой,
небритый и беззубый, что ли, - рот
у него очень втянулся. И вот он бе-
рет арбуз и кидает его своему това-
рищу, а тот - продавщице в белом, а
та - еще кому-то четвертому... И у
них это ловко так цепочкой получа-
ется: арбуз катится по конвейеру от
машины до магазина. А если со сто-
роны посмотреть - играют люди в зе-
лено-полосатые мячики, и это очень
интересная игра. Я долго так стоял
и на них смотрел, и дядька, который
очень худой, тоже на меня смотрел и
все улыбался мне своим беззубым
ртом, славный человек. Но потом я
устал стоять и уже хотел было идти
домой, как вдруг кто-то в их цепоч-
ке ошибся, загляделся, что ли, или
просто промахнулся, и пожалуйте -
тррах!.. Тяжеленный арбузище вдруг
упал на мостовую. Прямо рядом со
мной. Он треснул как-то криво,
вкось, и была видна белоснежная
тонкая корка, а за нею такая багро-
вая, красная мякоть с сахарными
прожилками и косо поставленными
косточками, как будто лукавые глаз-
ки арбуза смотрели на меня и улыба-
лись из середки. И вот тут, когда я
увидел эту чудесную мякоть и брызги
арбузного сока и когда я почуял
этот запах, такой свежий и сильный,
только тут я понял, как мне хочется
есть. Но я отвернулся и пошел до-
мой. И не успел я отойти, вдруг
слышу - зовут:
  "Мальчик, мальчик!"
  Я оглянулся, а ко мне бежит этот
мой рабочий, который беззубый, и у
него в руках разбитый арбуз. Он го-
ворит:
  "На-ка, милый, арбуз-то, тащи,
дома поешь!"
  И я не успел оглянуться, а он уже
сунул мне арбуз и бежит на свое
место, дальше разгружать. И я обнял
арбуз и еле доволок его до дому, и
позвал своего дружка Вальку, и мы с
ним оба слопали этот громадный ар-
буз. Ах, что это была за вкуснота!
Передать нельзя! Мы с Валькой отре-
зали большущие кусищи, во всю шири-
ну арбуза, и когда кусали, то края
арбузных ломтей задевали нас за
уши, и уши у нас были мокрые, и с
них капал розовый арбузный сок. И
животы у нас с Валькой надулись и
тоже стали похожи на арбузы. Если
по такому животу щелкнуть пальцем,
звон пойдет знаешь какой! Как от
барабана. И об одном только мы жа-
лели, что у нас нет хлеба, а то бы
мы еще лучше наелись. Да...
  Папа отвернулся и стал смотреть в
окно.
  - А потом еще хуже - завернула
осень, - сказал он, - стало совсем
холодно, с неба сыпал зимний, сухой
и меленький снег, и его тут же сду-
вало сухим и острым ветром. И еды у
нас стало совсем мало, и фашисты
все шли и шли к Москве, и я все
время был голодный. И теперь мне
снился не только хлеб. Мне еще сни-
лись и арбузы. И однажды утром я
увидел, что у меня совсем уже нет
живота, он просто как будто прилип
к позвоночнику, и я прямо уже ни о
чем не мог думать, кроме еды. И я
позвал Вальку и сказал ему:
  "Пойдем, Валька, сходим в тот ар-
бузный переулок, может быть, там
опять арбузы разгружают, и, может
быть, опять один упадет, и, может
быть, нам его опять подарят".
  И мы закутались с ним в какие-то
бабушкины платки, потому что холо-
дюга был страшный, и пошли в арбуз-
ный переулок. На улице был серый
день, людей было мало, и в Москве
тихо было, не то что сейчас. В ар-
бузном переулке и вовсе никого не
было, и мы стали против магазинных
дверей и ждем, когда же придет гру-
зовик с арбузами. И уже стало со-
всем темнеть, а он все не приезжал.
Я сказал:
  "Наверно, завтра приедет..."
  "Да, - сказал Валька, - наверно,
завтра".
  И мы пошли с ним домой. А назавт-
ра снова пошли в переулок, и снова
напрасно. И мы каждый день так хо-
дили и ждали, но грузовик не при-
ехал...
  Папа замолчал. Он смотрел в окно,
и глаза у него были такие, как буд-
то он видит что-то такое, чего ни
я, ни мама не видим. Мама подошла к
нему, но папа сразу встал и вышел
из комнаты. Мама пошла за ним. А я
остался один. Я сидел и тоже смот-
рел в окно, куда смотрел папа, и
мне показалось, что я прямо вот ви-
жу папу и его товарища, как они
дрогнут и ждут. Ветер по ним бьет,
и снег тоже, а они дрогнут и ждут,
и ждут, и ждут... И мне от этого
просто жутко сделалось, и я прямо
вцепился в свою тарелку и быстро,
ложка за ложкой, выхлебал ее всю, и
наклонил потом к себе, и выпил
остатки, и хлебом обтер донышко, и
ложку облизал.

--------


           СЛОН И РАДИО
  Есть на свете такие маленькие ра-
диоприемнички, они поменьше настоя-
щих, величиной с папиросную короб-
ку. И антенна у них выдвигается.
Ох, сильно дают, на весь квартал
слышно! Замечательная вещь! Эту
вещь моему папе друг подарил. При-
емник называется транзисторным. В
тот вечер, когда нам его подарили,
мы все время слушали передачи. Я с
ним здорово научился управляться и
антенну то убирал, то выпускал, и
все колесики вертел, и музыка зву-
чала непрерывно и громко, потому
что я к этому делу способный, чего
уж там говорить.
  А в воскресенье утром была про-
зрачная погода, солнышко светило
вовсю, и папа сказал прямо с утра:
  - Давай ешь побыстрее, и махнем с
тобой в зоопарк. Давно что-то не
были, одичали совсем.
  От этих слов мне и вовсе весело
стало жить, и я быстро собрался.
Ах, люблю я ходить в зоопарк, люблю
смотреть на маленькую ламочку и
представлять, что ее можно взять на
руки и гладить! И у нее по-сума-
сшедшему стучит сердце, и она
взбрыкивает стройными, ловкими нож-
ками. И кажется, что сейчас больно
ударит. Но ничего, дело как-то об-
ходится.
  Или тигренок. Тоже хорошо бы
взять на руки! А он смотрит на тебя
ужаснувшимися глазами. Душа в пятки
ушла. Боится, дурачок, наверное,
думает: вот, мол, мой смертный час
пришел.
  А еще хорошо в зоопарке стоять
перед загоном зубробизона и думать
про него, что это ожившая гора, на
которой высечено лицо задумчивого
старика, а ты стоишь перед этой го-
рой и весишь всего-то двадцать пять
кило и рост только девяносто восемь
сантиметров. И пока мы шли, я всю
дорогу думал разные разности про
зоологический сад и шел смирно, не
скакал, потому что в руках у меня
был транзисторный радиоприемник, в
нем журчала музыка. Я переводил его
с одной станции на другую, и на-
строение у меня было самое распре-
красное. А когда мы пришли, папа
сказал: "К слону", - потому что
слон был у папы самый любимый во
всем зоопарке. Папа всегда ходил к
нему первому, как к царю. Поздоро-
вается со слоном, а уж потом от-
правляется куда глаза глядят. И на
этот раз мы поступили так же. Слон
стоял, как войдешь, с правой сторо-
ны, в отдельном уголке, на пригор-
ке; уже издалека было видно его
громадное тело, похожее на афри-
канскую хижину, стоящую на четырех
подпорках.
  Огромная толпа народа стояла у
его загородки и любовалась слоном.
Было видно его симпатичное, как бы
улыбающееся лицо, он шамкал тре-
угольной губой, покачивал шишкова-
той головой, шевелил ушами. Я сей-
час же быстро протолкался сквозь
толпу к нашему Шанго (его звали
Шанго, он был сыном индийского сло-
на Махмуда - так было написано на
специальной дощечке возле его заго-
родки).
  Папа протиснулся вперед и крик-
нул:
  - Доброе утро, Шанго Махмудович!
  И слон оглянулся и обрадованно
закивал головой. Мол, здравствуйте,
здравствуйте, где это вы пропадали?
  И окружающие посмотрели на папу с
улыбкой и с завистью. И мне тоже,
честно говоря, стало здорово завид-
но, что вот слон ответил папе. И
мне тут же захотелось, чтобы Шанго
и меня одарил своим вниманием, и я
громко закричал:
  - Шанго Махмудович, привет! Смот-
рите, какая у меня вещь.
  И я поднял высоко над собой папин
транзисторный радиоприемник. А из
приемника текла музыка, он играл
разные советские песни. И Шанго
Махмудович повернулся и стал слу-
шать эту музыку. И вдруг он высоко
задрал свой хобот, протянул его ко
мне и неожиданно и ловко выдернул у
меня из рук эту несчастную машинку.
  Я прямо остолбенел, да и папа то-
же. И вся толпа остолбенела. Навер-
ное, думали, что будет дальше: от-
даст? Трахнет оземь? Растопчет но-
гами? А Шанго Махмудович, видимо,
просто хотел музыку послушать. Он
не стал ни бить приемник, ни отда-
вать. Он держал приемник - и все!
Он слушал музыку. И тут, как назло,
музыка замолкла, наверное, у них
там был перерыв, не знаю. Но Шанго
Махмудович продолжал прислушивать-
ся. Вид у него был такой, что вот
он ждет, когда же приемник заигра-
ет. Но ждать, видно, нужно было
долго, потому что приемник молчал.
И тут, вероятно, Шанго Махмудович
подумал так: что за бесполезную
штуку я держу целую вечность в хо-
боте? Почему она не играет? Ну ин-
тересно, какая она окажется на
вкус?
  И, недолго думая, этот бедовый
слон сунул мой шикарный приемник
прямо себе под хобот, в свой оброс-
ший войлоком рот, да не прожевал, а
просто положил, как в сундук, и,
будьте здоровы, слопал!
  Толпа дружно ахнула и оцепенела.
А слон оглядел эту потрясенную тол-
пу с довольно-таки нахальной улыб-
кой и вдруг сказал придушенным го-
лосом:
  - Начинаем производственную за-
рядку! И!..
  И из него зазвучала какая-то бур-
ная музыка. Тут все сразу покати-
лись с хохоту, просто животики над-
рывали, стонали от смеха: из-за
этого дикого шума уже не слышно бы-
ло никаких звуков. Слон стоял со-
вершенно спокойно. Только в глазах
его горело плутоватое выражение.
  А когда все стали потихоньку за-
тихать, из слоновьего рта снова
раздался чуть приглушенный, но от-
четливый голос:
  - Быстрые подскоки на месте,
раз-два, три-четыре...
  А в толпе, между прочим, было
очень много мальчишек и девчонок, и
когда они услышали про подскоки,
так прямо завизжали от радости. И,
не откладывая в долгий ящик, с ходу
включились в это дело: раз-два-три-
четыре... Они здорово скакали. и
визжали, и орали, и выкидывали раз-
ные коленца. Еще бы! Кому же не
охота поскакать под слоновью коман-
ду? Тут всякий заскачет. Лично я
заскакал в ту же секунду. Хотя я
прекрасно понимал, что кому-кому, а
мне тут меньше всех надо скакать и
радоваться. Мне, скорее всего, надо
было плакать. Но вместо этого я,
знаете, подскакивал, как мячик:
раз-два-три-четыре! И выходит, что
у меня же стянули радиоприемник и я
же от этого удовольствие получаю. А
между тем занятия все продолжались.
И слон перешел к следующему упраж-
нению.
  - Руки сжать в кулаки, махатель-
ные и толкательные движения.
Раз-два-три!
  Ну конечно, тут началось свето-
преставление. Просто чемпионат Ев-
ропы по боксу. Некоторые мальчишки
и девчонки совершенно серьезно во-
шли в аппетит и давай так друг дру-
га волтузить, что только перья по-
летели. А одна проходящая мимо ба-
бушка спросила у какого-то старич-
ка:
  - Что здесь происходит? Что за
драка?
  И он ответил ей шутливо:
  - Обыкновенное дело. Слон физза-
рядку проводит с населением.
  Бабушка только рот раскрыла.
  Но тут Шанго Махмудович вдруг за-
молчал, и я понял, что мой приемник
все-таки сломался в его животе. Ко-
нечно, попал в какую-нибудь слепую
кишку и - прощай навек. В эту же
секунду слон посмотрел на меня и,
грустно покачивая головой, но с
большим намеком, пропел:
  - Помнишь ли ты, как улыбалось
нам счастье?
  Я прямо чуть не заплакал от горя.
Помню ли я! Еще бы! Еще секунду, и
я бросился бы на него с кулаками.
Но тут возле него появился человек
в синем халате. В руках у него были
веники, штук пятьдесят или больше,
и он сказал слону:
  - Ну-ка, ну-ка, покажи-ка, что у
тебя играет? Но только тихонько,
тихонько, а я вот тебе веничков
принес, на-ка покушай.
  И он разбросал веники перед сло-
ном.
  Шанго Махмудович очень осторожно
положил у ног человека мой радио-
приемник.
  Я крикнул:
  - Ура!
  Остальные кричали:
  - Бис!
  А слон отвернулся и стал жевать
веники. Служитель молча подал мне
радиоприемник, - он был теплый и
заслюнявленный.
  Мы с папой поставили его дома на
полку и теперь включаем каждый ве-
чер. Как звучит! Просто чудо! При-
ходите слушать!

--------


       НЕ ХУЖЕ ВАС, ЦИРКОВЫХ
  Я теперь часто бываю в цирке. У
меня там завелись знакомые и даже
друзья. И меня пускают бесплатно,
когда мне только вздумается. Потому
что я сам теперь стал как будто
цирковой артист. Из-за одного маль-
чишки. Это все не так давно случи-
лось. Я шел домой из магазина, - мы
теперь на новой квартире живем, не-
далеко от цирка, там же и магазин
большой на углу. И вот я иду из ма-
газина и несу бумажную сумочку, а в
ней лежат помидоров полтора кило и
триста граммов сметаны в картонном
стаканчике. И вдруг навстречу идет
тетя Дуся, из старого дома, добрая,
она в прошлом году нам с Мишкой би-
лет в клуб подарила. Я очень обра-
довался, и она тоже. Она говорит:
  - Это ты откуда?
  Я говорю:
  - Из магазина. Помидоров купил!
Здрасте, тетя Дуся!
  А она руками всплеснула:
  - Сам ходишь в магазин? Уже? Вре-
мя-то как летит!
  Удивляется. Человеку девятый год,
а она удивляется.
  Я сказал:
  - Ну, до свиданья, тетя Дуся.
  И пошел. А она вдогонку кричит:
  - Стой! Куда пошел? Я тебя сейчас
в цирк пропущу, на дневное пред-
ставление. Хочешь?
  Еще спрашивает! Чудная какая-то.
Я говорю:
  - Конечно, хочу! Какой может быть
разговор!..
  И вот она взяла меня за руку, и
мы взошли по широким ступенькам, и
тетя Дуся подошла к контролеру и
говорит:
  - Вот, Марья Николаевна, привела
вам своего мужичка, пусть посмот-
рит. Ничего?
  И та улыбнулась и пропустила меня
внутрь, и я вошел, а тетя Дуся и
Марья Николаевна пошли сзади. И я
шел в полутьме, и опять мне очень
понравился цирковой запах - он осо-
бенный какой-то, и как только я его
почуял, мне сразу стало и жутко от-
чего-то и весело ни от чего. Где-то
играла музыка, и я спешил туда, на
ее звуки, и сразу вспомнил девочку
на шаре, которую видел здесь так
недавно, девочку на шаре, с сереб-
ряным плащом и длинными руками; она
уехала далеко, и я не знаю, увижу
ли я ее когда-нибудь, и странно
стало у меня на душе, не знаю, как
объяснить... И тут мы наконец дошли
до бокового входа, и меня протолк-
нули вперед, и Марья Николаевна
шепнула:
  - Садись! Вон в первом ряду сво-
бодное местечко, садись...
  И я быстро уселся. Со мной рядом
сидел тоже мальчишка величиной с
меня, в таком же, как и я, школьном
костюме, нос курносый, глаза блес-
тят. Он на меня посмотрел довольно
сердито, что я вот опоздал и теперь
мешаю и все такое, но я не стал об-
ращать на него никакого внимания. Я
сразу же вцепился всеми глазами в
артиста, который в это время высту-
пал. Он стоял в огромной чалме по-
среди арены, и в руках у него была
игла величиной с полметра. Вместо
нитки в нее была вдета узкая и
длинная шелковая лента. А рядом с
этим артистом стояли две девушки и
никого не трогали. Вдруг он ни с
того ни с сего подошел к одной из
них и - раз! - своей длинной иглой
прошил ей живот насквозь, иголка
выскочила у нее из спины! Я думал,
она сейчас завизжит как зарезанная,
но нет, она стоит себе спокойно и
улыбается. Прямо глазам своим не
веришь. Тут артист совсем разошел-
ся - чик! - и вторую насквозь! И
эта тоже не орет, а только хлопает
глазами. Так они обе стоят насквозь
прошитые, между ними нитки, и улы-
баются себе как ни в чем не бывало.
Ну, милые мои, вот это да!
  Я говорю:
  - Что же они не орут? Неужели
терпят?
  А мальчишка, что рядом сидит, от-
вечает:
  - А чего им орать? Им не больно!
  Я говорю:
  - Тебе бы так! Воображаю, как ты
завопил бы...
  А он засмеялся, как будто он
старше меня намного, потом говорит:
  - А я сперва подумал, что ты цир-
ковой. Тебя ведь тетя Маша посади-
ла... А ты, оказывается, не цирко-
вой... не наш.
  Я говорю:
  - Это все равно, какой я - цирко-
вой или не цирковой. Я государ-
ственный, понял? А что такое цирко-
вой - не такой, что ли?
  Он сказал, улыбаясь:
  - Да нет, цирковые - они особен-
ные...
  Я рассердился:
  - У них что, три ноги, что ли?
  А он:
  - Три не три, но все-таки они и
половчее других - куда там! - и по-
сильнее, и посмекалистее.
  Я совсем разозлился и сказал:
  - Давай не задавайся! Тут не хуже
тебя! Ты, что ли, цирковой?
  А он опустил глаза:
  - Нет, я мамочкин...
  И улыбнулся самым краешком рта,
хитро-прехитро. Но я этого не по-
нял, это я теперь понимаю, что он
хитрил, а тогда я громко над ним
рассмеялся, и он глянул на меня
быстрым своим глазом:
  - Смотри представление-то!.. На-
ездница!..
  И правда, музыка заиграла быстро
и громко, и на арену выскочила бе-
лая лошадь, такая толстая и широ-
кая, как тахта. А на лошади стояла
тетенька, и она начала на этой ло-
шади на ходу прыгать по-разному: то
на одной ножке, руки в стороны, а
то двумя ногами, как будто через
скакалочку. Я подумал, что на такой
широкой лошади прыгать - это ерун-
да, все равно как на письменном
столе, и что я бы тоже так смог.
Вот эта тетенька все прыгала, и ка-
кой-то человек в черном все время
щелкал кнутом, чтобы лошадь немнож-
ко проворней двигалась, а то она
трюхала, как сонная муха. И он кри-
чал на нее и все время щелкал. Но
она просто ноль внимания. Тоска ка-
кая-то... Но тетенька наконец на-
прыгалась досыта и убежала за зана-
веску, а лошадь стала ходить по
кругу.
  И тут вышел Карандаш. Мальчишка,
что сидел рядом, опять быстро гля-
нул на меня, потом отвел глаза и
равнодушно так говорит:
  - Ты этот номер когда-нибудь ви-
дел?
  - Нет, в первый раз, - говорю я.
  Он говорит:
  - Тогда садись на мое место. Тебе
еще лучше будет видно отсюда. Са-
дись. Я уже видел.
  Он засмеялся. Я говорю:
  - Ты чего?
  - Так, - говорит, - ничего. Ка-
рандаш сейчас чудить начнет, умора!
Давай пересаживайся.
  Ну, раз он такой добрый, чего ж.
Я пересел. А он сел на мое место,
там, правда, было хуже, столбик ка-
кой-то мешал. И вот Карандаш начал
чудить. Он сказал дядьке с кнутом:
  - Александр Борисович! Можно мне
на этой лошадке покататься?
  А тот:
  - Пожалуйста, сделайте одолжение!
  И Карандаш стал карабкаться на
эту лошадь. Он и так старался, и
этак, все задирал на нее свою коро-
тенькую ногу, и все соскальзывал, и
падал - очень эта лошадь была тол-
стенная. Тогда он сказал:
  - Подсадите меня на этого коняш-
ку.
  И сейчас же подошел помощник и
наклонился, и Карандаш встал ему на
спину, и сел на лошадь, и оказался
задом наперед. Он сидел спиной к
лошадиной голове, а лицом к хвосту.
Смех, да и только, все прямо пока-
тились! А дядька с кнутом ему гово-
рит:
  - Карандаш! Вы неправильно сиди-
те.
  А Карандаш:
  - Как это неправильно? А вы почем
знаете, в какую сторону мне ехать
надо?
  Тогда дядька потрепал лошадь по
голове и говорит:
  - Да ведь голова-то вот!
  А Карандаш взял лошадиный хвост и
отвечает:
  - А борода-то вот!
  И тут ему пристегнули за пояс ве-
ревку, она была пропущена через ка-
кое-то колесико под самым куполом
цирка, а другой ее конец взял в ру-
ки дядька с кнутом. Он закричал:
  - Маэстро, галоп! Алле!
  Оркестр грянул, и лошадь поскака-
ла. А Карандаш на ней затрясся, как
курица на заборе, и стал сползать
то в одну сторону, то в другую сто-
рону, и вдруг лошадь стала из-под
него выезжать, он завопил на весь
цирк:
  - Ай, батюшки, лошадь кончается!
  И она, верно, из-под него выехала
и протопала за занавеску, и Каран-
даш, наверно, разбился бы насмерть,
но дядька с кнутом подтянул верев-
ку, и Карандаш повис в воздухе. Мы
все задыхались от смеха, и я хотел
сказать мальчишке, что сейчас лоп-
ну, но его рядом со мной не было.
Ушел куда-то. А Карандаш в это вре-
мя стал делать руками, как будто он
плавает в воздухе, а потом его
опустили, и он снизился, но как
только коснулся земли, разбежался и
снова взлетел. Получилось, как на
гигантских шагах, и все хохотали до
упаду и с ума сходили от смеха. А
он так летал и летал, и вот с него
чуть не соскочили брюки, и я уже
думал, что сейчас задохнусь от хо-
хота, но в это время он опять при-
землился и вдруг посмотрел на меня
и весело мне подмигнул. Да! Он мне
подмигнул, лично. А я взял и тоже
ему подмигнул. А что тут такого? И
тут совершенно неожиданно он под-
мигнул мне еще раз, потер ладони и
вдруг разбежался изо всех сил прямо
на меня и обхватил меня двумя рука-
ми, а дядька с кнутом моментально
натянул веревку, и мы полетели с
Карандашом вверх! Оба! Он захватил
мою голову под мышку и держал попе-
рек живота, очень крепко, потому
что мы оказались довольно-таки вы-
соко. Внизу не было людей, а сплош-
ные белые полосы и черные полосы,
так как мы быстро вертелись, и было
немножко даже щекотно во рту. И
когда мы пролетали над оркестром, я
испугался, что стукнусь о контра-
бас, и закричал:
  - Мама!
  И сразу до меня долетел какой-то
гром. Это все смеялись. А Карандаш
сразу меня передразнил и тоже крик-
нул со слезами в голосе:
  - Мя-мя!
  Снизу слышался грохот и шум, и мы
так плавно еще немножко полетали, и
я уже стал было привыкать, но тут
неожиданно у меня прорвался мой па-
кет, и оттуда стали вылетать мои
помидоры, они вылетали, как грана-
ты, в разные стороны - полтора кило
помидоров. И наверно, попадали в
людей, потому что снизу несся такой
шум, что передать нельзя. А я все
время думал, что теперь не хватало
только, чтобы вылетела еще и смета-
на - триста граммов. Вот тогда-то
мне влетит от мамы будь здоров! А
Карандаш вдруг завертелся волчком,
и я вместе с ним, и вот этого как
раз не нужно было делать, потому
что я опять испугался и стал бры-
каться и царапаться, и Карандаш ти-
хонько, но строго сказал, я услы-
шал:
  - Толька, ты что?
  А я заорал:
  - Я не Толька! Я Денис! Пустите
меня!
  И стал вырываться, но он еще
крепче меня сжал, чуть не задушил,
и мы стали совсем медленно плыть, и
я увидел уже весь цирк, и дядьку с
кнутом, он смотрел на нас и улыбал-
ся. И в этот момент сметана все-та-
ки вылетела. Так я и знал. Она упа-
ла прямо на лысину дядьке с кнутом.
Он что-то крикнул, и мы немедленно
пошли на посадку...
  Как только мы опустились и Каран-
даш выпустил меня, я, сам не знаю
почему, побежал изо всех сил. Но не
туда; я не знал куда, и я метался,
потому что голова немного кружи-
лась, и наконец я увидел в боковом
проходе тетю Дусю и Марью Николаев-
ну. У них были белые лица, и я по-
бежал к ним, а кругом все хлопали
как сумасшедшие.
  Тетя Дуся сказала:
  - Слава богу, цел. Пошли домой!
  Я сказал:
  - А помидоры?
  Тетя Дуся сказала:
  - Я куплю. Идем.
  И она взяла меня за руку, и мы
все трое вышли в полутемный кори-
дор. И тут мы увидели, что возле
настенного фонаря стоит мальчик.
Это был тот самый мальчик, что си-
дел рядом со мной. Марья Николаевна
сказала:
  - Толька, где ты был?
  Мальчик не отвечал.
  Я сказал:
  - Куда ты подевался? Я как на
твое место пересел, что тут было!..
Карандаш меня под небо уволок.
  Марья Николаевна сказала:
  - А ты почему сел на его место?
  - Да он мне сам предложил, - ска-
зал я. - Он сказал, что лучше будет
видно, я и сел. А он ушел куда-
то!..
  - Все ясно, - сказала Марья Нико-
лаевна. - Я доложу в дирекцию. Те-
бя, Толька, снимут с роли.
  Мальчик сказал:
  - Не надо, тетя Маша.
  Но она закричала шепотом:
  - Как тебе не стыдно! Ты цирковой
мальчик, ты репетировал, и ты по-
смел посадить на свое место чужо-
го?! А если бы он разбился? Ведь он
же неподготовленный!
  Я сказал:
  - Ничего. Я подготовленный... Не
хуже вас, цирковых! Плохо я разве
летал?
  Мальчик сказал:
  - Здорово! И хорошо с помидорами
придумал, как это я-то не догадал-
ся. А ведь очень смешно.
  - А артист этот ваш, - сказала
тетя Дуся, - тоже хорош! Хватает
кого ни попадя!
  - Михаил Николаевич, - вступилась
тетя Маша, - был уже разгорячен, он
уже вертелся в воздухе, он тоже не
железный, и он твердо знал, что на
этом месте, как всегда, должен был
сидеть специальный мальчик, цирко-
вой. Это закон. А этот малый и
тот - они же одинаковые, и костюмы
одинаковые, он не разглядел...
  - Надо глядеть! - сказала тетя
Дуся. - Уволок мальчонку, как яст-
реб мышь.
  Я сказал:
  - Ну что ж, пошли?
  А Толька сказал:
  - Слушай, приходи в то воскре-
сенье в два часа. В гости приходи.
Я буду ждать тебя возле контроля.
  - Ладно, - сказал я, - ладно...
Чего там!.. Приду.

--------


       МОЙ ЗНАКОМЫЙ МЕДВЕДЬ
  Один раз я пошел на елку в Со-
кольники. Нам всем выдали по синему
картонному билетику, он был согнут
наподобие маленькой книжечки, и на
первой странице обложки сверкала
золотистая надпись: "С Новым го-
дом!" А когда билетик раскрывался,
между его страницами вырастала на-
рядная елка, она торчала торчком, и
вокруг нее на задних лапах стояло
разное зимнее зверье, зайцы и лиси-
цы, все в теплых тулупчиках и шап-
ках-ушанках. Это было здорово сде-
лано, и уже из-за одного такого би-
лета мне сразу захотелось пойти к
ним в Сокольники, посмотреть, что
они там еще приготовили для ребят.
Я до этого бывал только на наших
школьных елках или просто дома, и
эти елки получались, конечно, очень
веселые, но все-таки без зверей.
Какие-то не такие. И поэтому я ре-
шил обязательно сходить в Сокольни-
ки. И пошел. И несмотря на то, что
на билете было написано: "Начало
ровно в 2 часа", я все-таки пришел
в половине третьего, потому что я
опоздал. Я частенько опаздываю на
всякие интересные дела, - просто
беда какая-то. Один раз явился я в
театр, а на сцене какой-то парень
поцеловал белокурую девушку, и тут
все захлопали и стали кричать "бра-
во", "бис". Тут вспыхнул свет под
потолком, и этот парень и его де-
вушка стали кланяться, как будто
они бог весть какое чудо сотворили.
И еще я много раз опаздывал. Помню,
мама испекла пирог и говорит:
  - Погуляй с полчасика и приходи
пирог есть!
  И мы во дворе с Мишкой потрениро-
вались в хоккей, и я тут же пришел
домой, а у нас уже полно гостей, и
мама сказала:
  - Опоздал, братец! Съели твой пи-
рог! Иди на кухню!
  И я пошел на кухню, и мне там да-
ли студня и борща. А разве это за-
мена? Против пирога? Никакого срав-
нения.
  И в этот раз я хотя и встал в
семь часов утра, но сумел-таки про-
возиться со всякой чепухой и опоз-
дал на елку.
  В Сокольниках народу было видимо-
невидимо. Повсюду стояли маленькие
домики на курьих ножках, как у Бабы
Яги, и веселые, как скворечники,
домики, раскрашенные, нарядные и
приветливые. В них продавались
книжки, сладости, пончики или бли-
ны. Еще в Сокольниках стояли сде-
ланные из снега большущие фигуры,
красивые кони, ужасающие драконы, и
была мертвая голова, и с нею сра-
жался непобедимый Руслан. И были
сделаны тридцать три богатыря, и
Царевна-Лебедь, и космический ко-
рабль, и конца этим фигурам и вы-
ставкам не было, и я переходил от
одной к другой, мне это очень инте-
ресно было, потому что я тоже умею
лепить, поэтому я оторваться не мог
от всей этой снежно-ледяной красоты
и, шаг за шагом, не заметил, что я
ушел далеко-далеко от людей в лес
по этой аллее, и не обратил даже
внимания на то, что она все время
поворачивала в разные стороны и
петляла, а некоторые фигуры стояли
совсем не в ряд, а где-то посереди-
не, и я постепенно немного заблу-
дился.
  В это время с неба посыпался
снег, вокруг потемнело, и мне пока-
залось, что пройдет еще очень много
времени, если я пойду обратно по
этой аллее, держась вблизи снеговых
фигур. Я решил сократить расстояние
и двинулся напрямик, через лесок,
потому что я знал, приблизительно
конечно, где стоит елка. Я помнил,
откуда пришел, поэтому я довольно
весело побежал обратно по узенькой,
засыпанной снегом тропинке. Она то-
же петляла в разные стороны: влево,
вправо и по-всякому, и были такие
куски дороги, что нипочем не ска-
жешь, где метро, где Большая Елка и
где вообще какие-нибудь люди.
  Так я бежал довольно долго и даже
начал уставать и тревожиться, но
вдруг невдалеке я увидел большой
раскрашенный дом и сразу успокоил-
ся. В окне этого дома мелькнул
свет, на душе у меня стало повесе-
лее, и я прямо-таки поскакал впе-
ред, но не успел сделать и несколь-
ко скачков, как вдруг из-за здоро-
венной кривой сосны, стоявшей впе-
реди, на тропку прямо передо мной
выскочил огромный разъяренный мед-
ведь. Ужас! Он ревел и мчался прямо
на меня. У меня сердце оборвалось.
Я захотел крикнуть, но не смог.
Язык не шевелился. В горле момен-
тально пересохло. Я остановился как
вкопанный и поднял руки кверху, и
хотел было повернуться и удрать, но
вспомнил, что медведь догоняет свою
жертву с дьявольской быстротой, и
если я побегу от него, это, пожа-
луй, разозлит его еще больше, и
тогда уж он, наверное, настигнет
меня в какие-нибудь три прыжка и
разорвет в клочки! Я так думал, а
медведь несся прямо на меня и пых-
тел как паровоз, рычал и махал ла-
пами, и я вспомнил, что читал, как
надо спасаться, если встретишь мед-
ведя. Нужно притвориться мертвым,
он мертвых не ест! И в ту же чет-
верть секунды я грохнулся наземь и
закрыл глаза, и стал сдерживать ды-
хание, и все-таки дышал, потому что
все это получилось с разбегу, и жи-
вот у меня так и ходил ходуном. И я
слышал, что медведь все еще бежит
ко мне, и подумал: "Все! Теперь ка-
пут!" Но он все не подбегал...
  И за эту секунду я столько успел
передумать, такое про себя шеп-
тал!.. Никому не расскажу этого.
Никогда и никому. Но потом меня
все-таки заело любопытство. Я все-
таки подумал: "Интересно, а как это
бывает, когда медведь задирает
мальчишку? Ведь про это только в
книжках читаешь, а наяву никогда не
удается посмотреть". И я начал по-
тихоньку раскрывать левый глаз. Он
очень неохотно раскрывался, потому
что страшно или ресницы чересчур
крепко слепились, не знаю, но я его
поборол, этот глаз, и все-таки
раскрыл. Смотрю, а медведь стоит
надо мной, опять-таки на задних ла-
пах, и у него такой вид, словно он
не знает, как ему быть. И сквозь
меня снова, как молния, пролетела
мысль. Я вспомнил еще одно средство
спасения. Медведь очень нервный, и
нужно его испугать как следует. Мо-
жет быть, заорать? Я сразу подумал,
как в сказке Иванушка-дурачок:
  "Э, была не была! Двум смертям не
бывать, а одной не миновать!"
  И я заорал страшным голосом:
  - Пошшел вон отсюда!
  Медведь вздрогнул и шарахнулся в
сторону. Он отскочил от меня, как
будто его током ударило. А когда
отскочил, то уже не остановился, а
припустился от меня. Он бежал пре-
красной резвой рысью и все еще не
вставал на четвереньки, видно, был
очень испуган и забыл про все на
свете. А я схватил ледышку, кило-
грамма на два, что лежала рядом со
мной, да как метну ему вдогонку,
чтоб он, значит, еще лучше бежал от
меня, теперь небось поймет, что со
мной шутки плохи! И эта ледышка до-
вольно метко угодила ему в самую
башку. Тюкк! Лучше не надо. Медведь
даже споткнулся от этого удара. И
тут случилось чудо!
  Медведь вдруг остановился, обер-
нулся ко мне и сказал:
  - Мальчик, не хулигань!
  А я был так разгорячен и испуган,
что сразу даже не сообразил, что
так на свете не бывает, чтобы мед-
веди по-человечески разговаривали,
я просто сказал ему:
  - Вы сами не хулиганьте! Сам со-
жрать меня хотел!
  Тут он сказал:
  - Ты что? Серьезно? Ты испугался
меня? Ты что, подумал, что я насто-
ящий? Не бойся, не бойся, я не мед-
ведь! Я артист! Понял? Я хотел с
тобой пошутить, а ты в обморок
упал... Я артист...
  У меня прямо отлегло от сердца...
Я засмеялся. В самом деле, какой же
я глупый! Я и позабыл, что на елках
артисты часто наряжаются медведями,
чтобы ребят потешать, и это, видно,
был именно такой артист. Я успоко-
ился и сказал:
  - А чем докажете?
  Он сказал:
  - Да вот.
  И снял с себя голову. Как горшок
с частокола. Как шапку. Взял и
снял. Очень красивая была голова, с
большими клыками и со свирепо-мали-
нового цвета языком. Лохматая, и
глаза блестящие. Артист держал ее
на вытянутых руках и говорил:
  - На, возьми! Подержи, не бойся.
А я подышу свежим воздухом, отдохну
немного. Уж очень тяжела. А ты мет-
ко в нее попал, хорошо, что она не
моя, а была бы настоящая, что то-
гда, а?
  И он стал вертеть своей настоящей
головой. Настоящая была у него ка-
кая-то неказистая. Лысая. С жалоб-
ными круглыми глазами...
  Да, вот какие дела бывают. Только
что я умирал от страха, а теперь
вот стою и держу медвежью голову
под мышкой, как арбуз, а хозяин
этой ужасной головы, оказывается,
артист. Я стоял разинув рот, а ар-
тист смотрел на меня и улыбался.
Потом он чуточку искривился и ска-
зал:
  - Сердце колет... Нельзя мне вол-
новаться. И бегать нельзя. Пойдем,
проводи меня.
  И он протянул мне лапу, то есть
руку, и мы пошли к дому, который
стоял неподалеку. Это я к нему бе-
жал недавно. Мы почти уже дошли, но
вдруг из дома выскочил какой-то
клоун и, увидев нас с медведем,
закричал:
  - Аврашов, что же вы? Где же вы?
Опаздываем! Спешим, нам надо еще у
Книжного Городка сплясать.
  - Как? - закричал артист-медведь.
- Еще плясать? Я сегодня уже пять
раз плясал! Хватит с меня!.. Что
они там, все с ума посходили?
  - Гусажин велел, - сказал клоун,
- у него там прорыв. Надо подбавить
смеху. Бежим!
  - У меня сердце колет, - сказал
артист-медведь, - а вы, Гоша, "бе-
жим". Пойдем потихоньку. Давай,
мальчуган, - сказал он мне, - давай
сюда мою голову, ничего не попи-
шешь. - Он еще раз посмотрел на ме-
ня своими жалобными глазами и криво
усмехнулся: - Ну, что ж, старая
кляча, пойдем пахать своего Шекспи-
ра!
  Я ничего не понял. Какая кляча?
Кто кляча? Где? Но сейчас было не-
когда, и я помог ему нахлобучить
медвежью голову.
  Он пожал мне руку своими когти-
стыми лапами.
  - Иди туда, - сказал он и показал
в сторону, - сейчас я там плясать
буду.
  И я пошел, куда он сказал, и ско-
ро пришел, и там были артисты, они
задавали вопросы, а ребята отвечали
в рифму. Это было скучновато, но
вдруг неожиданно появился клоун. Он
колотил в медный таз, а за ним ко-
вылял мой знакомый медведь. Клоун
пищал, и чихал, и показывал фокусы,
и потом он вытащил из кармана ма-
ленькую гармошку и стал на ней пи-
ликать. А медведь затоптался на
месте и, наконец, видно, разогрелся
и пошел плясать. Он неплохо плясал,
и выламывался, и вывертывался, и
рычал, и бросался на ребят, и те со
смехом отскакивали. Он много еще
вытворял всякой потехи, это все
долго длилось. А я стоял в стороне
и ждал, когда закончится его вы-
ступление, потому что мне во что бы
то ни стало нужно было увидеть еще
раз его человеческое лицо, его жа-
лобные усталые и круглые глаза.

--------


           ГУСИНОЕ ГОРЛО
  Когда мы сели обедать, я сказал:
  - А я сегодня в гости пойду. К
Мишке. На день рождения.
  - Ну да? - сказал папа. - Сколько
же ему стукнуло?
  - Девять, - ответил я. - Ему де-
вять лет, папа, стукнуло. Теперь
десятый год пошел.
  - Как бежит время, - вздохнула
мама. - Давно ли он лежал на под-
оконнике в ящике от комода, а вот
пожалуйте, уже девять лет!
  - Ну что ж, - разрешил папа,
- сходи, поздравь юбиляра. Ну-ка,
расскажи, а что ты подаришь своему
дружку в этот памятный день?
  - Есть подарочек, - сказал я,
- Мишка будь здоров обрадуется...
  - Что же именно? - спросила мама.
  - Гусиное горло! - сказал я.
- Сегодня Вера Сергеевна гуся по-
трошила, и я у нее выпросил гусиное
горло, чтобы Мишке подарить.
  - Покажи, - сказал папа.
  Я вытащил из кармана гусиное гор-
ло. Оно было уже вымытое, очищен-
ное, прямо загляденье, но оно было
еще сыроватое, недосушенное, и мама
вскочила и закричала:
  - Убери сейчас же эту мерзость!
Ужас!
  А папа сказал:
  - А зачем оно нужно? И почему оно
скользкое?
  - Оно еще сырое. А я его высушу
как следует и сверну в колечко. Ви-
дишь? Вот так.
  Я показал папе. Он смотрел внима-
тельно.
  - Видишь? - говорил я. - Узкую
горловину я всуну в широкую, брошу
туда горошинок штук пять, оно когда
высохнет, знаешь как будет греметь!
Первый сорт!
  Папа улыбнулся:
  - Ничего подарочек... Ну-ну!
  А я сказал:
  - Не беспокойся. Мишке понравит-
ся. Я его знаю.
  Но папа встал и подошел к вешал-
ке. Он там порылся в карманах.
  - На-ка, - он протянул мне монет-
ки, - вот тебе немного деньжат. Ку-
пи Мишке конфет. А это от меня до-
бавка. - И папа отвинтил от своего
пиджака чудесный голубой значок
"Спутник".
  Я сказал:
  - Ура! Мишка будет на седьмом не-
бе. У него теперь от меня целых три
подарка. Значок, конфеты и гусиное
горло. Это всякий бы обрадовался!
  Я взял гусиное горло и положил
его на батарею досушиваться. Мама
сказала:
  - Вымой руки и ешь!
  И мы стали дальше обедать, и я ел
рассольник и потихоньку стонал от
удовольствия. И вдруг мама положила
ложку и сказала ни с того ни с се-
го:
  - Прямо не знаю, пускать его в
гости или нет?
  Вот тебе раз! Гром среди ясного
неба! Я сказал:
  - А почему?
  И папа тоже:
  - В чем дело-то?
  - Он нас там опозорит. Он совер-
шенно не умеет есть. Стонет, хлеба-
ет, везет... Кошмар!
  - Ничего, - сказал я. - Мишка то-
же стонет, еще лучше меня.
  - Это не оправдание, - нахмурился
папа. - Нужно есть прилично. Мало
тебя учили?
  - Значит, мало, - сказала мама.
  - Ничему не учили, - сказал я.
- Я ем как бог на душу положит. И
ничего. Довольно здорово получает-
ся. А чему тут учить-то?
  - Нужно знать правила, - сказал
папа строго. - Ты знаешь? Нет. А
вот они: когда ешь, не чавкай, не
причмокивай, не дуй на еду, не сто-
ни от удовольствия и вообще не из-
давай никаких звуков при еде.
  - А я не издаю! Что, издаю, что
ли?
  - И никогда не ешь перед обедом
хлеб с горчицей! - воскликнула ма-
ма.
  Папа ужасно покраснел. Еще бы! Он
недавно съел перед обедом, навер-
ное, целое кило хлеба с горчицей.
Когда мама принесла суп, оказалось,
что у нее уже нет хлеба, папа весь
съел, и мне пришлось бежать в бу-
лочную за новым. Вот он теперь и
покраснел, но промолчал. А мама
продолжала на него смотреть и все
говорила беспощадным голосом. Она
говорила как будто бы мне, но папе
от этого было не по себе. И мне то-
же. Мама столько наговорила, что я
просто ужаснулся. Как же теперь
жить? Того нельзя, этого нельзя!
  - Не роняй вилку на пол, - гово-
рила мама. - А если уронил, сиди
спокойно, не становись на четве-
реньки, не ныряй под стол и не пол-
зай там полчаса. Не барабань паль-
цами по столу, не свисти, не пой!
Не хохочи за столом! Не ешь рыбу
ножом, тем более если ты в гостях.
  - А это вовсе не рыба была, -
сказал папа, и лицо у него стало
какое-то виноватое, - это были
обыкновенные голубцы.
  - Тем более. - Мама была неумоли-
ма. - Еще чего придумали, голубцы -
ножом! Ни голубцы, ни яичницу не
едят ножом! Это закон!
  Я ужасно удивился:
  - А как же голубцы есть без ножа?
  Мама сказала:
  - А так же, как и котлеты. Вилоч-
кой, и все.
  - Так ведь останется же на тарел-
ке! Как быть?
  Мама сказала:
  - Ну и пусть останется!
  - Так ведь жалко же! - взмолился
я. - Я, может быть, еще не наелся,
а тут осталось... Нужно доесть!
  Папа сказал:
  - Ну доедай, чего там!
  Я сказал:
  - Вот спасибо.
  Потом я вспомнил еще одну важную
вещь:
  - А подливу?
  Мама обернулась ко мне.
  - Что подливу? - спросила она.
  - Вылизать... - сказал я.
  У мамы брови подскочили до самой
прически. Она стукнула пальцем по
столу:
  - Не сметь вылизывать!
  Я понял, что надо спасаться.
  - Что ты, мама? Я знаю, что выли-
зывать языком нельзя! Что я, соба-
чонка, что ли! Я, мама, вылизывать
никогда не буду, особенно при ком-
нибудь. Я тебя спрашиваю: а выма-
зать? Хлебом?
  - Нельзя! - сказала мама.
  - Так я же не пальцем! Я хлебом!
Мякишем!
  - Отвяжись, - крикнула мама,
- тебе говорят!
  И у нее сделались зеленые глаза.
Как крыжовник. И я подумал: ну ее,
эту подливку, не буду я ее ни выли-
зывать, ни вымазывать, если мама
из-за этого так расстраивается. Я
сказал:
  - Ну ладно, мама. Я не буду.
Пусть пропадает.
  - А вот, кстати, - сказал папа,
- я серьезно хочу тебя спросить...
  - Спрашивай, - сказала мама, - ты
ведь еще хуже маленького.
  - Нет, верно, - продолжал папа,
- у нас, знаешь, иногда банкеты бы-
вают, всякие там торжества... Так
вот: ничего, если я иногда захвачу
что-нибудь с собой? Ну, яблочко там
или апельсин...
  - Не сходи с ума! - сказала мама.
  - Да почему же? - спросил папа.
  - А потому, что сегодня ты унес
яблоко с собою, а завтра начнешь
винегрет в боковой карман запихи-
вать!
  - Да, - сказал папа и поглядел в
потолок, - да, некоторые очень хо-
рошо знают правила хорошего тона!
Прямо профессора! Куда там!.. А как
ты думаешь, Дениска, - папа взял
меня за плечо и повернул к себе,
- как ты думаешь, - он даже повысил
голос, - если у тебя собрались гос-
ти и вдруг один надумал уходить...
Как ты думаешь, должна хозяйка дома
провожать его до дверей и стоять с
ним в коридоре чуть не двадцать ми-
нут?
  Я не знал, что ответить папе. Его
это, видимо, очень интересовало,
потому что он крепко сжал мое пле-
чо, даже больно стало. Но я не
знал, что ему ответить. А мама, на-
верно, знала, потому что она сказа-
ла:
  - Если я его проводила, значит,
так было нужно. Чем больше внимания
гостям, тем, безусловно, лучше.
  Тут папа вдруг рассмеялся. Как из
песни про блоху:
  - Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха!
А я думаю, что он не умрет, если
она не проводит его!
Ха-ха-ха-ха-ха!
  Папа вдруг взъерошил волосы и
стал ходить туда-сюда по комнате,
как лев по клетке. И глаза у него
все время вращались. Теперь он сме-
ялся с каким-то рыком: "Ха-ха! Ррр!
Ха-ха! Рр!" Глядя на него, я тоже
расхохотался:
  - Конечно, не умрет! Ха-ха-ха-ха-
ха-ха!
  Тут случилось чудо. Мама встала,
взяла со стола чашку, вышла на се-
редку комнаты и аккуратно бросила
эту чашку об пол. Чашка разлетелась
на тысячу кусочков. Я сказал:
  - Ты что, мама? Ты это зачем?
  А папа сказал:
  - Ничего, ничего. Это к счастью!
Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди
к Мишке, а то опоздаешь! Иди и не
ешь рыбу ножом, не позорь фамилию!
  Я собрал свои подарки и пошел к
Мишке. И мы там веселились вовсю.
Мы подскакивали на диване чуть не
до потолка. Мишка даже стал лиловый
от этого подскакивания. А фамилию
нашу я не опозорил, потому что уго-
щенье было не обед или ужин, а ли-
монад и конфеты. Мы поели все кон-
феты, какие были, и даже ту коро-
бочку съели, что я Мишке принес в
подарок. А вообще подарков Мишке
понанесли видимо-невидимо: и поезд,
и книжки, и краски. И Мишкина мама
сказала:
  - Ох сколько подарков у тебя, Ми-
шук! А тебе какой больше всех нра-
вится?
  - Какой может быть разговор? Ко-
нечно, гусиное горло!
  И покраснел от удовольствия.
  А я так и знал.

--------


              РЫЦАРИ
  Когда репетиция хора мальчиков
окончилась, учитель пения Борис
Сергеевич сказал:
  - Ну-ка, расскажите, кто из вас
что подарил маме на Восьмое марта?
Ну-ка ты, Денис, докладывай.
  - Я маме на Восьмое марта подарил
подушечку для иголок. Красивую. На
лягушку похожа. Три дня шил, все
пальцы исколол. Я две такие сшил.
  А Мишка добавил:
  - Мы все по две сшили. Одну - ма-
ме, а другую - Раисе Ивановне.
  - Это почему же все? - спросил
Борис Сергеевич. - Вы что, так сго-
ворились, чтобы всем шить одно и то
же?
  - Да нет, - сказал Валерка, - это
у нас в кружке "Умелые руки" - мы
подушечки проходим. Сперва проходи-
ли чертиков, а теперь подушечки.
  - Каких еще чертиков? - удивился
Борис Сергеевич.
  Я сказал:
  - Пластилиновых! Наши руководите-
ли Володя и Толя из восьмого класса
полгода с нами чертиков проходили.
Как придут, так сейчас: "Лепите
чертиков!" Ну, мы лепим, а они в
шахматы играют.
  - С ума сойти, - сказал Борис
Сергеевич. - Подушечки! Придется
разобраться! Стойте! - И он вдруг
весело рассмеялся. - А сколько у
вас мальчишек в первом "В"?
  - Пятнадцать, - сказал Мишка, - а
девочек - двадцать пять.
  Тут Борис Сергеевич прямо пока-
тился со смеху.
  А я сказал:
  - У нас в стране вообще женского
населения больше, чем мужского.
  Но Борис Сергеевич отмахнулся от
меня.
  - Я не про то. Просто интересно
посмотреть, как Раиса Ивановна по-
лучает пятнадцать подушечек в пода-
рок! Ну ладно, слушайте: кто из вас
собирается поздравить своих мам с
Первым мая?
  Тут пришла наша очередь смеяться.
Я сказал:
  - Вы, Борис Сергеевич, наверное,
шутите, не хватало еще и на май
поздравлять.
  - А вот и неправильно, именно что
необходимо поздравить с маем своих
мам. А это некрасиво: только раз в
году поздравлять. А если каждый
праздник поздравлять - это будет
по-рыцарски. Ну кто знает, что та-
кое рыцарь?
  Я сказал:
  - Он на лошади и в железном кос-
тюме.
  Борис Сергеевич кивнул.
  - Да, так было давно. И вы, когда
подрастете, прочтете много книжек
про рыцарей, но и сейчас, если про
кого говорят, что он рыцарь, то
это, значит, имеется в виду благо-
родный, самоотверженный и велико-
душный человек. И я думаю, что каж-
дый пионер должен обязательно быть
рыцарем. Поднимите руки, кто здесь
рыцарь?
  Мы все подняли руки.
  - Я так и знал, - сказал Борис
Сергеевич, - идите, рыцари!
  Мы пошли по домам. А по дороге
Мишка сказал:
  - Ладно уж, я маме конфет куплю,
у меня деньги есть.
  И вот я пришел домой, а дома ни-
кого нету. И меня даже досада взя-
ла. Вот в кои-то веки захотел быть
рыцарем, так денег нет! А тут, как
назло, прибежал Мишка, в руках на-
рядная коробочка с надписью: "Пер-
вое мая". Мишка говорит:
  - Готово, теперь я рыцарь за два-
дцать две копейки. А ты что сидишь?
  - Мишка, ты рыцарь? - сказал я.
  - Рыцарь, - говорит Мишка.
  - Тогда дай взаймы.
  Мишка огорчился:
  - Я все истратил до копейки.
  - Что же делать?
  - Поискать, - говорит Мишка,
- ведь двадцать копеек - маленькая
монетка, может, куда завалилась
хоть одна, давай поищем.
  И мы всю комнату облазили - и за
диваном, и под шкафом, и я все туф-
ли мамины перетряхнул, и даже в
пудре у нее пальцем поковырял. Нету
нигде.
  Вдруг Мишка раскрыл буфет:
  - Стой, а это что такое?
  - Где? - говорю я. - Ах, это бу-
тылки. Ты что, не видишь? Здесь два
вина: в одной бутылке - черное, а в
другой - желтое. Это для гостей, к
нам завтра гости придут.
  Мишка говорит:
  - Эх, пришли бы ваши гости вчера,
и были бы у тебя деньги.
  - Это как?
  - А бутылки, - говорит Мишка,
- да за пустые бутылки деньги дают.
На углу. Называется "Прием стекло-
тары"!
  - Что же ты раньше молчал! Сейчас
мы это дело уладим. Давай банку
из-под компота, вон на окне стоит.
  Мишка протянул мне банку, а я
открыл бутылку и вылил черновато-
красное вино в банку.
  - Правильно, - сказал Мишка.
- Что ему сделается?..
  - Ну конечно, - сказал я. - А ку-
да вторую?
  - Да сюда же, - говорит Мишка,
- не все равно? И это вино, и то
вино.
  - Ну да, - сказал я. - Если бы
одно было вино, а другое керосин,
тогда нельзя, а так, пожалуйста,
еще лучше. Держи банку.
  И мы вылили туда и вторую бутыл-
ку.
  Я сказал:
  - Ставь ее на окно! Так. Прикрой
блюдечком, а теперь бежим!
  И мы припустились. За эти две бу-
тылки нам дали двадцать четыре ко-
пейки. И я купил маме конфет. Мне
еще две копейки сдачи дали. Я при-
шел домой веселый, потому что я
стал рыцарем, и, как только мама с
папой пришли, я сказал:
  - Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис
Сергеевич научил!
  Мама сказала:
  - Ну-ка расскажи!
  Я рассказал, что завтра я маме
сделаю сюрприз. Мама сказала:
  - А где же ты денег достал?
  - Я, мам, пустую посуду сдал. Вот
две копейки сдачи.
  Тут папа сказал:
  - Молодец! Давай-ка мне две ко-
пейки на автомат!
  Мы сели обедать. Потом папа отки-
нулся на спинку стула и улыбнулся:
  - Компотику бы.
  - Извини, я сегодня не успела, -
сказала мама.
  Но папа подмигнул мне:
  - А это что? Я давно уже заметил.
  И он подошел к окну, снял блюдеч-
ко и хлебнул прямо из банки. Но тут
что было! Бедный папа кашлял так,
как будто он выпил стакан гвоздей.
Он закричал не своим голосом:
  - Что это такое? Что это за отра-
ва?!
  Я сказал:
  - Папа, не пугайся! Это не отра-
ва. Это два твоих вина!
  Тут папа немножко пошатнулся и
побледнел.
  - Какие два вина?! - закричал он
громче прежнего.
  - Черное и желтое, - сказал я,
- что стояли в буфете. Ты, главное,
не пугайся.
  Папа побежал к буфету и распахнул
дверцу. Потом он заморгал глазами и
стал растирать себе грудь. Он смот-
рел на меня с таким удивлением,
будто я был не обыкновенный маль-
чик, а какой-нибудь синенький или в
крапинку. Я сказал:
  - Ты что, папа, удивляешься? Я
вылил твои два вина в банку, а то
где бы я взял пустую посуду? Сам
подумай!
  Мама вскрикнула:
  - Ой!
  И упала на диван. Она стала сме-
яться, да так сильно, что я думал,
ей станет плохо. Я ничего не мог
понять, а папа закричал:
  - Хохочете? Что ж, хохочите! А
между прочим, этот ваш рыцарь све-
дет меня с ума, но лучше я его
раньше выдеру, чтобы он забыл раз и
навсегда свои рыцарские манеры.
  И папа стал делать вид, что он
ищет ремень.
  - Где он? - кричал папа. - Подай-
те мне сюда этого Айвенго! Куда он
провалился?
  А я был за шкафом. Я уже давно
был там на всякий случай. А то папа
что-то сильно волновался. Он кри-
чал:
  - Слыханное ли дело выливать в
банку коллекционный черный "Мускат"
урожая 1954 года и разбавлять его
жигулевским пивом?!
  А мама изнемогала от смеха. Она
еле-еле проговорила:
  - Ведь это он... из лучших побуж-
дений... Ведь он же... рыцарь... Я
умру от смеха.
  И она продолжала смеяться.
  А папа еще немного пометался по
комнате и потом ни с того ни с сего
подошел к маме. Он сказал:
  - Как я люблю твой смех.
  И наклонился и поцеловал маму.
  И я тогда спокойно вылез из-за
шкафа.

--------


    НА САДОВОЙ БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ
  У Ваньки Дыхова был велосипед.
Довольно старый, но все-таки ниче-
го. Раньше это был велосипед Вань-
киного папы, но, когда велосипед
сломался, Ванькин папа сказал:
  - Вот, Ванька, чем целый день
гонкА гонять, на тебе эту машину,
отремонтируй ее, и будет у тебя
свой велосипед. Он, в общем, еще
хоть куда. Я его когда-то на бара-
холке купил, он почти новый был.
  И Ванька так обрадовался этому
велосипеду, что просто трудно пере-
дать. Он его утащил в самый конец
двора и совсем перестал гонка го-
нять - наоборот, он целый день во-
зился со своим велосипедом, стучал,
колотил, отвинчивал и привинчивал.
Он весь чумазый стал, наш Ванька,
от машинного масла, и пальцы у него
были все в ссадинах, потому что он,
когда работал, часто промахивался и
попадал сам себе молотком по паль-
цам. Но все-таки дело у него лади-
лось, потому что у них в пятом
классе проходят слесарное дело, а
Ванька всегда был отличником по
труду. И я Ваньке тоже помогал чи-
нить машину, и он каждый день гово-
рил мне:
  - Вот погоди, Дениска, когда мы
ее починим, я тебя на ней катать
буду. Ты сзади, на багажнике, бу-
дешь сидеть, и мы с тобой всю Моск-
ву изъездим!
  И за то, что он со мной так дру-
жит, хотя я всего только во втором,
я еще больше ему помогал и, глав-
ное, старался, чтобы багажник полу-
чился красивый. Я его четыре раза
черным лаком покрасил, потому что
он был все равно что мой собствен-
ный. И он у меня так сверкал, этот
багажник, как новенькая машина
"Волга". И я все радовался, как я
буду сидеть на нем, и держаться за
Ванькин ремень, и мы будем носиться
по всему миру.
  И вот однажды Ванька поднял свой
велосипед с земли, подкачал шины,
протер его весь тряпочкой, сам
умылся из бочки и застегнул брюки
внизу бельевыми защелками. И я по-
нял, что приближается наш с ним
праздник. Ванька сел на машину и
поехал. Он сначала объехал не торо-
пясь вокруг двора, и машина шла под
ним мягко-мягко, и было слышно, как
приятно трутся о землю шины. Потом
Ванька прибавил скорости, и спицы
засверкали, и Ванька пошел выкома-
ривать номера, и стал петлять и
крутить восьмерки, и разгонялся изо
всех сил, и сразу резко тормозил, и
машина останавливалась под ним как
вкопанная. И он по-всякому ее испы-
тывал, как летчик-испытатель, а я
стоял и смотрел, как механик, кото-
рый стоит внизу и смотрит на штуки
своего пилота. И мне было приятно,
что Ванька так здорово ездит, хотя
я могу, пожалуй, еще лучше, во вся-
ком случае не хуже. Но велосипед
был не мой, велосипед был Ванькин,
и нечего тут долго разговаривать,
пускай он делает на нем все, что
угодно. Приятно было видеть, что
машина вся блестит от краски, и не-
возможно было догадаться, что она
старая. Она была лучше любой новой.
Особенно багажник. Любо-дорого было
смотреть на него, прямо сердце ра-
довалось.
  И Ванька скакал так на этой маши-
не, наверно, с полчаса, и я уже
стал побаиваться, что он совсем за-
был про меня. Но нет, напрасно я
так подумал про Ваньку. Он подъехал
ко мне, ногой уткнулся в забор и
говорит:
  - Давай влазь.
  Я, пока карабкался, спросил:
  - А куда поедем?
  Ванька сказал:
  - А не все равно? По белу свету!
  И у меня сразу появилось такое
настроение, как будто на нашем бе-
лом свете живут одни только веселые
люди и все они только и делают, что
ждут, когда же мы с Ванькой к ним
приедем в гости. И когда мы к ним
приедем - Ванька за рулем, а я на
багажнике, - сразу начнется большу-
щий праздник, и флаги будут разве-
ваться, и шарики летать, и песни, и
эскимо на палочке, и духовые ор-
кестры будут греметь, и клоуны хо-
дить на голове.
  Такое вот у меня было удивитель-
ное настроение, и я примостился на
свой багажник и схватился за Вань-
кин ремень. Ванька крутнул педали,
и... прощай, папа! Прощай, мама!
Прощай, весь наш старый двор, и вы,
голуби, тоже до свиданья! Мы уезжа-
ем кататься по белу свету!
  Ванька вырулил со двора, потом за
угол, и мы поехали разными переул-
ками, где я раньше ходил только
пешком. И все теперь было совершен-
но по-другому, незнакомое какое-то,
и Ванька все время позванивал в
звонок, чтобы не задавить кого-ни-
будь: ззь! ззь! ззь!..
  И пешеходы выпрыгивали из-под на-
шей машины, как куры, и мы мчались
с неслыханной быстротой, и мне было
очень весело, и на душе было сво-
бодно, и очень хотелось горланить
что-нибудь отчаянное. И я горланил
букву "а". Вот так: аааааааааааа! И
очень смешно получилось, когда
Ванька въехал в один старенький пе-
реулок, в котором дорога была вся в
булыжниках, как при царе Горохе.
Машину стало трясти, и моя оралка
на букву "а" стала прерываться, как
будто стоило ей вылететь изо рта,
как кто-то сразу обрезал ее острыми
ножичками и кидал на ветер. Получа-
лось: а! а! а! а! а! Но потом опять
подвернулся асфальт, и все снова
пошло как по маслу: аааааааааааа!
  И мы еще долго ездили по переул-
кам и наконец очень устали. Ванька
остановился, и я спрыгнул со своего
багажника. Ванька сказал:
  - Ну как?
  - Блеск! - сказал я.
  - Тебе удобно было?
  - Как на диване, - сказал я,
- еще удобней. Что за машина! Прямо
экстра-класс!
  Он засмеялся и пригладил свои
растрепанные волосы. Лицо у него
было пыльное, грязное, и только
глаза сверкали - синие, как тазики
в кухне на стене. И зубы блестели
вовсю.
  И вот тут-то к нам с Ванькой и
подошел этот парень. Он был высо-
кий, и у него был золотой зуб. На
нем была полосатая рубашка с длин-
ными рукавами, и на руках у него
были разные рисунки, портреты и
пейзажи. И за ним плелась такая
лохматенькая собачушка, сделанная
из разных шерстей. Были кусочки
шерсти черненькие, были беленькие,
попадались рыженькие, и был один
зеленый... хвост у нее завивался
крендельком, одна нога поджата.
Этот парень сказал:
  - Вы откуда, ребята?
  Мы ответили:
  - С Трехпрудного.
  Он сказал:
  - Вона! Молодцы! Откуда доехали!
Это твоя машина?
  Ванька сказал:
  - Моя. Была отцовская, теперь
моя. Я ее сам отремонтировал. А вот
он, - Ванька показал на меня, - он
мне помогал.
  Этот парень сказал:
  - Да... Смотри ты. Такие неказис-
тые ребята, а прямо химики-механи-
ки.
  Я сказал:
  - А это ваша собака?
  Этот парень кивнул:
  - Ага. Моя. Это очень ценная со-
бака. Породистая. Испанский такс.
  Ванька сказал:
  - Ну что вы! Какая же это такса?
Таксы узкие и длинные.
  - Не знаешь, так молчи! - сказал
этот парень. - Московский там или
рязанский такс - длинный, потому
что он все время под шкафом сидит и
растет в длину, а это собака дру-
гая, ценная. Она верный друг. Клич-
ка - Жулик.
  Он помолчал. Потом вздохнул три
раза и сказал:
  - Да что толку? Хоть и верный
пес, а все-таки собака. Не может
мне помочь в моей беде...
  И у него на глазах появились сле-
зы. У меня прямо сердце упало. Что
с ним?
  Ванька сказал испуганно:
  - А какая у вас беда?
  Этот парень сразу покачнулся и
прислонился к стене.
  - Бабушка помирает, - сказал он и
стал часто-часто хватать воздух гу-
бами и всхлипывать. - Помирает ба-
буся... У ней двойной аппенди-
цит... - Он посмотрел на нас искоса
и добавил: - Двойной аппендицит, и
корь тоже...
  Тут он заревел и стал вытирать
слезы кулаком. У меня заколотилось
сердце. А парень прислонился к
стенке поудобнее и стал выть до-
вольно громко. А его собака, глядя
на него, тоже завыла. И они оба так
стояли и выли, жутко было слышать.
От этого воя Ванька даже побледнел
под своей пылью. Он положил руку на
плечо этому парню и сказал дрожащим
голосом:
  - Не войте, пожалуйста! Зачем вы
так воете?
  - Да как же мне не выть, - сказал
этот парень и замотал головой,
- как же мне не выть, когда у меня
нет сил дойти до аптеки! Три дня не
ел!.. Ай-уй-уй-юй!..
  И он еще хуже завыл. И ценная со-
бака такс тоже. И никого вокруг не
было. И я прямо не знал, что де-
лать.
  Но Ванька не растерялся нисколь-
ко.
  - А рецепт у вас есть? - закричал
он. - Если есть, давайте его поско-
рее сюда, я сейчас же слетаю на ма-
шине в аптеку и привезу лекарство.
Я быстро слетаю!
  Я чуть не подскочил от радости.
Вот так Ванька, молодец! С таким
человеком не пропадешь, он всегда
знает, что надо делать.
  Сейчас мы с ним привезем этому
парню лекарство и спасем его бабуш-
ку от смерти.
  Я крикнул:
  - Давайте же рецепт! Нельзя те-
рять ни минуты!
  Но этот парень задергался еще ху-
же, замахал на нас руками, перестал
выть и заорал:
  - Нельзя! Куда там! Вы что, в
уме? Да как же это я пущу двух та-
ких пацанят на Садовую? А? Да еще
на велосипеде! Вы что? Да вы зна-
ете, какое там движение? А? Вас там
через полсекунды в клочки разо-
рвет... Куда руки, куда ноги, голо-
вы отдельно!.. Ведь грузовики-пяти-
тонки! Краны подъемные мчатся!..
Вам хорошо, вас задавит, а мне за
вас отвечать придется! Не пущу я
вас, хоть убейте! Пускай лучше ба-
бушка умрет, бедная моя Февронья
Поликарповна!..
  И он снова завыл своим толстым
басом. Ценная собака такс вообще
выла без остановки. Я не мог этого
вынести - что этот парень такой
благородный и что он согласен рис-
ковать бабушкиной жизнью, только бы
с нами ничего не случилось. У меня
от всего этого губы стали кривиться
в разные стороны, и я понял, что
еще немножко, и от этих дел я завою
не хуже ценной собаки. Да и у Вань-
ки тоже глаза стали какие-то подмо-
ченные, и он хлюпнул носом:
  - Что же нам делать?
  - А очень просто, - сказал этот
парень деловитым голосом. - Один
только выход и есть. Давайте ваш
велосипед, я на нем съезжу. И сей-
час вернусь. Век свободы не ви-
дать!.. - И он провел ладонью попе-
рек горла.
  Это, наверно, была его страшная
клятва. Он протянул руку к машине.
Но Ванька держал ее довольно креп-
ко. Этот парень подергал ее, потом
бросил и снова зарыдал:
  - Ой-ой-ой! Погибает моя бабушка,
погибает ни за понюх табаку, поги-
бает ни за рубь за двадцать...
Ой-уюю...
  И он стал рвать со своей головы
волосы. Прямо вцепился и рвет двумя
руками. Я уже не смог выдержать та-
кого ужаса. Я заплакал и сказал
Ваньке:
  - Дай ему велосипед, ведь умрет
бабушка! Если бы у тебя так?
  А Ванька держится за велосипед и
рыдает в ответ:
  - Лучше уж я сам съезжу...
  Тут этот парень посмотрел на
Ваньку безумными глазами и захрипел
как сумасшедший:
  - Не веришь, да? Не веришь? Жалко
на минутку дать свой драндулет? А
старушка пусть помирает? Да? Бедная
старушка, в беленьком платочке,
пусть помирает от кори? Пускай, да?
А пионер с красным галстуком жалеет
драндулет? Эх вы! Душегубы! Соб-
ственники!..
  Он оторвал от рубашки пуговку и
стал топтать ее ногами. А мы не ше-
велились. Мы совершенно изревелись
с Ванькой. Тогда этот парень вдруг
ни с того ни с сего подхватил с
земли свою ценную собаку такс и
стал совать ее то мне, то Ваньке в
руки:
  - Нате! Друга вам отдаю в залог!
Верного друга отдаю! Теперь веришь?
Веришь или нет?! Ценная собака идет
в залог, ценная собака такс!
  И он все-таки всунул эту собачон-
ку Ваньке в руки, и тут меня осени-
ло.
  Я сказал:
  - Ванька, он же собаку оставляет
нам как заложника. Ему теперь нику-
да не деться, она же его друг, и к
тому же ценная. Дай машину, не бой-
ся.
  И тут Ванька дал этому парню руль
и сказал:
  - Вам на пятнадцать минут хватит?
  - Много, - сказал парень, - куда
там! Пять минут на все про все! Ну
ждите меня тут. Не сходите с места!
  И он ловко вскочил на машину, с
места ходко взял и прямо свернул на
Садовую. И когда сворачивал за
угол, ценная собака такс вдруг
спрыгнула с Ваньки и как молния
помчалась за ним.
  Ванька крикнул мне:
  - Держи!
  Но я сказал:
  - Куда там, нипочем не догнать.
Она за хозяином побежала, ей без
него скучно! Вот что значит верный
друг. Мне бы такую...
  А Ванька сказал так робко и с
вопросом:
  - Но ведь она же заложница?
  - Ничего, - сказал я, - они скоро
оба вернутся.
  И мы подождали пять минут.
  - Что-то его нет, - сказал Вань-
ка.
  - Очередь, наверно, - сказал я.
  Потом прошло еще часа два. Этого
парня не было. И ценной собаки то-
же. Когда стало темнеть, Ванька
взял меня за руку.
  - Все ясно, - сказал он. - Пошли
домой...
  - Что ясно... Ванька? - сказал я.
  - Дурак я, дурак, - сказал Вань-
ка. - Не вернется он никогда, этот
тип, и велосипед не вернется. И
ценная собака такс тоже!
  И больше Ванька не сказал ни сло-
ва. Он, наверно, не хотел, чтобы я
думал про страшное. Но я все равно
про это думал.
  Ведь на Садовой такое движение...

--------


      ЧЕЛОВЕК С ГОЛУБЫМ ЛИЦОМ
  Мы сидели возле дяди Володиной
дачи на бревнах, и папа обстругивал
большенную ореховую палку для моего
лука, а я в это время наващивал ве-
ревку для тетивы.
  Все было тихо и спокойно, только
в переулке тарахтела дорожная маши-
на, и у нее вместо колес было два
тяжелых катка - она делала в нашем
поселке асфальтовую дорогу.
  Сиденье на этой машине помещалось
очень высоко, и когда она проехала
мимо нас, над нашим забором проплы-
ла голова дорожного рабочего. Лицо
у него было все голубое, потому что
у него очень сильно росла борода.
Он ее брил каждый день, и от этого
лицо всегда было голубое. Рядом с
этим голубым проплыло лицо румяной
девушки, его помощницы, с красивыми
черными глазами и длинными ресница-
ми.
  Я знал, что это рабочие поехали
обедать на свою базу в Сосенки, по-
тому что работать они начали еще
ночью, когда все еще спали и было
не жарко.
  Этот дяденька с голубым лицом од-
нажды довольно жгуче жиганул меня
прутом по ногам за то, что я заво-
дил его машину, когда он ушел. Он
тогда здорово жиганул меня, и я его
не любил. Я даже боялся, как бы он
не пожаловался сейчас папе, что я
озорую, но он, слава богу, меня не
заметил и проехал мимо.
  И мы с папой сидели так рядом на
бревнышках, и я посвистывал, а папа
помалкивал, и мы только улыбались
друг другу, потому что нам очень
нравилось жить в этом поселке. Мы
здесь гостили уже шестой день, и я
подружился с соседскими ребятами, и
перезнакомился со всеми собаками, и
знал каждую по имени и фамилии. Мы
катались на лодках, жгли костры и
ходили по грибы и видели, как вда-
леке полем пробежали лосиха и лосе-
нок.
  А сегодня мы с папой собирались
пострелять из лука и потом запус-
тить змея - высоко-высоко, под са-
мое солнце.
  И пока я про все это думал, вдруг
хлопнула калитка, и к нам во двор
вошел Александр Семеныч, наш сосед,
у него есть своя автомашина "Вол-
га". Они с папой друзья.
  Он сел рядом с нами и сказал:
  - Беда!
  - Что такое?
  Александр Семеныч сказал:
  - У него, видите ли, свадьба! А
мне какое дело? Сегодня свадьба,
завтра крестины, послезавтра имени-
ны!.. А мне как быть? Сидеть без
шофера? - Он погрозил кому-то кула-
ком. - У меня дела поважнее вашей
свадьбы!
  Папа сказал:
  - Расскажите толком.
  И Александр Семеныч сказал, что
его шофер Леша решил жениться на
одной своей знакомой и сегодня у
него свадьба.
  - Ну и пусть женится, - сказал
папа, - вам-то что?
  Но Александр Семеныч разгорячил-
ся.
  - Мне в город нужно, - сказал он,
- вот так! Понятно?
  И он попилил ладонью себе горло.
Мол, позарез. Но папа молчал.
  - Ага, - ехидно сказал Александр
Семеныч, - отмалчиваетесь? Палочки
строгаете? А где чувство локтя?!
  - Ведь отпуск, - сказал папа,
- надо с сыном побыть.
  - Никуда он не денется, - заявил
Александр Семеныч и шлепнул меня по
спине. - Мы просто возьмем его с
собой! Надо парню удовольствие до-
ставить. Пусть прокатится!
  И тут я наконец понял, чего он
добивается. И как это я сразу не
догадался? Ведь ездить-то он не
умеет. Не умеет управлять своей
собственной "Волгой". А папа умеет.
И "Волгой", и "Победой", и
"Газ-51", и какой угодно. Потому
что у папы есть водительские права,
он даже ездил в автопробег Москва -
Хабаровск. У него только машины
собственной нет, а ездит он класс-
но! И Александр Семеныч подкатыва-
ется, значит, к нам, чтобы папа от-
вез его в город и обратно.
  И хотя я видел, что папе не
очень-то охота ехать, потому что он
пригрелся на солнышке, и ему очень
нравится сидеть в старых брюках
около сарая и строгать потихоньку
палочку, и никуда ему неохота, но
сам-то я очень обрадовался, что
можно будет слетать на автомобиле,
и поэтому я сразу заорал:
  - Поехали! Какой может быть раз-
говор!
  И Александр Семеныч вскочил как
ужаленный и тоже завопил во все
горло:
  - Правильно! Урра! Поехали!..
  Тут папа совсем сдался и только
сказал умоляюще:
  - Только, как говорится, взад-на-
зад. Быстро! Чтобы к трем быть об-
ратно!
  Александр Семеныч расхохотался и
положил руку на сердце:
  - К двум! - И поклялся: - Чтоб
мне провалиться на этом месте! К
двум часам мы будем здесь. Как
штык!
  И мы с папой пошли переоделись, а
потом вывели машину со двора Алек-
сандра Семеныча, и они сели впере-
ди, папа за рулем. А меня отправили
в заднюю кабину и защелкнули за
мной обе дверцы. И я сразу стал за
папиной спиной, чтобы смотреть впе-
ред, на дорогу, на спидометр, на
лес, на встречные машины, и чтобы
воображать, что это я веду машину,
я, а не папа, и что она вовсе не
автомобиль, а космический корабль,
а я самый первый человек, который
полетел на небо, к прохладным звез-
дам.
  И так мне интересно было ехать, и
приятно, и весело! Вокруг все было
зеленое. Трава, и большие деревья,
и тоненькие березки - все было зе-
леное вокруг. И ветер был такой
сильный и теплый и тоже пахнул зе-
леным.
  Я стоял позади папы и посвистывал
и смотрел вперед на дорогу; она
блестела как серебряная, и, если
пригнуть голову, было видно, как
дрожит над ней и вьется раскаленный
воздух.
  И то попадалась на дороге доска -
видно, грузовик обронил, - то не-
большая охапка сена, и тоже было
понятно, откуда она здесь, то шо-
ферские концы, какими руки вытира-
ют. И получалось, что дорога как
будто рассказывает, кто по ней про-
ехал до нас с папой и Александром
Семенычем.
  А сейчас мы мчались довольно
быстро, спидометр показывал семьде-
сят, и я наконец начал играть в
космический корабль. Я включил при-
боры, и выжимал педали, и щелкал
рычажками, и летел мимо Марса и Лу-
ны, еще и еще дальше, и скоро я ре-
шил, что вступил в состояние неве-
сомости, и стал подпрыгивать, чтобы
проверить, весомый я или невесомый.
  Но папа сказал не оборачиваясь:
  - Стой смирно!
  И я опять стал смотреть вперед. И
только я посмотрел вперед, я сразу
увидел, что через дорогу идет де-
вочка! То есть она бежит перед са-
мой нашей машиной. Бежит и бежит. И
откуда она взялась, ведь только что
ее не было. Просто как будто из-под
земли выскочила! Наша машина резко
крутанула вправо, и страшно загудел
гудок... И я успел заметить, что
девочка тоже метнулась вправо,
опять под машину, и тут раздался
какой-то дикий визг, и лязг, и
скрежет, и машину как будто кто-то
дернул за хвост, и дальше все пошло
совершенно непонятно. Мне показа-
лось, что через меня прошел элект-
рический ток, и сразу что-то жалоб-
но зазвенело, а потом словно бы
хрустнуло, и гудок непрерывно гу-
дел, а я весь прижался к переднему
сиденью, я ухватился за него рука-
ми, локтями и грудью и вдруг уви-
дел, что березки в окне упали все
сразу налево, как подрезанные, а
потом быстро появились снова и
опять рухнули влево... и тут все
остановилось. Я стоял на четверень-
ках. Надо мной было открытое окно,
как будто я был в подводной лодке
или на дне колодца. И вдруг, сам не
знаю почему, я стал карабкаться,
как кошка, и вцепляться во что по-
пало - в чехлы, в ручки, все равно
во что, - и, в общем, я моментально
выскочил наружу.
  Наша машина лежала под откосом на
боку. У нее не было никаких стекол.
Из-под мотора вытекал небольшой ды-
мок. Крыша была сплюснута, как ста-
рая шляпа. Машина все время гудела.
Колеса у нее вертелись, как лапки у
жука, когда его перевернешь.
  Из другого окошка вылез человек.
Это был Александр Семеныч. Он вылез
и сразу подошел ко мне.
  Он сказал:
  - Ты не знаешь, где мой левый бо-
тинок?
  И правда, одна нога у него была
разута... Он взглянул на машину,
схватился за голову и опять сказал:
  - Не могу понять, куда девался
ботинок... Поищи.
  И я стал шарить в траве.
  Ботинка нигде не было, а машина
все время гудела тоскливым голосом.
Я не мог этого слышать, у меня му-
рашки бежали по затылку, и я отошел
от нее подальше.
  Около края дороги остановился
грузовик, из него попрыгали солдаты
и побежали вниз, к нам. Один солдат
заглянул в машину и замахал руками
остальным:
  - Там человек! Быстро!..
  И солдаты схватили машину и по-
ставили ее на колеса. Она все гуде-
ла, как будто звала. И только тут я
вдруг вспомнил, что там, за рулем,
сидит мой папа!
  Как я мог об этом забыть! Мне
стало страшно... Я побежал к маши-
не.
  Папа сидел, неудобно скрючившись,
все тело его было повернуто назад,
как будто он смотрел в заднее окно.
Рука его была в руле, она нажимала
на гудок. Кружок сигнала и костяной
круг переплелись между собой и как
капкан держали папину руку возле
локтя. Рука была синяя, распухшая,
и из нее лилась кровь.
  Солдаты стали раздирать руль. Они
открыли дверцы, и папа вышел на
воздух. Он был весь белый, и глаза
у него были белые, и рука висела,
как будто она была от другого чело-
века. Я подбежал к папе и встал пе-
ред ним, но он не успел меня заме-
тить, потому что в это время на мо-
тоцикле подскакали милиционеры.
  Один из них сказал:
  - Предъявите права!
  Папа стоял к нему боком, и этот
милиционер не видел его руки, а па-
па медленно и неловко полез левой
рукой в правый карман и никак не
мог в него залезть. Тогда я придви-
нулся к нему вплотную и достал пра-
ва. Папа поглядел на меня. Он, как
видно, только сейчас вспомнил, что
я был с ним все время. Он левой ру-
кой схватил меня за плечо и нагнул-
ся ко мне близко-близко. Он сказал
как будто издалека:
  - Это ты? - И стал трясти меня, и
закричал: - Где больно? Говори!..
  Я сказал:
  - Нигде не больно. Я весь це-
лый...
  Папа сел на корточки и привалился
к колесу. У него лицо стало мокрое.
Пот бежал у него со лба толстыми
каплями. Он вдруг начал сползать на
бок, как будто хотел прилечь. Я
вцепился в его рубашку, чтобы он не
ложился на землю. Но тут к нам про-
тиснулся человек в белом халате. Он
стал перед папой на колени и сразу
схватил его за правую руку.
  Папа сказал:
  - Ко всем чертям...
  И доктор встал на ноги. Он ска-
зал:
  - Перелом. Двойной.
  И поднял папу, и повел его к
большой машине. Народу вокруг было
очень много, и по краю дороги стоя-
ли автобусы, и "Москвичи", и "гази-
ки". Я даже заметил, что дорожная
машина с нашей улицы тоже была
здесь. Я пошел за доктором и папой,
но меня оттирала толпа, и я еле
пробирался сзади. Когда папа под-
нялся наверх по откосу, я увидел,
что к нему подбежал дорожный рабо-
чий с голубым лицом, тот самый, что
когда-то давно жиганул меня прутом
по ногам. Он что-то сказал папе на
ходу, и папа кивнул. Потом папа
стал садиться в "скорую помощь", и
я понял, что он опять совсем забыл
про меня. Но все равно я решил бе-
жать за ним и его машиной, пока не
догоню. Тут папа обернулся и что-то
крикнул мне. Я не расслышал что.
Машина тронулась и поехала, я побе-
жал за ней, но не успел взбежать
кверху - было высоко, и я остано-
вился, потому что очень билось
сердце.
  Сверху была видна наша "Волга".
Она стояла, как подбитый танк.
Из-за нее вышел Александр Семеныч и
сказал:
  - Можешь себе представить, боти-
нок лежал в багажнике. Фантастика!
  К нему подошел милиционер.
  - Так, - сказал он и стал опять
черкать в блокноте, - сейчас будем
продолжать... А мальчишка этот, ви-
дать, в сорочке родился. Ни цара-
пинки! Стало быть, это ваша машина?
  Я хотел его спросить, когда же
привезут обратно папу, но в это
время сверху крикнули:
  - Товарищ начальник! Мы мальчонку
с собой заберем, чего ему тут на
солнце печься!.. Мы на ихней улице
асфальт кладем. Аккурат у ихнего
дома. Иди, мальчик, сюда!
  Это кричал со своей машины чело-
век с голубым лицом.
  Милиционер сказал:
  - Поедешь?
  Я не знал, что ответить, потому
что мне было совестно оставлять
Александра Семеныча одного. А он,
видно, догадался, про что я думаю,
и сказал:
  - Ничего, поезжай...
  - А вы без меня управитесь?
  - Постараюсь. Мне помогут, поез-
жай...
  Но я не двигался с места.
  Тогда сверху соскочила красивая
девушка, что сидела рядом с голубым
человеком. Она взяла меня за руку и
сказала:
  - А мы ему руль дадим подержать.
Да, Ваня? Товарищ начальник, вы ему
разрешите, пожалуйста, за руль по-
держаться. Он у нас будет сам пра-
вить, честное слово! Он даже, если
захочет, будет сигналы дудеть. Да,
Ваня? Он будет дудеть, и все ему
будут завидовать, а вы, товарищ на-
чальник, наверно, тоже будете зави-
довать. Да? Иди сюда, мальчинька,
золотко мое, на, держись за руль,
чтоб ты был здоров!
  Она так пела надо мной, как над
маленьким, и поставила меня впереди
голубого человека. От него сильно
пахло бензином. Он положил мои руки
на руль, а рядом свои, и я увидел,
какие у него толстые пальцы, с ши-
рокими ногтями с черной каемкой.
  Он нажал на педаль, загремел ры-
чагами, и мы, все трое, отъехали от
этого страшного места.
  Все было зеленое вокруг - и тра-
ва, и тоненькие березки, - и вете-
рок пахнул чем-то зеленым, как буд-
то ничего не случилось. И мы так
ехали и молчали, и, хотя я держал
руки на руле, я не играл ни во что.
Мне не хотелось. А дяденька с голу-
бым лицом вдруг сказал своей помощ-
нице:
  - Ты посмотри, Фирка, какой папа-
ня у этого огольца! Ведь это не
каждый рыскнет... Не схотел, зна-
чит, чужую девочку жизни решить.
Машину разбил! Хотя машина что, она
железка, туды ей и дорога, починит-
ся. А вот ребенка давить не схотел,
вот что дорого... Не схотел, нет.
Сыном родным рыскнул. Выходит, душа
у человека геройская, огневая...
Большая, значит, душа. Вот таких-
то, Фирка, мы на фронте очень ува-
жали...
  Он нащупал и надавил мой нос, как
кнопку звонка:
  - Ззынь...
  И за то, что он сказал такое хо-
рошее про моего папу, я изо всех
сил сжал его толстый палец и запла-
кал.

--------


       РАБОЧИЕ ДРОБЯТ КАМЕНЬ
  С самого начала этого лета мы все
трое, Мишка, Костик и я, очень
пристрастились к водной станции
"Динамо" и стали ходить туда почти
что каждый день. Мы раньше не умели
плавать, а потом постепенно научи-
лись кто где: кто - в деревне,
кто - в пионерских лагерях, а я,
например, два месяца посещал наш
плавательный бассейн "Москва". И
когда мы все научились плавать, мы
очень быстро поняли, что нигде не
получишь такого удовольствия от ку-
пания, как на водной станции. Даю
слово.
  Ох, хорошо лежать ясным утречком
на водной станции на сыроватых и
теплых ее деревянных дорожках, вды-
хать всеми ноздрями свежий и тре-
вожный запах реки и слышать, как на
высоких мачтах и тонких рейках тре-
щат под ветром разноцветные шелко-
вые флажки и вода хлюпает и поло-
щется где-то под тобой в дощатых
щелях; хорошо так лежать, и мол-
чать, и загорать, раскинув руки, и
смотреть из-под локтя, как недалеко
от станции, чуть-чуть повыше по те-
чению, рабочие-каменщики чинят на-
бережную и бьют по розовому камню
молотками, и звук долетает до тебя
немножко позже удара, такой тонкий
и нежный, как будто кто-то играет
стеклянными молоточками на серебря-
ном ксилофоне. И особенно хорошо,
когда накалишься как следует, бух-
нуться в воду, и наплаваться вдо-
сталь, и напрыгаться с метровой
тумбочки, и наныряться досыта, до
отвала. А потом, когда устанешь,
хорошо пойти к своим ребятам, пойти
по горячим досточкам, втянув живот
до позвоночника, и выпятив грудь
колесом, и распирая бедра, и напру-
жинив руки, а ноги ставя непременно
носками внутрь, потому что это кра-
сиво, и на водной станции иначе не
пойдешь, здесь так ходят все. Здесь
тебе не самодельный пляжик с гряз-
новатым песком и бумажками, здесь
тебе не какой-нибудь травянистый
бережок - это там можно чапать как
угодно, - а здесь водная станция,
здесь порядок, чистота, ловкость,
спорт, шик-блеск, и поэтому все
здесь ходят по-чемпионски, на "от-
лично", фасонно ходят - иногда даже
ходят гораздо лучше, чем плавают.
  И вот поэтому мы все, Мишка, Кос-
тик и я, - мы дня не пропускали,
все лето ходили сюда купаться, и
загорели как черти, и здорово под-
научились плавать, и у нас появи-
лись мускулы, бицепсы и трицепсы, и
мы на нашей станции облазили все
углы и знали, где медпункт, где иг-
ры и все такое, и в конце концов
все здесь стало для нас вроде бы
как родное и обыкновенное. Мы при-
выкли.
  И однажды мы лежали, как всегда,
на досточках и загорали, и Костик
вдруг сказал ни с того ни с сего:
  - Дениска! А ты мог бы прыгнуть с
самой верхней вышки в воду?
  Я посмотрел на вышку и увидел,
что она не слишком-то уж высокая,
ничего страшного, не выше второго
этажа, ничего особенного.
  Поэтому я сейчас же ответил Кос-
тику:
  - Конечно, смог бы! Ерунда какая.
  Мишка тотчас же сказал:
  - А вот слабО!
  Я сказал:
  - Дурачок ты, Мишка, вот ты кто!
  Костик сказал:
  - Но десять же метров!
  - Ну и что? - сказал я.
  - СлабО! - отрезал Костик.
  И Мишка, конечно, его поддержал:
  - СлабО, факт, слабО! - И доба-
вил: - Слабо - би-бо!!!
  Я сказал:
  - Дурачки вы оба! Вот вы кто!
  И тут я встал, растопырил ребра,
выкатил грудь, напружинил руки и
пошел к вышке. А когда шел, все
время ставил носки внутрь.
  Сзади Костик крикнул:
  - Сла-би-бу-бе-бо!
  Но я не стал ему отвечать. Я уже
всходил на вышку.
  Все это время, что мы ходили на
водную станцию, я каждый день ви-
дел, как с этой вышки прыгали в во-
ду взрослые дядьки. Я видел, как
они красиво выгибали спину, когда
прыгали "ласточкой", видел, как они
перекувыркивались через голову по
полтора раза, или переворачивались
через бок, или складывались в воз-
духе пополам и падали в воду акку-
ратно и точно, почти совсем не по-
дымая брызг, а когда выныривали, то
выходили на доски, напружинив руки
и выпятив грудь...
  И это было очень красиво и легко,
и я всю жизнь был уверен, что пры-
гаю не хуже этих дядек, но сейчас,
когда лез, я решил для первого раза
никаких фигур в воздухе не выстра-
ивать, а просто прыгнуть прямо, вы-
тянувшись в струнку, "солдати-
ком", - это легче легкого! Я так
просто, без затей, прыгну только
для начала, а уж потом, в следующие
разы, я специально для Мишки такие
буду выписывать кренделя, что Мишка
только рот разинет. Пусть они с
Костиком лучше молчат в тряпочку и
кричат (?) мне вдогонку свое дурац-
кое "сла-би-бо!!!".
  И пока я так думал, у меня было
веселое настроение, и я быстро бе-
жал по маленьким лесенкам вверх и
вверх и даже не заметил, с какой
быстротой я оказался на самой выс-
шей площадке, на высоте десяти мет-
ров над уровнем станции.
  И тут я вдруг увидел, что эта
площадка очень маленькая, а перед
нею, и по бокам, и далеко вокруг,
стоит какой-то раздвинутый, огром-
ный и прекрасный город, он стоит
весь в каком-то легком тумане, а
тут, на площадке, шумит ветер, шу-
мит не шутя, как буря, того и гля-
ди, сдует тебя с этой вышки. И со-
всем не слышно, как рабочие дробят
камень, ветер заглушает их стеклян-
ные молотки. И когда я глянул вниз,
я увидел наш водный бассейн, он был
голубой, но такой маленький, прямо
величиной с папиросную коробку, и я
подумал, что, если прыгну, вряд ли
попаду в него, тут очень просто
промахнуться, а тем более ветер не
меньше шести баллов, он, того и
гляди, снесет меня куда-нибудь в
сторону, в реку, или я бухнусь пря-
мо в буфет кому-нибудь на голову,
вот будет история! Или я, чего доб-
рого, угожу прямо в кухню, в котел
с борщом! Тоже удовольствие малень-
кое. От этих мыслей у меня что-то
зачесалось внутри коленок, и мне
больше всего захотелось еще раз
услышать, как рабочие чинят набе-
режную, и увидеть Костика и Мишку
рядом с собой, все-таки они мои
друзья...
  И я потихоньку сделал несколько
шагов назад, ухватился за перила и
стал спускаться вниз, а когда спус-
тился, настроение у меня опять было
хорошее и на сердце стало легко-
легко, как будто гора с плеч свали-
лась. И я очень обрадовался, когда
увидел Мишку с Костиком, и побежал
к ним, а когда подбежал, остановил-
ся как вкопанный!.. Эти дураки хо-
хотали во все горло и показывали на
меня пальцем! Они изображали, что
сейчас лопнут от смеха. Они вопили:
  - Он спрыгнул!
  - Ха-ха-ха!
  - Он сиганул!
  - Хо-хо-хо!
  - Ласточкой!
  - Хе-хе-хе!
  - Солдатиком!
  - Хи-хи-хи!
  - Храбрец!
  - Молодец!
  - Хвастец!
  Я сел рядом с ними и сказал:
  - Дурачки вы, и больше ничего!
Неужели вы думаете, что я струсил?
  Тут они прямо завизжали:
  - Нет! Ха-ха-ха!
  - Не думаем! Хо-хо-хо!
  - Ты не струсил!
  - Ты просто забоялся!
  - Сейчас мы напишем про тебя в
газету!
  - Чтоб тебе медаль дали!
  - За красивое спускание по лест-
нице!
  Во мне прямо все бурлило от злос-
ти! Какие все-таки наглые типы,
этот худущий Костыль и особенно Ми-
ха с его противным голосом! Они,
видно, серьезно воображают, что я
струсил! Какая глупость! Олухи царя
небесного!
  Но я не стал ругаться и оскорб-
лять их, как они меня. Ведь я-то
знал, что мне ничего не стоит
спрыгнуть с этой жалкой вышки! По-
этому я сказал им спокойно и вежли-
во:
  - Наплевать на вас!
  И стремглав кинулся к вышке, и в
пять секунд снова взбежал на самый
верх! В это время солнце спряталось
за тучу. Здесь было холодно и мрач-
но, ветер выл, и вышка немножко
скрипела и покачивалась. Но я не
стал задерживаться, я подошел к са-
мому краю, сложил руки по швам,
зажмурился, чуть-чуть согнул колен-
ки, перед тем как прыгнуть, и...
вдруг совершенно неожиданно я
вспомнил про маму. И про папу тоже.
И про бабушку. Я вспомнил, что се-
годня утром, когда я убежал на "Ди-
намо", я не попрощался с ними и что
теперь очень может быть, что я
убьюсь насмерть, и я подумал, какое
это будет для них несчастье. Просто
горе будет. Ведь им совершенно не-
кого будет в жизни приласкать. Я
представил себе, как мама всегда
будет смотреть на мою карточку и
плакать, ведь я у нее единственный,
и у папы тоже. И у них в душе будет
вечный траур, и они не будут ходить
в гости и в кино - разве это жизнь?
И кто же будет о них заботиться,
когда они состарятся? Да и мне тоже
без них будет плохо, я ведь тоже их
люблю! Хотя мне-то уже плохо не бу-
дет, меня в живых не будет, я буду
уже мертвый, и не увижу больше не-
ба, и не услышу, как рабочие нежно
дробят камень на набережной!..
  И все это из-за этих негодных
Костыля и Михи!
  Я ужасно возмутился и весь вски-
пел, что из-за таких дураков столь-
ко народу пострадает, и я подумал,
что гораздо лучше будет, если я
пойду и насую им по шее, и чем ско-
рее, тем лучше.
  И я опять спустился вниз.
  Костик, когда увидел меня, встал
на четвереньки и уткнулся головой в
пол. И так, на голове, он побежал
по кругу, как какой-нибудь жук. А
Мишка был совершенно синий и буль-
кал - у него была смеховая истери-
ка.
  Возле них сидела небольшая толпа,
разные девушки и парни. Они тоже
смеялись. Видно, Костик с Мишкой
рассказали им это дело. Они очень
весело смеялись, незнакомые эти лю-
ди, а мои друзья смеялись с ними
заодно, они все вместе дружно надо
мной смеялись...
  И тут я почувствовал, что все,
что было до сих пор, - это была че-
пуха! Просто я до сих пор не пони-
мал, в чем тут суть! А сейчас, ка-
жется, понял. И я повернулся и по-
шел обратно на вышку. В третий раз!
Они там сзади кукарекали мне вслед,
блеяли и улюлюкали. Но я долез до-
верху и подошел к самому краю. Ко-
ленки у меня дрожали. Но я схватил
их руками и сжал и сказал себе ти-
хонько, а когда говорил, слышал,
как дрожит мой голос и клацкают зу-
бы.
  Я бормотал:
  - Рохля!.. Вахля!! Махля!.. Пры-
гай сейчас же! Ну! А то я разгова-
ривать с тобой не буду! Руки тебе
не подам! Ну! Прыгай же! Ну! Тухля!
Протухля! Вонюхля!
  И когда я обозвал себя вонюхлей,
я не выдержал обиды и шагнул впе-
ред. Сердце и желудок у меня сразу
подкатились к горлу. И я, когда ле-
тел, не успел ничего подумать,
просто я знал, что я прыгнул. Я
прыгнул! Я прыгнул! Прыгнул все-
таки!!!
  А когда я вынырнул, Мишка и Кос-
тик протянули мне руки и вытащили
на доски. Мы легли рядом. Мишка и
Костик молчали.
  А я лежал и слушал, как рабочие
бьют молотками по розовому камню.
Звук долетал сюда слабо, нежно и
робко, как будто кто-то играл стек-
лянным молоточком на серебряном
ксилофоне.

--------


         ПОЖАР ВО ФЛИГЕЛЕ,
      ИЛИ ПОДВИГ ВО ЛЬДАХ...
  Мы с Мишкой так заигрались в хок-
кей, что совсем забыли, на каком мы
находимся свете, и когда спросили
одного проходящего мимо дяденьку,
который час, он нам сказал:
  - Ровно два.
  Мы с Мишкой прямо за голову схва-
тились. Два часа! Каких-нибудь пять
минут поиграли, а уже два часа!
Ведь это же ужас! Мы же в школу
опоздали! Я подхватил портфель и
закричал:
  - Бегом давай, Мишка!
  И мы полетели, как молнии. Но
очень скоро устали и пошли шагом.
  Мишка сказал:
  - Не торопись, теперь уже все
равно опоздали.
  Я говорю:
  - Ох, влетит... Родителей вызо-
вут! Ведь без уважительной же при-
чины.
  Мишка говорит:
  - Надо ее придумать. А то на со-
вет отряда вызовут. Давай выдумаем
поскорее!
  Я говорю:
  - Давай скажем, что у нас заболе-
ли зубы и что мы ходили их выры-
вать.
  Но Мишка только фыркнул:
  - У обоих сразу заболели, да? Хо-
ром заболели!.. Нет, так не бывает.
И потом: если мы их рвали, то где
же дырки?
  Я говорю:
  - Что же делать? Прямо не знаю...
Ой, вызовут на совет и родителей
пригласят!.. Слушай, знаешь что?
Надо придумать что-нибудь интерес-
ное и храброе, чтобы нас еще и по-
хвалили за опоздание, понял?
  Мишка говорит:
  - Это как?
  - Ну, например, выдумаем, что
где-нибудь был пожар, а мы как буд-
то ребенка из этого пожара вытащи-
ли, понял?
  Мишка обрадовался:
  - Ага, понял! Можно про пожар вы-
думать, а то еще лучше сказать, как
будто лед на пруду проломился, и
ребенок этот - бух!.. В воду упал!
А мы его вытащили... Тоже красиво!
  - Ну да, - говорю я, - правильно!
Но пожар все-таки лучше!
  - Ну нет, - говорит Мишка,
- именно что лопнувший пруд инте-
реснее!
  И мы с ним еще немножко поспори-
ли, что интересней и храбрей, и не
доспорили, а уже пришли к школе. А
в раздевалке наша гардеробщица тетя
Паша вдруг говорит:
  - Ты где это так оборвался, Миш-
ка? У тебя весь воротник без пуго-
виц. Нельзя таким чучелом в класс
являться. Все равно уж ты опоздал,
давай хоть пуговицы-то пришью! Вон
у меня их целая коробка. А ты, Де-
ниска, иди в класс, нечего тебе тут
торчать!
  Я сказал Мишке:
  - Ты поскорее тут шевелись, а то
мне одному, что ли, отдуваться?
  Но тетя Паша шуганула меня:
  - Иди, иди, а он за тобой! Марш!
  И вот я тихонько приоткрыл дверь
нашего класса, просунул голову, и
вижу весь класс, и слышу, как Раиса
Ивановна диктует по книжке:
  - "Птенцы пищат..."
  А у доски стоит Валерка и выписы-
вает корявыми буквами: "Птенцы
пестчат..."
  Я не выдержал и рассмеялся, а Ра-
иса Ивановна подняла глаза и увиде-
ла меня. Я сразу сказал:
  - Можно войти, Раиса Ивановна?
  - Ах, это ты, Дениска, - сказала
Раиса Ивановна. - Что ж, входи! Ин-
тересно, где это ты пропадал?
  Я вошел в класс и остановился у
шкафа. Раиса Ивановна вгляделась в
меня и прямо ахнула:
  - Что у тебя за вид? Где это ты
так извалялся? А? Отвечай толком!
  А я еще ничего не придумал и не
могу толком отвечать, а так, говорю
что попало, все подряд, только что-
бы время протянуть:
  - Я, Раиса Иванна, не один...
Вдвоем мы, вместе с Мишкой... Вот
оно как. Ого!.. Ну и дела. Так и
так! И так далее.
  А Раиса Ивановна:
  - Что-что? Ты успокойся, говори
помедленней, а то непонятно! Что
случилось? Где вы были? Да говори
же!
  А я совсем не знаю, что говорить.
А надо говорить. А что будешь гово-
рить, когда нечего говорить? Вот я
и говорю:
  - Мы с Мишкой. Да. Вот... Шли се-
бе и шли. Никого не трогали. Мы в
школу шли, чтоб не опоздать. И
вдруг такое! Такое дело, Раиса
Иванна, прямо ох-хо-хо! Ух ты!
Ай-яй-яй.
  Тут все в классе рассмеялись и
загалдели. Особенно громко - Валер-
ка. Потому что он уже давно пред-
чувствовал двойку за своих "птен-
цов". А тут урок остановился, и
можно смотреть на меня и хохотать.
Он прямо покатывался. Но Раиса Ива-
новна быстро прекратила этот базар.
  - Тише, - сказала она, - дайте
разобраться! Кораблев! Отвечай, где
вы были? Где Миша?
  А у меня в голове уже началось
какое-то завихрение от всех этих
приключений, и я ни с того ни с се-
го брякнул:
  - Там пожар был!
  И сразу все утихли. А Раиса Ива-
новна побледнела и говорит:
  - Где пожар?
  А я:
  - Возле нас. Во дворе. Во флиге-
ле. Дым валит - прямо клубами. А мы
идем с Мишкой мимо этого... как
его... мимо черного хода! А дверь
этого хода кто-то доской снаружи
припер. Вот. А мы идем! А оттуда,
значит, дым! И кто-то пищит. Зады-
хается. Ну, мы доску отняли, а там
маленькая девочка. Плачет. Задыха-
ется. Ну, мы ее за руки, за ноги -
спасли. А тут ее мама прибегает,
говорит: "Как ваша фамилия, мальчи-
ки? Я про вас в газету благодар-
ность напишу". А мы с Мишкой гово-
рим: "Что вы, какая может быть бла-
годарность за эту пустяковую дев-
чонку! Не стоит благодарности. Мы
скромные ребята". Вот. И мы ушли с
Мишкой. Можно сесть, Раиса Иванов-
на?
  Она встала из-за стола и подошла
ко мне. Глаза у нее были серьезные
и счастливые.
  Она сказала:
  - Как это хорошо! Очень, очень
рада, что вы с Мишей такие молодцы!
Иди садись. Сядь. Посиди...
  И я видел, что она прямо хочет
меня погладить или даже поцеловать.
И мне от всего этого не очень-то
весело стало. И я пошел потихоньку
на свое место, и весь класс смотрел
на меня, как будто я и вправду со-
творил что-то особенное. И на душе
у меня скребли кошки. Но в это вре-
мя дверь распахнулась, и на пороге
показался Мишка. Все повернулись и
стали смотреть на него. А Раиса
Ивановна обрадовалась.
  - Входи, - сказала она, - входи,
Мишук, садись. Сядь. Посиди. Успо-
койся. Ты ведь, конечно, тоже пере-
волновался.
  - Еще как! - говорит Мишка. - Бо-
ялся, что вы заругаетесь.
  - Ну, раз у тебя уважительная
причина, - говорит Раиса Ивановна,
- ты мог не волноваться. Все-таки
вы с Дениской человека спасли. Не
каждый день такое бывает.
  Мишка даже рот разинул. Он, вид-
но, совершенно забыл, о чем мы с
ним говорили.
  - Ч-ч-человека? - говорит Мишка и
даже заикается, - с...с...спасли? А
кк...кк...кто спас?
  Тут я понял, что Мишка сейчас все
испортит. И я решил ему помочь,
чтобы натолкнуть его и чтобы он
вспомнил, и так ласковенько ему
улыбнулся и говорю:
  - Ничего не поделаешь, Мишка,
брось притворяться... Я уже все
рассказал!
  И сам в это время делаю ему глаза
со значением: что я уже все наврал
и чтобы он не подвел! И я ему под-
мигиваю, уже прямо двумя глазами, и
вдруг вижу - он вспомнил! И сразу
догадался, что надо делать дальше!
Вот наш милый Мишенька глазки опус-
тил, как самый скромный на свете
маменькин сынок, и таким противным,
приличным голоском говорит:
  - Ну зачем ты это! Ерунда ка-
кая...
  И даже покраснел, как настоящий
артист. Ай да Мишка! Я прямо не
ожидал от него такой прыти. А он
сел за парту как ни в чем не бывало
и давай тетради раскладывать. И все
на него смотрели с уважением, и я
тоже. И наверно, этим дело бы и
кончилось. Но тут черт все-таки
дернул Мишку за язык, он огляделся
вокруг и ни с того ни с сего ска-
зал:
  - А он вовсе не тяжелый был. Кило
десять - пятнадцать, не больше...
  Раиса Ивановна говорит:
  - Кто? Кто не тяжелый, кило де-
сять - пятнадцать?
  - Да мальчишка этот.
  - Какой мальчишка?
  - Да которого мы из-подо льда вы-
тащили...
  - Ты что-то путаешь, - говорит
Раиса Ивановна, - ведь это была де-
вочка! И потом, откуда там лед?
  А Мишка гнет свое:
  - Как - откуда лед? Зима, вот и
лед! Все Чистые пруды замерзли. А
мы с Дениской идем, слышим - кто-то
из проруби кричит. Барахтается и
пищит. Карабкается. Бултыхается и
хватается руками. Ну, а лед что?
Лед, конечно, обламывается! Ну, мы
с Дениской подползли, этого маль-
чишку за руки, за ноги - и на бе-
рег. Ну, тут дедушка его прибежал,
давай слезы лить...
  Я уже ничего не мог поделать:
Мишка врал как по писаному, еще
лучше меня. А в классе уже все до-
гадались, что он врет и что я тоже
врал, и после каждого Мишкиного
слова все покатывались, а я ему де-
лал знаки, чтобы замолчал и пере-
стал врать, потому что он не то
врал, что нужно, но куда там! Мишка
никаких знаков не замечал и зали-
вался соловьем:
  - Ну, тут дедушка нам говорит:
"Сейчас я вам именные часы подарю
за этого мальчишку". А мы говорим:
"Не надо, мы скромные ребята!"
  Я не выдержал и крикнул:
  - Только это был пожар! Мишка пе-
репутал!
  - Ты что, рехнулся, что ли? Какой
может быть в проруби пожар? Это ты
все позабыл.
  А в классе все падают в обморок
от хохота, просто помирают. Раиса
Ивановна ка-ак хлопнет по столу!
Все замолчали. А Мишка так и остал-
ся стоять с открытым ртом.
  Раиса Ивановна говорит:
  - Как не стыдно врать! Какой по-
зор! И я-то их считала хорошими ре-
бятами!.. Продолжаем урок.
  И все сразу перестали на нас
смотреть. И в классе было тихо и
как-то скучно. И я написал Мишке
записку: "Вот видишь, надо было го-
ворить правду!"
  А он прислал ответ: "Ну конечно!
Или говорить правду, или получше
сговариваться".

--------


           ХИТРЫЙ СПОСОБ
  - Вот, - сказала мама, - полюбуй-
тесь! На что уходит отпуск? Посуда,
посуда, три раза в день посуда! Ут-
ром мой чашки, а днем целая гора
тарелок. Просто бедствие какое-то!
  - Да, - сказал папа, - действи-
тельно это ужасно! Как жалко, что
ничего не придумано в этом смысле.
Что смотрят инженеры? Да, да...
Бедные женщины...
  Папа глубоко вздохнул и уселся на
диван.
  Мама увидела, как он удобно
устроился, и сказала:
  - Нечего тут сидеть и притворно
вздыхать! Нечего все валить на ин-
женеров! Я даю вам обоим срок. До
обеда вы должны что-нибудь приду-
мать и облегчить мне эту проклятую
мойку! Кто не придумает, того я от-
казываюсь кормить. Пусть сидит го-
лодный. Дениска! Это и тебя касает-
ся. Намотай себе на ус!
  Я сразу сел на подоконник и начал
придумывать, как быть с этим делом.
Во-первых, я испугался, что мама в
самом деле не будет меня кормить и
я, чего доброго, помру от голода, а
во-вторых, мне интересно было что-
нибудь придумать, раз инженеры не
сумели. И я сидел и думал и искоса
поглядывал на папу, как у него идут
дела. Но папа и не думал думать. Он
побрился, потом надел чистую рубаш-
ку, потом прочитал штук десять га-
зет, а затем спокойненько включил
радио и стал слушать какие-то но-
вости за истекшую неделю.
  Тогда я стал думать еще быстрее.
Я сначала хотел выдумать электри-
ческую машину, чтобы сама мыла по-
суду и сама вытирала, и для этого я
немножко развинтил наш электрополо-
тер и папину электробритву "Харь-
ков". Но у меня не получалось, куда
прицепить полотенце.
  Выходило, что при запуске машины
бритва разрежет полотенце на тысячу
кусочков. Тогда я все свинтил об-
ратно и стал придумывать другое. И
часа через два я вспомнил, что чи-
тал в газете про конвейер, и от
этого я сразу придумал довольно ин-
тересную штуку. И когда наступило
время обеда и мама накрыла на стол
и мы все расселись, я сказал:
  - Ну что, папа? Ты придумал?
  - Насчет чего? - сказал папа.
  - Насчет мойки посуды, - сказал
я. - А то мама перестанет нас с то-
бой кормить.
  - Это она пошутила, - сказал па-
па. - Как это она не будет кормить
родного сына и горячо любимого му-
жа?
  И он весело засмеялся.
  Но мама сказала:
  - Ничего я не пошутила, вы у меня
узнаете! Как не стыдно! Я уже сотый
раз говорю - я задыхаюсь от посуды!
Это просто не по-товарищески: самим
сидеть на подоконнике, и бриться, и
слушать радио, в то время как я
укорачиваю свой век, без конца мою
ваши чашки и тарелки.
  - Ладно, - сказал папа, - что-ни-
будь придумаем! А пока давайте же
обедать! О, эти драмы из-за пустя-
ков!
  - Ах, из-за пустяков? - сказала
мама и прямо вся вспыхнула. - Нече-
го сказать, красиво! А я вот возьму
и в самом деле не дам вам обеда,
тогда вы у меня не так запоете!
  И она сжала пальцами виски и
встала из-за стола. И стояла у сто-
ла долго-долго и все смотрела на
папу. А папа сложил руки на груди и
раскачивался на стуле и тоже смот-
рел на маму. И они молчали. И не
было никакого обеда. И я ужасно хо-
тел есть. Я сказал:
  - Мама! Это только один папа ни-
чего не придумал. А я придумал! Все
в порядке, ты не беспокойся. Давай-
те обедать.
  Мама сказала:
  - Что же ты придумал?
  Я сказал:
  - Я придумал, мама, один хитрый
способ!
  Она сказала:
  - Ну-ка, ну-ка...
  Я спросил:
  - А ты сколько моешь приборов
после каждого обеда? А, мама?
  Она ответила:
  - Три.
  - Тогда кричи "ура", - сказал я,
- теперь ты будешь мыть только
один! Я придумал хитрый способ!
  - Выкладывай, - сказал папа.
  - Давайте сначала обедать, - ска-
зал я. - Я во время обеда расскажу,
а то ужасно есть хочется.
  - Ну что ж, - вздохнула мама,
- давайте обедать.
  И мы стали есть.
  - Ну? - сказал папа.
  - Это очень просто, - сказал я.
- Ты только послушай, мама, как все
складно получается! Смотри: вот
обед готов. Ты сразу ставишь один
прибор. Ставишь ты, значит, един-
ственный прибор, наливаешь в тарел-
ку супу, садишься за стол, начина-
ешь есть и говоришь папе: "Обед го-
тов!"
  Папа, конечно, идет мыть руки, и,
пока он их моет, ты, мама, уже
съедаешь суп и наливаешь ему ново-
го, в свою же тарелку.
  Вот папа возвращается в комнату и
тотчас говорит мне:
  "Дениска, обедать! Ступай руки
мыть!"
  Я иду. Ты же в это время ешь из
мелкой тарелки котлеты. А папа ест
суп. А я мою руки. И когда я их вы-
мою, я иду к вам, а у вас папа уже
поел супу, а ты съела котлеты. И
когда я вошел, папа наливает супу в
свою свободную глубокую тарелку, а
ты кладешь папе котлеты в свою пус-
тую мелкую. Я ем суп, папа - котле-
ты, а ты спокойно пьешь компот из
стакана.
  Когда папа съел второе, я как раз
покончил с супом. Тогда он наполня-
ет свою мелкую тарелку котлетами, а
ты в это время уже выпила компот и
наливаешь папе в этот же стакан. Я
отодвигаю пустую тарелку из-под су-
па, принимаюсь за второе, папа пьет
компот, а ты, оказывается, уже по-
обедала, поэтому ты берешь глубокую
тарелку и идешь на кухню мыть!
  А пока ты моешь, я уже проглотил
котлеты, а папа - компот. Тут он
живенько наливает в стакан компоту
для меня и относит свободную мелкую
тарелку к тебе, а я залпом выдуваю
компот и сам несу на кухню стакан!
Все очень просто! И вместо трех
приборов тебе придется мыть только
один. Ура?
  - Ура, - сказала мама. - Ура-то
ура, только негигиенично!
  - Ерунда, - сказал я, - ведь мы
все свои. Я, например, нисколько не
брезгую есть после папы. Я его люб-
лю. Чего там... И тебя тоже люблю.
  - Уж очень хитрый способ, - ска-
зал папа. - И потом, что ни говори,
а все-таки гораздо веселее есть
всем вместе, а не трехступенчатым
потоком.
  - Ну, - сказал я, - зато маме
легче! Посуды-то в три раза меньше
уходит.
  - Понимаешь, - задумчиво сказал
папа, - мне кажется, я тоже приду-
мал один способ. Правда, он не та-
кой хитрый, но все-таки...
  - Выкладывай, - сказал я.
  - Ну-ка, ну-ка... - сказала мама.
  Папа поднялся, засучил рукава и
собрал со стола всю посуду.
  - Иди за мной, - сказал он, - я
сейчас покажу тебе свой нехитрый
способ. Он состоит в том, что те-
перь мы с тобой будем сами мыть всю
посуду!
  И он пошел.
  А я побежал за ним. И мы вымыли
всю посуду. Правда, только два при-
бора. Потому что третий я разбил.
Это получилось у меня случайно, я
все время думал, какой простой спо-
соб придумал папа.
  И как это я сам не догадался?..

--------


     КАК Я ГОСТИЛ У ДЯДИ МИШИ
  Так получилось, что у меня было
несколько выходных дней в неделю
подряд, и я мог целую неделю ничего
не делать. Учителя в нашем классе
заболели как один. У кого аппенди-
цит, у кого ангина, у кого грипп.
Совершенно некому заниматься.
  И тут подвернулся дядя Миша. Он,
когда услышал, что я могу целую не-
делю отдыхать, сразу подскочил до
потолка, а потом подсел к маме и
сказал ей таинственным голосом:
  - У меня идея!
  Мама сразу притянула меня к себе.
  - Давай выкладывай, - сказала она
недовольным голосом.
  Вот - человек не успел слова вы-
молвить, а маме уже не нравится.
Беда! Всегда так! Просто наказание!
Но я промолчал, а дядя Миша сказал:
  - Сегодня я уезжаю к себе. Давай-
ка я возьму Дениску с собой? Пусть
съездит! Все-таки посмотрит Ленин-
град, прекрасный город, колыбель
революции, на Неве легендарная Ав-
рора стоит, как живая, а это знаешь
как интересно!
  Мама нахмурила брови и сказала:
  - А как же обратно?
  - Да я его встречу, - отозвался
папа. - Ну! скажи "да", и мы тебя
расцелуем в награду.
  И они бросились маму целовать.
Она отмахнулась от них и сказала:
  - Ну и подхалимы! - Потом добави-
ла: - Что ж, поезжайте, - и вздох-
нула.
  И мы поехали с дядей Мишей. Про
дорогу в Ленинград я ничего не могу
рассказать, потому что поезд отхо-
дил без пяти двенадцать ночи, и я
сразу заснул как убитый. Посмотрел
я вагон только рано утром, и мне
все очень понравилось. И уборная, и
коридор, и лесенка для второго эта-
жа. Дядя Миша сказал:
  - Ну что? Сейчас встретишься со
своим двоюродным братом Димкой.
Познакомитесь, наконец!
  Мы вышли из вокзала и сели в
троллейбус, и не успели отъехать,
как оказалось - нам уже нужно выхо-
дить. Мы бегом взбежали на второй
этаж и отворили дверь, а там сидит
какой-то парень и ест горячие пель-
мени. Он подвинулся и сказал мне:
  - Давай помогай!
  Я к нему подсел, и мы сразу с ним
подружились.
  - Ты почему не в школе? - спросил
дядя Миша.
  - Сегодня отец приезжает! - отве-
тил Димка и улыбнулся и стал еще
симпатичней. - Да не один, а с
братцем. Как можно? Надо встретить!
  Дядя Миша хмыкнул и пошел к себе
на завод. Димка проводил его до
дверей, и мы, еще подрубав пельме-
ней, поскорей пошли смотреть Ленин-
град. Димка знал его назубок, и мы
прежде всего побежали глядеть на
Неву - какая она широкая. Мы бежали
по набережной, никуда не переходи-
ли, и вдруг увидели - стоит ко-
рабль, а на нем идет настоящая
служба. Все по-военному - матросы,
флаги, и написано на корабле: "АВ-
РОРА". Димка сказал:
  - Смотри, какой корабль.
  Я сказал:
  - "Аврора".
  Димка сказал:
  - Какой корабль... Он участник
Октябрьской революции!
  И у меня захватило дух, что я ви-
жу "Аврору" своими глазами. И я
снял шапку перед этим кораблем.
  А потом Димка побежал дальше, а я
за ним. Интересно ведь с Ленингра-
дом знакомиться. И мы садились в
автобусы, и выходили где-то, и
опять садились. И видели памятник
Пушкину на круглом скверике. Пушкин
был маленький, не то что у нас в
Москве, на Пушкинской площади. Нет,
куда там! Тут он был помоложе, чем
наш, вроде мальчишки из десятого
класса. Он был маленький, но очень
красивый и симпатичный. Но тут Дим-
ка сказал:
  - Я проголодался, - и вошел в ка-
кую-то дверь.
  Я - за ним. Вот, думаю, он уже
проголодался! Только что съел целый
пуд пельменей и уже! Он проголодал-
ся! Ну и парень! С таким не пропа-
дешь.
  И мы вошли в большой зал, устав-
ленный столиками. Это оказалось ка-
фе. Мы там поели пирожков - такие
трубочки с мясом, вроде блинчиков.
Ох и вкусно! Мы потом еще одну пор-
цию взяли, третью. А потом, когда
поели, Димка важно так сказал:
  - Сколько с нас?
  Он заплатил, а я глядел на него
во все глаза. Он засмеялся:
  - Ну, чего глядишь? Это мне папа
дал денег, специально чтобы тебя
кормить. Ведь ты же у нас гость,
верно?
  И когда мы пошли домой, Димка
сказал:
  - Сейчас поедим, а потом в Эрми-
таж.
  Я сказал:
  - Опять поедим? Ты что, с двойным
животом, что ли? И потом, я уже был
в Эрмитаже. В Москве. Я там зимой с
горки катался. Еще во втором клас-
се!
  Димка даже покраснел:
  - Да ты что, не знаешь, что в
Москве ваш Эрмитаж - это просто са-
дик для детворы, а у нас в Ленин-
граде это картинная галерея! Музей,
понял?
  А когда мы подошли к красивому
дому на площади и я увидел, что
крышу держат огромные великаны, я
вдруг понял, что очень устал, и
сказал Димке:
  - А давай в картинную галерею
завтра? А? А то я устал очень. Дол-
го идем.
  Димка взял меня под руку и спро-
сил:
  - До трамвая-то дойдешь?
  Я кивнул, и мы скоро дошли до
трамвая и поехали. Оказалось, дале-
ко.
  Вечером у меня глаза просто сами
слипались. Тетя Галя подсунула под
меня раскладушку, и я сразу уснул.
  А утром Димка схватил меня за но-
гу и стал тянуть с раскладушки:
  - Вставай, соня несчастная!
  Я сказал:
  - А разве уже утро?
  Димка сказал:
  - Утро, утро! Скорей вставай, по-
бежим в Эрмитаж!
  Пока мы все завтракали, Димка все
время повторял: "Давай скорей!"
  Тетя Галя сказала:
  - Дима, не торопи Дениску, у него
кусок в горле застревает. И вообще,
нужно еще подождать.
  И она на него выразительно по-
смотрела. Димка сказал:
  - Чего ждать? Нужно бежать ско-
рей!
  Дядя Миша и тетя Галя рассмея-
лись. В это время раздался звонок.
  Димка скривился, как будто у него
вдруг заболели все зубы.
  Он сказал:
  - Ну вот. Не успели.
  Тетя Галя пошла открывать, и мы
услышали девчоночьи голоса, смех и
голос тети Гали:
  - Димочка! А вот и твои учителя
пришли.
  Я спросил:
  - Ты что, Димка, отстающий?
  В это время вошли две девчонки.
Одна была рыжая, с рыжими ресницами
и рыжими веснушками, а вторая была
какая-то странная. У нее были глаза
длинные, прямо на висках оканчива-
лись. Я сказал:
  - Димка, какие у этой черненькой
глаза большущие!
  - А! - сказал Димка. - Это Ирка
Родина. Знакомьтесь!
  Девочки быстро объяснили Димке
урок, и мы все вместе пошли в Эрми-
таж.
  Мне очень понравилось в Эрмитаже.
Там такие красивые залы и лестницы!
Как в книжках про королей и прин-
цесс. И всюду висят картины. Я уже
немножечко устал ходить по залам,
как вдруг увидел одну картину и по-
дошел поближе. Там были нарисованы
два человека, старые уже, один лы-
сый, другой с бородой. У одного в
руке книга, у другого ключ. У них
были удивительные лица, грустные,
усталые и в то же время какие-то
сильные. Картина была какого-то не-
обычного цвета, я такого никогда не
видел.
  Я стоял и смотрел на эту картину,
и Димка, и девчонки. Мы все стояли
и смотрели. Потом я подошел побли-
же. На табличке было написано: "Эль
Греко".
  Я прямо подпрыгнул! Эль Греко! Я
про него читал, это был грек с ост-
рова Крит. По-настоящему его звали
Доменико Теотокопули. Вот это ху-
дожник так художник! Я сказал:
  - Какая хорошая картина!
  - Теперь понял, - сказал Димка,
- что такое Эрмитаж? Это тебе не с
горки кататься!
  А Ирка Родина сказала:
  - На этой картине краски как буд-
то драгоценные камни...
  Я даже удивился. Девчонка, а тоже
понимает! А потом мы попали в зал,
где стояли египетские вазы. На этих
вазах все люди были нарисованы сбо-
ку, и у них были глаза длинные-
длинные. До висков. Я сказал:
  - Смотри, Димка, у Ирки Родиной
глаза, как на вазе.
  Димка засмеялся:
  - Наша Ирка - ваза с глазами!
         ***
  Мы с Димкой еще много где побыва-
ли. Мы были в Русском музее и в
квартире Пушкина, забрались на ку-
пол Исаакиевского собора и даже
съездили в Царское Село. Нас туда
повез дядя Миша.
  А когда я приехал в Москву, мама
спросила:
  - Ну, путешественник, как тебе
понравился Ленинград?
  Я сказал:
  - Мама! Там стоит "Аврора"! На-
стоящая, понимаешь, та самая! И в
Эрмитаже есть картина художника Эль
Греко. А ты еще спрашиваешь! И еще
я познакомился там с одной девоч-
кой. Ее зовут Ира Родина. У нее
глаза, как на египетской вазе,
правда! Я ей напишу письмо.
  Папа сказал:
  - А ты что, взял адрес у этой
Бекки Тэчер?
  Я сказал:
  - Ой, забыл...
  Папа щелкнул меня по носу:
  - Эх ты, тетеря!
  А я сказал:
  - Ничего, папа! Я напишу Димке, и
он мне даст ее адрес. Я ей обяза-
тельно напишу письмо!

--------


           БЕЛЫЕ АМАДИНЫ
  Возле нашего дома появилась афи-
ша, такая красивая и яркая, что ми-
мо нее невозможно было пройти рав-
нодушно. На ней были нарисованы
разнообразные птицы и написано:
"Показ певчих птиц". И я сразу ре-
шил, что обязательно схожу посмот-
рю, что это за новости такие.
  И в воскресенье, часика в два
дня, собрался, оделся и позвонил
Мишке, чтобы и его захватить с со-
бою. Но Мишка проворчал, что у него
двойка по арифметике - это раз и
новая книжка про шпионов - это два.
  Тогда я решил отправиться сам.
Мама меня отпустила охотно, потому
что я ей мешал убирать, и я поехал.
Певчих птиц показывали на Выставке
достижений, и я туда легко добрался
на метро. У касс почти никого не
было, и я протянул в окошко два-
дцать копеек, но кассирша дала мне
билет и вернула десять копеек об-
ратно за то, что я школьник. Это
мне ужасно понравилось. Получилось,
как будто мне платят за то, что я
учусь в третьем классе, десять ко-
пеек с билета! Это здорово! Это
просто прекрасно! У меня десять ко-
пеек осталось! А я и не знал про
такую скидку! Теперь, пожалуй, с
такими-то законами, мне надо будет
почаще ходить на разные выставки и
показы! Ведь так можно и на фотоап-
парат накопить! Например, если ап-
паратик стоит сорок рублей, то мне,
очень просто, надо сходить на четы-
реста выставок, и дело в шляпе!
Полный порядок. У меня будет фото-
аппарат! Это меня очень развесели-
ло, и я шел к птицам в самом лучшем
настроении. Вокруг стояли разные
дома, то похожие на терема, то на
дворцы, а то и вовсе ни на что не
похожие. Это все были павильоны
выставки.
  Тут же некоторые папы и мамы ка-
тали своих ребят на тройках, потому
что в это время здесь происходил
Праздник зимы и было катание на ло-
шадях и оленях. Жалко только, оче-
редь на катание была чересчур длин-
ная, и я хотя и постоял в ней не-
много, но быстро сообразил, что ес-
ли дело так будет двигаться, то я,
может быть, прокачусь недельки
только через полторы, а мне уж
очень хотелось посмотреть певчих
птиц. Поэтому я помахал рукой оле-
ням и лошадям и пошел дальше. А
около павильона, на котором было
написано "Электроника", я устал.
Тогда я спросил у прохожей девушки:
  - Скажите, пожалуйста, далеко еще
до певчих птиц?
  Она показала рукой:
  - А вот рядом, видишь павильон?
На нем написано "Свиноводство". Там
твои птицы. Иди скорей.
  И я пошел в павильон "Свиновод-
ство". Как только я открыл дверь, я
понял, что не зря приехал сюда.
Вокруг меня, по стенам, со всех че-
тырех сторон, чуть ли не до потол-
ка, одна за другой, как кубики,
стояли маленькие клеточки. И в каж-
дой клеточке жила птичка. И они все
вместе пели. Хором. Но каждая свое.
Кто "чирик-чирик", кто "фью-фить-
фью", кто "чеки-щелк", а кто и "пи-
пи-пи". И все вместе было похоже на
наш класс утром, до прихода Раисы
Ивановны, мы тогда тоже галдим,
всякий на свой лад. И потом, эти
птицы были такие красивые, что я
себе даже представить такого не
мог. Я близко таких еще не видел.
Близко я видел только воробьев. Во-
робьи, конечно, очень красивые и
симпатичные, ничего не скажешь, но
тут собрались просто какие-то неви-
данные чудеса. Например, тут был
снегирь. Важный, сытый, круглый, ни
дать ни взять мыльный пузырь, если
ты его выдуваешь на заходе солнца,
когда оно красное. Тут же были и
крючконосые клесты, и щекастые си-
нички, и славочки, такие свежие и
пухлые на взгляд, что, кажется,
прямо живую бы съел... шутя, конеч-
но... Иволга тоже была крупная и
зеленая, как болото, и черные уче-
ные дрозды. И целый коридор занима-
ли голуби. И они хотя и не певчие,
но их, видно, со всякими диковинка-
ми сюда поместили уж заодно. Потому
что если голубь якобин, так это не
хуже любой другой птицы по красоте.
Он похож на астру и бывает разных
цветов: белый, и лиловый, и корич-
невый. Удивление! А монахи с черны-
ми хвостами! А драконы с жуткими
глазами! А почтовые, которые летают
со скоростью "Волги"! Восторг!
  И еще из непевчих, но поразитель-
ных птиц здесь в большущих клетках
сидели две попки. То есть два поп-
ки. Или нет! Двое попок! Вот. Один
был белый, большой, назывался кака-
ду. У него нос был как консервный
ножик-открывалка, а из темечка рос
целый пучок зеленого лука. А второй
был кубинский амазон. Кубинский!
Зеленый! А на груди красный гал-
стук, как у пионера. Он все время
на меня смотрел, а я ему улыбался,
чтобы он знал, что я ему друг. Но
это все было еще не самое главное в
этом замечательном павильоне. Дело
в том, что там был небольшой угол,
и, постепенно переходя от клетки к
клетке, я добрался и туда, совер-
шенно еще не зная, что тут-то оно
вот и есть, тут-то вот и хранится
самое главное несметное сокровище.
  Здесь стояли целые толпы народа.
И люди отсюда никуда не отходили и
не шумели совсем, а стояли плотными
рядами. И я, конечно, стал поти-
хоньку ввинчиваться в эти толпы и
постепенно провинтился поближе к
самому главному. Это были птички
амадины. Маленькие-маленькие, белые
снежки с блестящими клюквенными
клювиками и величиной с полпальца.
Откуда они взялись? Они, наверное,
нападали с неба. Они, наверное, бы-
ли осадки, а потом ожили, вышли из
сугробов и давай летать-гулять по
нашим дворам и переулкам перед ок-
нами, и наконец впорхнули в этот
павильон "Свиноводство", и теперь
устали и сидят, каждая в своем до-
мике, отдыхают. А люди стоят перед
ними целыми толпами, молча и не-
движно, и любят их изо всех сил.
Да, да. Все любят. Единогласно. И
тут одна тетка с золотым зубом ска-
зала ни с того ни с сего:
  - Ну, какие маленькие... Худые...
Куда их...
  И все на нее оглянулись сурово, а
один дедушка скривил рот и ядовито
проговорил:
  - Конечно, курица - она толшше...
  И все опять сурово посмотрели на
теткин золотой зуб, а она покрасне-
ла и ушла. И все мы, кто стоял тут,
поняли, что тетка не в счет, потому
что она не из нашей компании. И мы
так молча стояли еще долго-долго, и
я все не мог наглядеться на этих
птиц. Они, видно, были с какого-то
седьмого неба, из волшебной жизни,
про которую писал Андерсен. Такие
они были маленькие, слабые и неж-
ные, но, видно, в том-то их и сила
была, у маленьких и слабых, что мы
стояли как вкопанные перед ними
все - и дети и даже взрослые. И на-
верное, мы бы никогда отсюда не
ушли, но в это время по радио чей-
то голос сказал:
  - Внимание. Сейчас в павильоне
номер два будет проведен конкурс
певчих кенарей, начало через десять
минут! Просим перейти во второй па-
вильон!
  И дедушка, который отбрил тетку,
сказал, словно встряхнувшись:
  - Надо идти... Семеновских певцов
послушаем. И ушаковских тоже. - Он
тронул меня за плечо: - Пошли,
мальчик...
  И сам двинулся вперед, и я уви-
дел, что у него валенок сзади про-
худился и оттуда торчал пучок соло-
мы.
  А во втором павильоне был малень-
кий зал, сцена и стулья. А на сце-
не, сбоку, стояла кафедра-трибунка
для докладчика, а в центре - стол,
за который сразу уселись судьи
птичьего пения. И я очень удивился,
что дедушка, который отбрил тетку,
сел в середине этого стола. Оказы-
вается, он был тут главный; я не
знаю, но все, кто садился с ним ря-
дом, здоровались с ним за руку и
вообще оказывали ему почет. И когда
все утихло, этот дедушка сказал:
  - Ну, Семенов, давай, что ли...
  И откуда-то вышел высокий дядька
с орденскими колодками на груди -
двенадцать штук наград, я сосчитал.
У него в руках был плоский чемодан.
Он его открыл. В чемодане было пол-
но маленьких клеток, и в них были
канарейки. Он вынул одну клеточку,
в ней прыгал желтенький лимон. Се-
менов поставил эту клетку на кафед-
ру-трибуну, и у Лимончика стал та-
кой вид, как будто он и впрямь
серьезный докладчик, но раз до до-
клада у него есть еще минут пять
свободных, так он пока попрыгает.
Все сохраняли тишину и ждали, когда
Лимончик запоет. Но он и не думал
петь. Он все прыгал и трепыхался.
Кто-то сзади меня шепнул:
  - Если через десять минут не за-
поет, снимут с конкурса. Вот тебе и
Семенов.
  А Лимончик все прыгал туда-сюда,
потом уже было решался, открывал
клювик, но, словно дразнил всех
нас, не начинал петь и снова прыгал
по-всякому. Мне уже надоело его
ждать, и я хотел уйти, но главный
дедушка вдруг сказал, и опять ядо-
вито:
  - Ну что, Семенов, запоет он
когда-нибудь? Или стесняется? А мо-
жет, он сегодня не в настроении?
  Все засмеялись негромко, а на
бедного Семенова жалко было смот-
реть. Он весь вытянулся к своему
Лимончику и стал вдруг ему тихонько
так подсвистывать на букву "С":
  - Ссссс... Сссс... Ссссс...
  Лимончик внимательно к нему при-
слушался, посмотрел на него своим
блестящим глазком, видно, узнал,
раскрыл клювик, но снова раздумал и
опять запрыгал как ни в чем не бы-
вало. Дедушка тут же сказал - ему,
наверное, нравилось ехидничать:
  - Он не в голосе...
  От этих дедушкиных слов Семенов
чуть не заплакал. Он вынул спичку и
стал скрести ею о коробок. Лимончик
никак на это не отозвался. Чихать
ему было на спичку. Тогда дедушка
рукой подал знак, чтоб Семенов пе-
рестал скрести, и сам наклонился к
Лимончику, и вдруг еле слышно...
чирикнул! Да! Он чирикнул, а Лимон-
чик как будто только этого и дожи-
дался, весь встрепенулся, вытянул-
ся, напрягся, похудел и запел!
  Он пел долго-долго, взахлеб,
свистел горошком, и тянул прямо в
одну линию, и по-всякому, как в
стихе, "на тысячу ладов тянул, пе-
реливался", и все больше худел,
когда пел, словно таял, и все это
время, пока он пел, я пел вместе с
ним, только про себя, изнутри. Я
пел вместе с Лимончиком и видел,
какое счастливое и красное лицо у
Семенова, а у дедушки, наоборот,
гордое и ехидное. Это он задавался,
что он один сумел заставить птицу
петь. И когда Лимончик наконец за-
молчал и все захлопали, дедушка от-
кинулся на спинку стула и сказал
небрежно:
  - Золотая медаль! Убирай, Семе-
нов! Перерыв.
  И Семенов снял Лимончика с кафед-
ры и спрятал в чемодан. И было вид-
но, что у него дрожат руки. А все
вокруг встали, зашумели и пошли ку-
рить.
  И в эту минуту я подумал, что хо-
рошо бы рассказать про все эти дела
своим, и я, недолго думая, побежал
на метро, а когда очутился дома,
папа и мама уже ждали меня. Папа
сказал:
  - Рассказывай. Понравилось?
  Я сказал:
  - Очень!
  Мама испугалась:
  - Что это за голос? Что с тобой?
Почему ты сипишь?
  Я сказал:
  - Потому что я пел! Я сорвал го-
лос и вот осип.
  Папа воскликнул:
  - Где это ты пел, Козловский?
  Я сказал:
  - Я пел на конкурсе!
  - Давай подробности! - сказала
мама.
  Я сказал:
  - Я пел с канарейкой!
  Папа прямо закатился.
  - Воображаю, - сказал он, - какой
был успех! На бис-то вызывали?
  - Не смейся, - просипел я, - я
пел про себя. Изнутри.
  - А! Тогда другое дело, - успоко-
ился папа, - тогда слава богу!
  Мама положила мне руку на лоб:
  - А как ты себя чувствуешь?
  - Прекрасно, - сказал я еще более
сипло и ни с того ни с сего доба-
вил: - А Лимончик получил золотую
медаль...
  - Он заговаривается, - чуть не
плача сказала мама.
  - Просто он переполнен впечатле-
ниями, - объяснил папа, - дай ему
горячего молока с боржомом. Мне
действует на нервы этот сип...
  ...А ночью я долго не мог за-
снуть, я все вспоминал этот необык-
новенный день: наполненный чудесами
павильон "Свиноводство", и дедушку,
и тетку, и Семенова, и Лимончика, и
самое главное - перед моими глазами
все время летали маленькие и легкие
снежинки, белые амадины, они прямо
вклеились мне в сердце, эти клюк-
венные клювики, и я лежал, глядел в
темноту и знал, что теперь уж ни-
когда их не забуду. Не смогу.

--------


             ЧИКИ-БРЫК
  Я недавно чуть не помер. Со сме-
ху. А все из-за Мишки.
  Один раз папа сказал:
  - Завтра, Дениска, поедем пастись
на травку. Завтра и мама свободна,
и я тоже. Кого с собой захватим?
  - Известное дело кого - Мишку.
  Мама сказала:
  - А его отпустят?
  - Если с нами, то отпустят. Поче-
му же? - сказал я. - Давайте я его
приглашу.
  И я сбегал к Мишке. И когда вошел
к ним, сказал: "Здрасте!" Его мама
мне не ответила, а сказала его па-
пе:
  - Видишь, какой воспитанный, не
то что наш...
  А я им все объяснил, что мы Мишку
приглашаем завтра погулять за горо-
дом, и они сейчас же ему разрешили,
и на следующее утро мы поехали.
  В электричке очень интересно ез-
дить, очень!
  Во-первых, ручки на скамейках
блестят. Во-вторых, тормозные кра-
ны - красные, висят прямо перед
глазами. И сколько ни ехать, всегда
хочется дернуть такой кран или хоть
погладить его рукой. А самое глав-
ное - можно в окошко смотреть, там
специальная приступочка есть. Если
кто не достает, можно на эту при-
ступочку встать и высунуться. Мы с
Мишкой сразу заняли окошко, одно на
двоих, и было здорово интересно
смотреть, что вокруг лежит совер-
шенно новенькая трава и на заборах
висит разноцветное бельишко, краси-
вое, как флажки на кораблях.
  Но папа и мама не давали нам ни-
какого житья. Они поминутно дергали
нас сзади за штаны и кричали:
  - Не высовывайтесь, вам говорят!
А то вывалитесь!
  Но мы все высовывались. И тогда
папа пустился на хитрость. Он, вид-
но, решил во что бы то ни стало
отвлечь нас от окошка. Поэтому он
скорчил смешную гримасу и сказал
нарочным, цирковым голосом:
  - Эй, ребятня! Занимайте ваши
места! Представление начинается!
  И мы с Мишкой сразу отскочили от
окна и уселись рядом на скамейке,
потому что мой папа известный шут-
ник, и мы поняли, что сейчас будет
что-то интересное. И все пассажиры,
кто был в вагоне, тоже повернули
головы и стали смотреть на папу. А
он как ни в чем не бывало продолжал
свое:
  - Уважаемые зрители! Сейчас перед
вами выступит непобедимый мастер
Черной магии, Сомнамбулизма и Ката-
лепсии!!! Всемирно известный фокус-
ник-иллюзионист, любимец Австралии
и Малаховки, пожиратель шпаг, кон-
сервных банок и перегоревших элект-
роламп, профессор Эдуард Кондрать-
евич Кио-Сио! Оркестр - музыку!
Тра-би-бо-бум-ля-ля! Тра-би-бо-бум-
ля-ля!
  Все уставились на папу, а он
встал перед нами с Мишкой и сказал:
  - Нумер смертельного риска! Отры-
ванье живого указательного пальца
на глазах у публики! Нервных просят
не падать на пол, а выйти из зала.
Внимание!
  И тут папа сложил руки как-то
так, что нам с Мишкой показалось,
будто он держит себя правой рукой
за левый указательный палец. Потом
папа весь напрягся, покраснел, сде-
лал ужасное лицо, словно он умирает
от боли, и вдруг он разозлился,
собрался с духом и... оторвал сам
себе палец! Вот это да!.. Мы сами
видели... Крови не было. Но и паль-
ца не было! Было гладкое место. Даю
слово!
  Папа сказал:
  - Вуаля!
  Я даже не знаю, что это значит.
Но все равно я захлопал в ладоши, а
Мишка закричал "бис".
  Тогда папа взмахнул обеими рука-
ми, полез к себе за шиворот и ска-
зал:
  - Але-оп! Чики-брык!
  И приставил палец обратно! Да-да!
У него откуда-то вырос новый палец
на старом месте! Совсем такой же,
не отличишь от прежнего, даже чер-
нильное пятно и то такое же, как
было! Я-то, конечно, понимал, что
это какой-то фокус и что я во что
бы то ни стало вызнаю у папы, как
он делается, но Мишка совершенно
ничего не понимал. Он сказал:
  - А как это?
  А папа только улыбнулся:
  - Много будешь знать - скоро со-
старишься!
  Тогда Мишка сказал жалобно:
  - Пожалуйста, повторите еще ра-
зок! Чики-брык!
  И папа опять все повторил, ото-
рвал палец и приставил, и опять бы-
ло сплошное удивление. Затем папа
поклонился, и мы подумали, что
представление окончилось, но оказа-
лось, ничего подобного. Папа ска-
зал:
  - Ввиду многочисленных заявок,
представление продолжается! Сейчас
будет показано втирание звонкой мо-
неты в локоть факира! Маэстро,
трибо-би-бум-ля-ля!
  И папа вынул монетку, положил ее
себе на локоть и стал тереть этой
монеткой о свой пиджак. Но она ни-
куда не втиралась, а все время па-
дала, и тогда я стал насмехаться
над папой. Я сказал:
  - Эх, эх! Ну и факир! Прямо горе,
а не факир!
  И все рассмеялись, а папа сильно
покраснел и закричал:
  - Эй ты, гривенник! Втирайся сей-
час же! А то я тебя сейчас отдам
вон тому дядьке за мороженое! Бу-
дешь знать!
  И гривенник как будто испугался
папы и моментально втерся в локоть.
И исчез.
  - Что, Дениска, съел? - сказал
папа. - Кто тут кричал, что я горе-
факир? А теперь смотри: феерия-пан-
томима! Вытаскивание разменной мо-
неты из носа прекрасного мальчика
Мишки! Чики-брык!
  И папа вытащил монету из Мишкино-
го носа. Ну, товарищи, я и не знал,
что мой папа такой молодец! А Мишка
прямо засиял от гордости. Он весь
рассиялся от удовольствия и снова
закричал папе во все горло:
  - Пожалуйста, повторите еще разик
чики-брык!
  И папа опять все ему повторил, а
потом мама сказала:
  - Антракт! Переходим в буфет.
  И она дала нам по бутерброду с
колбасой. И мы с Мишкой вцепились в
эти бутерброды, и ели, и болтали
ногами, и смотрели по сторонам. И
вдруг Мишка ни с того ни с сего за-
являет:
  - А я знаю, на что похожа ваша
шляпа.
  Мама говорит:
  - Ну-ка скажи - на что?
  - На космонавтский шлем.
  Папа сказал:
  - Точно. Ай да Мишка, верно под-
метил! И правда, эта шляпка похожа
на космонавтский шлем. Ничего не
поделаешь, мода старается не отста-
вать от современности. Ну-ка, Миш-
ка, иди-ка сюда!
  И папа взял шляпку и нахлобучил
Мишке на голову.
  - Настоящий Попович! - сказала
мама.
  А Мишка действительно был похож
на маленького космонавтика. Он си-
дел такой важный и смешной, что
все, кто проходил мимо, смотрели на
него и улыбались.
  И папа улыбался, и мама, и я тоже
улыбался, что Мишка такой симпатя-
га. Потом нам купили по мороженому,
и мы стали его кусать и лизать, и
Мишка быстрей меня справился и по-
шел снова к окошку. Он схватился за
раму, встал на приступочку и высу-
нулся наружу.
  Наша электричка бежала быстро и
ровно, за окном пролетала природа,
и Мишке, видать, хорошо там было
торчать в окошке с космонавтским
шлемом на голове, и больше ничего
на свете ему не нужно было, так он
был доволен. И я захотел стать с
ним рядом, но в это время мама под-
толкнула меня локтем и показала
глазами на папу.
  А папа тихонько встал и пошел на
цыпочках в другое отделение, там
тоже окошко было открыто, и никто в
него не глядел. У папы был очень
таинственный вид, и все кругом при-
тихли и стали следить за папой. А
он неслышными шагами пробрался к
этому окошку, высунул голову и тоже
стал смотреть вперед, по ходу поез-
да, туда же, куда смотрел и Мишка.
Потом папа медленно-медленно высу-
нул правую руку, осторожно дотянул-
ся до Мишки и вдруг с быстротой
молнии сорвал с него мамину шляпку!
Папа тут же отпрыгнул от окошка и
спрятал шляпку за спину, он там ее
заткнул за пояс. Я все это очень
хорошо видел. Но Мишка-то этого не
видел! Он схватился за голову, не
нашел там маминой шляпки, испугал-
ся, отскочил от окна и с каким-то
ужасом остановился перед мамой. А
мама воскликнула:
  - В чем дело? Что случилось, Ми-
ша? Где моя новая шляпка? Неужели
ее сорвало ветром? Ведь я говорила
тебе: не высовывайся. Чуяло мое
сердце, что я останусь без шляпки!
Как же мне теперь быть?
  И мама закрыла лицо руками и за-
дергала плечами, как будто она
горько плачет. На бедного Мишку
просто жалко было смотреть, он ле-
петал прерывающимся голосом:
  - Не плачьте... пожалуйста. Я вам
куплю шляпку... У меня деньги
есть... Сорок семь копеек. Я на
марки собирал...
  У него задрожали губы, и папа,
конечно, не мог этого перенести. Он
сейчас же состроил свою смешную ро-
жицу и закричал цирковым голосом:
  - Граждане, внимание! Не плачьте
и успокойтесь! Ваше счастье, что вы
знакомы со знаменитым волшебником
Эдуардом Кондратьевичем Кио-Сио!
Сейчас будет показан грандиозный
трюк: "Возврат шляпы, выпавшей из
окна голубого экспресса". Пригото-
вились! Внимание! Чики-брык!
  И у папы в руках оказалась мамина
шляпка. Даже я и то не заметил, как
проворно папа вытащил ее из-за спи-
ны. Все прямо ахнули! А Мишка сразу
посветлел от счастья. Глаза у него
от удивления полезли на лоб. Он был
в таком восторге, что просто обал-
дел. Он быстро подошел к папе, взял
у него шляпку, побежал обратно и
что есть силы по-настоящему швырнул
ее за окно. Потом он повернулся и
сказал моему папе:
  - Пожалуйста, повторите еще ра-
зик... чики-брык!
  Вот тут-то и получилось, что я
чуть не помер со смеху.

--------


          ПОДЗОРНАЯ ТРУБА
  Я сидел на подоконнике, натянув
рубашку на колени, потому что штаны
были у мамы.
  - Нет, - сказала мама и отодвину-
ла в сторону нитки с иголкой. - Я
не могу больше с этим мальчишкой!
  - Да, - сказал папа и сложил га-
зету. - На нем черти рвут, он лаза-
ет по заборам, он скачет по деревь-
ям и носится по крышам. На него не
напасешься!
  Папа помолчал, зловеще поглядел
на меня и наконец решительно объ-
явил:
  - Но я наконец придумал средство,
которое раз и навсегда избавит нас
от этого бедствия.
  - Я не нарочно, - сказал я. - Что
я, нарочно, что ли, да? Оно само.
  - Конечно, оно само, - ядовито
сказала мама. - У твоих штанов та-
кой скверный характер, что они на-
рочно целыми днями подстерегают
каждый гвоздик, цепляются за него и
потом рвутся специально для того,
чтобы позлить твою маму. Вот какие
коварные штаны! Оно само! Оно само!
  Мама могла так кричать "оно само"
до утра, потому что у нее уже
разыгрались нервы, это было видно
невооруженным глазом. Поэтому я
сказал папе:
  - Ну, так что же ты придумал?
  Папа сделал строгое лицо и сказал
маме:
  - Тебе нужно напрячь все свои
способности и изобрести аппарат,
который обеспечивал бы тебе наблю-
дение за твоим сыном в часы отсут-
ствия. Мне сегодня некогда, сегодня
"Спартак" - "Торпедо", а ты, ты са-
дись к столу и, не теряя времени,
изобрети сейчас же подзорную трубу.
У тебя это очень хорошо получится,
я знаю, что ты человек в этом отно-
шении весьма талантливый.
  Папа встал, порылся у себя в сто-
ле и положил перед мамой маленькое
зеркальце с отбитым уголком, до-
вольно большой магнит и несколько
разных гвоздочков, пуговицу и еще
чего-то.
  - Вот, - сказал он, - это тебе
необходимые материалы. В поиск,
смелые и любознательные!
  Мама проводила его к дверям, по-
том вернулась и отпустила и меня во
двор погулять. А когда мы вечером
все сошлись за ужином, у мамы были
перепачканы клеем пальцы, и на сто-
ле лежала довольно симпатичная си-
ненькая и толстая труба. Мама взяла
ее, издалека показала мне и сказа-
ла:
  - Ну, Денис, смотри внимательно!
  - Это что? - спросил я.
  - Это подзорная труба! Мое изоб-
ретение! - ответила мама.
  Я сказал:
  - Окрестности озирать?
  Она улыбнулась:
  - Никакие не окрестности! А за
тобой присматривать.
  Я сказал:
  - А как?
  - А очень просто! - сказала мама.
- Я изобрела и сконструировала под-
зорную трубу для родителей, вроде
подзорной трубы для моряков, только
гораздо лучше.
  Папа сказал:
  - Ты объясни, пожалуйста, попу-
лярно, в чем тут дело, какие прин-
ципы положены в основу изобретения,
какие проблемы оно решает, ну,
и так далее. Прошу!
  Мама встала у стола, как учитель-
ница у доски, и заговорила доклад-
ческим голосом:
  - Теперь, когда я буду уходить из
дому, я всегда буду видеть тебя,
Денис. Я могу удаляться от дома на
расстояние от пяти до восьми кило-
метров, но чуть я почувствую, что
давно тебя не видела и что мне ин-
тересно, что ты сейчас вытворяешь,
я сразу - чик! Направляю свою трубу
в сторону нашего дома - и готово! -
вижу тебя во весь рост.
  Папа сказал:
  - Отлично! Эффект Шницель-Птуце-
ра!
  Тут я немножко оторопел. Я нико-
гда не думал, что мама может изоб-
рести такую штуку. Ведь такая с ви-
ду худенькая, а смотри-ка! Эффект
Шницель-Птуцера!
  Я сказал:
  - А как же, мама, ты будешь
знать, где наш дом?
  Она ответила, нисколько не заду-
мываясь:
  - А у меня в трубе сидит компас-
ный магнит. Он всегда показывает на
наш дом.
  - Реакция Бабкина-Няньского, -
сказал папа.
  - Совершенно верно, - продолжала
мама. - Таким образом, если ты, Де-
нис, заберешься на забор или еще
куда, это мне сразу будет видно.
  Я сказал:
  - А там у тебя что? Экран, что
ли?
  Она ответила:
  - Конечно. Помнишь зеркальце? Оно
отбрасывает твое изображение прямо
мне внутрь головы. Я сразу вижу,
стреляешь ты из рогатки или просто
так мяч гоняешь, безо всякого смыс-
ла.
  - Обыкновенный закон Кранца-Ничи-
ханца. Ничего особенного, - провор-
чал папа и вдруг, оживившись, спро-
сил: - Прости, прости, пожалуйста,
я перебью тебя. Один вопросик мож-
но?
  - Да, задавай, - сказала мама.
  - Твоя подзорная труба что, она
работает на электричестве или на
полупроводниках?
  - На электричестве, - сказала ма-
ма.
  - О, тогда я тебя предупреждаю, -
сказал папа, - ты берегись замыка-
ний. А то где-нибудь замкнет, и у
тебя в мозгах произойдет вспышка.
  - Не произойдет, - сказала мама.
- А предохранитель на что?
  - Ну, тогда другое дело, - сказал
папа. - Но ты все-таки поглядывай,
а то, знаешь, я буду волноваться.
  Я сказал:
  - Ну, а ты можешь сделать такую
штуку для меня? Чтобы и я мог за
тобой присматривать?
  - А это зачем? - снова улыбнулась
мама. - Я-то уж наверняка не полезу
на забор!
  - Это еще не известно, - сказал
я, - может быть, на забор ты и не
станешь карабкаться, но, может
быть, ты за машины цепляешься? Или
скачешь перед ними, как коза?
  - Или с дворниками дерешься? И
вступаешь в пререкания с милици-
ей? - поддержал меня папа и вздох-
нул: - Да, жалко, нет у нас такой
машинки, чтобы нам за тобой наблю-
дать...
  Но мама показала нам язык:
  - Изобретено и выполнено в един-
ственном экземпляре, что, взяли? -
Она повернулась ко мне: - Так что
знай, теперь я все время держу тебя
под своим неусыпным контролем!
  И я подумал, что при таком изоб-
ретении у меня начинается довольно
кислая жизнь. Но ничего не сказал,
а кивнул и потом пошел спать. А
когда проснулся и стал жить, то по-
нял, что для меня наступили черные
дни. При мамином изобретении полу-
чалось, что моя жизнь превращается
в сплошное мучение. Вот, например,
сообразишь, что Костик за последнее
время уж очень разнахалился и самая
пора ему как следует накостылять по
шее, а вот не решаешься, так и ка-
жется, что подзорная мамина труба
уставилась тебе прямо в спину. И
наподдать Костику как следует прос-
то невозможно в таких условиях. Я
уж не говорю о том, что я вовсе пе-
рестал ходить на Чистые пруды, что-
бы ловить там себе головастиков
полные карманы. И вся моя счастли-
вая, веселая прежняя жизнь теперь
стала запретной для меня. И так
тоскливо тянулись мои дни, что я
таял, как свеча, и места себе не
находил. И дело, уж наверное, прос-
то приближалось к печальному концу,
как вдруг однажды, когда мама ушла,
я стал искать свою старую футболь-
ную камеру, и в ящике, где у меня
хранится всякая утильная хурда-бур-
да, я вдруг увидел... мамину под-
зорную трубу! Да, она лежала среди
прочего мусора, какая-то осироте-
лая, облупившаяся, тусклая. По все-
му было видно, что мама уже давно
ею не пользуется, что она про нее и
думать-то забыла. Я схватил ее и
расковырял поскорее, чтобы взгля-
нуть, что у нее там внутри, как она
устроена, но, честное слово, она
была пустая, в ней ничего не было.
Пусто, хоть шаром покати!
  Только тут я догадался, что эти
люди обманули меня и что мама ниче-
го не изобрела, а просто так, пуга-
ла меня своей ненастоящей трубой, и
я, как доверчивый дурачок, верил ей
и боялся, и вел себя как приличный
отличник. И от этого всего я так
обиделся на весь свет, и на маму, и
на папу, и на все эти дела, что я
выбежал сразу во двор как угорелый
и затеял там великую срочную драку
с Костиком, и с Андрюшкой, и с
Аленкой. И хотя они втроем прекрас-
но меня отлупили, все равно настро-
ение у меня было отличное, и после
драки мы все вчетвером лазали на
чердак и на крышу, а потом карабка-
лись на деревья, а потом спустились
в подвал, в котельную, в самый
уголь, и извозились там просто до
умопомрачения. И все это время я
чувствовал, что у меня словно ка-
мень с души свалился. И хорошо бы-
ло, и свободно на душе, и легко, и
весело, как на Первое мая.

--------


        ДЯДЯ ПАВЕЛ ИСТОПНИК
  Когда Мария Петровна вбежала к
нам в комнату, ее просто нельзя бы-
ло узнать. Она была вся красная,
как Синьор Помидор. Она задыхалась.
У нее был такой вид, как будто она
вся кипит, как суп в кастрюльке.
Она, когда к нам вомчалась, сразу
крикнула:
  - Ну и дела! - И грохнулась на
тахту.
  Я сказал:
  - Здравствуйте, Мария Петровна!
  Она ответила:
  - Да, да.
  - Что с вами? - спросила мама.
- На вас лица нет!
  - Можете себе представить? Ре-
монт! - воскликнула Мария Петровна
и уставилась на маму. Она чуть не
плакала.
  Мама смотрела на Марию Петровну,
Мария Петровна на маму, я смотрел
на них обеих. Наконец мама осторож-
но спросила:
  - Где... ремонт?
  - У нас! - сказала Мария Петров-
на. - Весь дом ремонтируют! Крыши,
видите ли, у них протекают, вот они
их и ремонтируют.
  - Ну и прекрасно, - сказала мама,
- очень даже хорошо!
  - Весь дом в лесах, - с отчаянием
сказала Мария Петровна, - весь дом
в лесах, и мой балкон тоже в лесах.
Его забили! Дверь заколотили! Это
ведь не на день, не на два, это не
меньше чем на месяца на три! Обал-
дели совсем! Ужас!
  - А почему же ужас? - сказала ма-
ма. - Видно, так нужно!
  - Да? - снова крикнула Мария Пет-
ровна. - По-вашему, так нужно? А
куда же, с позволения сказать, мой
Мопся будет ходить гулять? А? Мой
Мопся уже пять лет ходит гулять на
балкон! Он уже привык гулять на
балконе!
  - Переживет ваш Мопся, - весело
сказала мама, - тут людям ремонт
делают, у них будут сухие потолки,
что же, из-за вашей собаки им весь
век промокать?
  - Не мое дело! - огрызнулась Ма-
рия Петровна. - И пусть промокают,
если у нас такое домоуправление...
  Она никак не могла успокоиться и
кипела еще больше, было похоже, что
она прямо перекипает, и с нее вот-
вот соскочит крышка, и суп польется
через край.
  - Из-за собаки! - повторяла она.
- Да мой Мопся умнее и благороднее
всякого человека! Он умеет служить
на задних лапках, он танцует крако-
вяк, я его из тарелки кормлю. Вы
понимаете, что это значит?
  - Интересы людей выше всего на
свете! - сказала мама тихо.
  Но Мария Петровна не обратила на
маму никакого внимания.
  - Я на них найду управу, - при-
грозила она, - я буду жаловаться в
Моссовет!
  Мама промолчала. Она, наверно, не
хотела ссориться с Марией Петров-
ной, ей трудно было слушать, как та
вопит визгливым голосом. Мария Пет-
ровна, не дождавшись маминого отве-
та, успокоилась немного и стала
рыться в своей громадной сумке.
  - Вы крупу "Артек" уже брали? -
спросила она деловито.
  - Нет, - сказала мама.
  - Напрасно, - упрекнула ее Мария
Петровна. - Из крупы "Артек" варят
очень полезную кашу. Вот Дениске,
например, не мешало бы поправиться.
Я три пачки взяла!
  - А зачем вам столько, - спросила
мама, - ведь у вас нет детей?
  Мария Петровна от изумления выпу-
чила глаза. Она смотрела на маму
так, словно мама сказала неслыхан-
ную глупость, потому что она уже
ничего не может сообразить, даже
самой простой вещи.
  - А Мопся? - выкрикнула Мария
Петровна с раздражением. - А мой
Мопся? Ему очень полезен "Артек",
особенно при его лишаях. Он каждый
день за обедом съедает две тарелки
и просит добавки!
  - Он потому и запаршивел у вас, -
сказал я, - что он у вас пережира-
ет.
  - Не смей вмешиваться в разговор
старших, - со злостью сказала Мария
Петровна. - Еще чего не хватало!
Ступай спать!
  - Нет уж, - сказал я, - ни о ка-
ком "спать" не может быть и речи.
Еще рано!
  - Вот, - сказала Мария Петровна и
обернулась всем телом к маме,
- вот! Полюбуйтесь-ка, что значит
дети! Он еще спорит! А должен бес-
прекословно подчиняться! Сказано
"спать" - значит спать. Я как толь-
ко скажу моему Мопсе: "Спать!" - он
сейчас же лезет под стул и через
секунду хррр... хррр... готово! А
ребенок! Он, видите ли, смеет еще
спорить!
  Мама вдруг стала вся ярко-крас-
ная: она, видно, очень рассердилась
на Марию Петровну, но не хотела
ссориться с гостьей. Мама из вежли-
вости может разную чепуху слушать,
а я не могу. Я страшно разозлился
на Марию Петровну, что она меня все
со своим Мопсей равняет. Я хотел ей
сказать, что она глупая женщина, но
я сдержался, чтоб потом не влетело.
Я схватил в охапку пальто и кепку и
побежал во двор. Там никого не бы-
ло. Только дул ветер. Тогда я побе-
жал в котельную. У нас там живет и
работает дядя Павел, он веселый, у
него зубы белые и кудри. Я его люб-
лю. Я люблю, как он наклоняется ко
мне, к самому лицу, и берет мою ру-
ку в свою, большую и теплую, и улы-
бается, и хрипло и ласково говорит:
  - Здравствуй, Человек!

--------


             ФАНТОМАС
  Вот это картина так картина! Это
да! От этой картины можно совсем с
ума сойти, точно вам говорю. Ведь
если простую картину смотришь, так
никакого впечатления.
  А "Фантомас" - другое дело! Во-
первых, тайна! Во-вторых, маска!
В-третьих, приключения и драки! И
в-четвертых, просто интересно, и
все!
  И конечно, все мальчишки, как эту
картину посмотрели, все стали иг-
рать в Фантомасов. Тут главное -
остроумные записки писать и подсо-
вывать в самые неожиданные места.
Получается очень здорово. Все, кто
такую фантомасовскую записку полу-
чает, сразу начинают бояться и дро-
жать. И даже старухи, которые рань-
ше у подъезда просиживали всю свою
сознательную жизнь, сидят все боль-
ше дома. Спать ложатся просто с ку-
рами. Да оно и понятно. Сами поду-
майте: разве у такой старушки будет
хорошее настроение, если она утром
прочла у своего почтового ящика та-
кую веселую записочку:
   Бириги сваю плету!
   Она ща как подзарвется!
  Тут уж у самой храброй старушки
всякое настроение пропадет, и она
сидит целый день на кухне, стережет
свою плиту и пять раз в день Мосгаз
по телефону вызывает. Это очень
смешно. Тут прямо животики надо-
рвешь, когда девчонка из Мосгаза
целый день туда-сюда по двору шны-
ряет и все кричит:
  - Опять Фантомас разбушевался! У,
чтоб вам пропасть!..
  И тут все ребята пересмеиваются и
подмигивают друг другу, и неизвест-
но, откуда с молниеносной быстротой
появляются новые фантомасочные за-
писочки, у каждого жильца своя.
Например:
   Ни выходи ночю на двор. Убю!
Или:
   Все про тебя знаим.
   Боись сваей жены!
А то просто так:
   Закажи свой партрет!
   В белых тапочках.
  И хотя это все часто было не
смешно и даже просто глупо, все
равно у нас во дворе стало как-то
потише. Все стали пораньше ложиться
спать, а участковый милиционер то-
варищ Пархомов стал почаще показы-
ваться у нас. Он объяснял нам, что
наша игра - это игра без всякой це-
ли, без смысла, просто чепуха ка-
кая-то, что, наоборот, та игра хо-
роша, где есть людям польза, - на-
пример, волейбол или городки, пото-
му что "они развивают глазомер и
силу удара", а наши записки ничего
не развивают, и никому не нужны, и
показывают нашу непроходимую ду-
рость.
  - Лучше бы за одеждой своей по-
следили, - говорил товарищ Пархо-
мов. - Вот. Ботинки! - И он показал
на Мишкины пыльные ботинки.
- Школьник с вечера должен хорошо
вычистить их!
  И так продолжалось очень долго, и
мы стали понемногу отдыхать от сво-
его Фантомаса и подумали, что те-
перь уже все. Наигрались! Но не
тут-то было! Вдруг у нас разбуше-
вался еще один Фантомас, да как!
Просто ужас! А дело в том, что у
нас в подъезде живет один старый
учитель, он давно на пенсии, он
длинный и худущий, все равно как
кол из школьного журнала, и палку
носит такую же - видно, себе под
рост подобрал, к лицу. И мы, конеч-
но, сейчас же его прозвали Кол Еди-
ницыч, но потом для скорости стали
величать просто Колом.
  И вот однажды спускаюсь я с лест-
ницы и вижу на его почтовом ящике
рваненькую, кривую записку. Читаю:
   Кол, а Кол!
   фкалю ф тибя укол!
  В этом листке были красным каран-
дашом исправлены все ошибки, и в
конце стиха стояла большая красная
единица. И аккуратная, четкая при-
писка:
   Кому бы ты ни писал, нельзя пи-
   сать на таком грязном, облезлом
   обрывке бумаги. И еще: советую
   повнимательней заняться грамма-
   тикой.
  Через два дня на двери нашего Ко-
ла висел чистый тетрадный листок.
На листе коротко и энергично было
написано:
   Плевал я на громатику!
  Ну, Фантомас проклятый, вот это
разбушевался! Хоть еще одну серию
начинай снимать. Просто стыд. Одно
было приятно: Фантомасова записка
была сплошь исчеркана красным ка-
рандашом и внизу стояла двойка. Тем
же, что и в первый раз, ясным по-
черком было приписано:
   Бумага значительно чище. Хвалю.
   Совет: кроме заучивания грамма-
   тических правил, развивай в себе
   еще и зрительную память, память
   глаза, тогда не будешь писать
   "громатика". Ведь в прошлом
   письме я уже употребил это сло-
   во. "Грам-мати-ка", Надо запом-
   нить.
  И так началась у них длинная пе-
реписка. Долгое время Фантомас пи-
сал нашему Колу чуть не каждый
день, но Кол был к нему беспощаден.
Кол ставил Фантомасу за самые пус-
тяковые ошибочки свою вечную желез-
ную двойку, и конца этому не пред-
виделось.
  Но однажды в классе Раиса Иванов-
на задала нам проверочный диктант.
Трудная была штука. Мы все кряхтели
и пыхтели, когда писали диктант.
Там были подобраны самые трудные
слова со всего света. Например, там
под конец было такое выраженьице:
"Мы добрались до счастливого кон-
ца". Этим выражением все ребята бы-
ли совсем ошарашены. Я написал: "Мы
добрались до щасливого конца", а
Петька Горбушкин написал "до щесли-
вого конца", а Соколова Нюра исхит-
рилась и выдала в свет свежее напи-
сание. Она написала: "Мы добрались
до щисливыва конца". И Раиса Ива-
новна сказала:
  - Эх вы, горе-писаки, один Миша
Слонов написал что-то приличное, а
вас всех и видеть не хочу! Идите!
Гуляйте! А завтра начнем все снача-
ла.
  И мы разошлись по домам. И я чуть
не треснул от зависти, когда на
следующий день увидел на дверях Ко-
ла большой белоснежный лист бумаги
и на нем красивую надпись:
   Спасибо тебе, Кол! У меня по
   русскому тройка! Первый раз в
   жизни. Ура!
           Уважающий тебя Фантомас!

--------


            ПРИКЛЮЧЕНИЕ
  Прошлую субботу и воскресенье я
был в гостях у Димки. Это такой
симпатяга, сын моего дяди Миши и
тети Гали. Они живут в Ленинграде.
Если у меня будет время, я еще
расскажу, как мы с Димкой гуляли и
что видели в этом прекрасном горо-
де. Это очень интересная и веселая
история.
  А сейчас будет простая история,
как я должен был прилететь к маме в
Москву. Это тоже занятно, потому
что было приключение.
  В общем-то, я на самолете летал,
а один, самостоятельно, ни разу!
Меня должен был посадить на самолет
дядя Миша. Я благополучно прилечу,
а в Москве, в аэропорту, меня долж-
ны будут встречать папа и мама. Вот
как интересно и просто у нас все
было задумано.
  А к вечеру, когда мы с дядей Ми-
шей приехали в ленинградский аэро-
порт, оказалось, что где-то произо-
шла какая-то задержка с транспор-
том, и из-за этого много людей, не
попавших на московские рейсы, ско-
пились в аэропорту, и высокий,
складный дядька толково разъяснил
нам всем, что дело обстоит так: нас
много, а самолет один, и поэтому
тот, кто сумеет попасть в этот са-
молет, тот и полетит в Москву. И я
дал клятву попасть именно в этот
самолет: ведь меня папа будет обя-
зательно встречать в Москве.
  И дядя Миша, услышав эти "прият-
ные" новости, сказал мне:
  - Как только сядешь в самолет,
помаши мне рукой, тогда я тотчас
побегу к телефону, позвоню твоему
папе, что ты, мол, вылетел, он про-
снется, оденется и поедет в аэро-
порт тебя встречать. Понял?
  Я сказал:
  - Все понял!
  А сам подумал про дядю Мишу: "Вот
какой добрый и вежливый. Другой бы
довез и все, а этот еще и позвонит
моим родным. И вот я буду как эста-
фета. Он позвонит, а папа приедет
встречать, и я без них один только
часок в самолете посижу, да и там,
в самолете, тоже все свои. Ничего,
не страшно!"
  Я опять сказал вслух:
  - Вы не сердитесь, что со мной
одни беспокойства, я скоро научусь
один летать, самостоятельно, и не
буду вас столько утруждать...
  Дядя Миша сказал:
  - Что вы, милостивый государь! Я
очень рад! А Димка как рад был тебя
повидать! А тетя Галя! Ну, держи! -
Он протянул мне билет и замолчал. И
я тоже замолчал.
  И тут неожиданно началась посадка
на самолет. Это было столпотворе-
ние. Все кинулись к самолету, а
впереди всех бежал я, за мной все
остальные.
  Я добежал до лестнички, там на-
верху стояли две девушки. Просто
красавицы. Я бегом взбежал к ним и
протянул билет. Они меня спросили:
  - Ты один?
  Я им все рассказал и прошел в са-
молет. Я уселся у окна и стал гля-
деть на толпу провожающих. Дядя Ми-
ша был неподалеку, тут я стал ему
махать и улыбаться. Он эту улыбку
поймал, сделал мне под козырек и
тотчас повернулся и зашагал к теле-
фону, чтобы позвонить моему папе. Я
перевел дух и стал оглядываться.
Народу было много, и все торопились
скорее сесть и улететь. Время было
уже позднее. Наконец все устрои-
лись, разложили свои вещи, и я
услышал, что запустили мотор. Он
долго гудел и рычал. Мне даже надо-
ело.
  Я откинулся на сиденье и тихонько
закрыл глаза, чтобы подремать. По-
том я услышал, как самолет двинул-
ся, и я широко открыл рот, чтобы
уши не болели. Потом ко мне подошла
стюардесса, я открыл глаза - у нее
на подносе было сто или тысяча ма-
леньких кисловатых, да и мятных то-
же, конфет. Моя соседка взяла одну,
потом вторую, а я взял сразу пяток
и еще штучки три-четыре или пять.
Все-таки конфеты вкусные, угощу ре-
бят из класса. Они возьмут с охо-
той, потому что эти конфеты воздуш-
ные, из самолета. Тут уж не захо-
чешь, а возьмешь. Стюардесса стояла
и улыбалась: мол, берите сколько
вашей душе угодно, нам не жалко! Я
стал сосать конфету и вдруг почув-
ствовал, что самолет пошел на сни-
жение. Я припал к окну.
  Моя соседка сказала:
  - Смотри, как быстро прилетели!
  Но тут я заметил, что впереди под
нами появилось множество огней. Я
сказал соседке:
  - Вот поглядите - Москва!
  Она стала смотреть и вдруг запела
басом:
  - "Москва моя, красавица..."
  Но тут из-за занавески вышла стю-
ардесса, та самая, которая разноси-
ла конфеты. Я обрадовался, что сей-
час она будет раздавать еще. Но она
сказала:
  - Товарищи пассажиры, ввиду пло-
хой погоды московский аэропорт за-
крыт. Мы прилетели обратно в Ленин-
град. Следующий рейс будет в семь
часов утра. На ночь устраивайтесь
по мере возможности.
  Тут моя соседка перестала петь.
Все вокруг сердито зашумели.
  Люди сходили с лестницы и шли се-
бе спокойненько домой, чтобы утром
прийти обратно. Я не мог идти спо-
койненько домой. Я не помнил, где
живет дядя Миша. Я не знал, как к
нему проехать. Пришлось мне придер-
живаться компании тех, кому негде
ночевать. Их тоже было много, и они
все пошли в ресторан ужинать. И я
пошел за ними. Все сели за столики.
Я тоже сел. Занял место. Тут неда-
леко стоял телефон-автомат, между-
городный. Я позвонил в Москву. Кто
бы, вы думали, снял трубку? Моя
собственная мама. Она сказала:
  - Алло!
  Я сказал:
  - Алло!
  Она сказала:
  - Плохо слышно. Кого вам нужно?
  Я сказал:
  - Анастасию Васильевну.
  Она сказала:
  - Плохо слышно! Марию Петровну?
  Я сказал:
  - Тебя! Тебя! Тебя! Мама, это ты?
  Она сказала:
  - Плохо слышно. Говорите раздель-
но, по буквам.
  Я сказал:
  - Эм-а, эм-а. Мама, это я.
  Она сказала:
  - Дениска, это ты?
  Я сказал:
  - Я вылечу завтра в семь часов
утра. Наш московский аэродром за-
крыт, так что все благополучно.
Пусть пэ-а-пэ-а вэ-эс-тре-тит
эм-е-ня-меня!
  Она сказала:
  - Хэ-а-рэ-а-шэ-о!
  Я сказал:
  - Ну, будь зэ-дэ-о-ро-вэ-а!
  Она сказала:
  - Жэ-дэ-у! Папа выйдет встречать
ровно в семь!
  Я положил трубку, и у меня сразу
стало легко на сердце. И я пошел
ужинать. Я попросил принести себе
котлеты с макаронами и стакан чая.
Пока я ел котлеты, я подумал, уви-
дев, какие здесь широкие, удобные
стулья: "Э-э, да здесь прекрасно
можно будет поспать на этих стуль-
ях".
  Но покуда я ел, случилось чудо:
ровно через полминуты я увидел, что
все стулья, совершенно все, заняты.
И подумал: "Ничего, не фон-барон,
высплюсь и на полу! Вон сколько
места!"
  Просто чудеса в решете! Через
полсекунды смотрю - весь пол занят:
пассажиры, авоськи, чемоданы, меш-
ки, даже дети, просто ступить неку-
да. Вот тут я даже обозлился!
  Потом я пошел, осторожно ступая
меж сидящих, лежащих и полулежащих
людей. Просто пошел погулять по
аэровокзалу.
  Гулять среди спящего царства было
неловко. Я посмотрел на часы. Уже
половина двенадцатого.
  И вдруг я дошел еще до одной две-
ри, на которой было написано: "Меж-
дугородный телефон". И меня сразу
осенило! Вот где можно прекрасно
поспать. Я тихонько открыл обитую
войлоком дверь.
  Стоп! Пришлось сразу отпрыгнуть:
там уже устроились двое. Дядек.
Офицеров. Они смотрели на меня, а я
на них.
  Потом я сказал:
  - Вы кто такие?
  Тогда один из них, усатый, ска-
зал:
  - Мы подкидыши!
  Мне стало их жалко, и я спросил
по глупости:
  - А где же ваши родители?
  Усатый скорчил жалобную рожу и
как будто заплакал:
  - Пожалуйста, прошу вас, найдите
мне мою папу!
  А второй, который был помоложе,
захохотал, как тигр. И тогда я по-
нял, что этот усатый шутит, потому
что он тоже засмеялся, а за ним
засмеялся уже и я. И мы хохотали
теперь уже втроем. И они поманили
меня к себе и потеснились. Мне было
тепло, но тесно и неудобно, потому
что все время звонил телефон и ярко
горела лампочка.
  Тогда мы написали на газете круп-
ными буквами: "Автомат не работа-
ет", и молодой вывернул лампочку.
Звонки затихли, света нет. Через
минуту мои взрослые друзья задали
такого храпака, что просто чудо.
Похоже было, будто они пилят огром-
ные бревна огромными пилами. Спать
было невозможно.
  А я лежал и все время думал о
своем приключении. Получалось очень
смешно, и я все время улыбался в
темноте.
  Вдруг раздался громкий, совершен-
но незаспанный голос:
  - Вниманию пассажиров, летящих
рейсом Ленинград - Москва! Самолет
"Ту-104" номер 52-48, летящий
вне расписания, вылетает через пят-
надцать минут, в четыре часа пять-
десят пять минут. Посадка пассажи-
ров по предъявлению билетов с выхо-
да номер два!
  Я мгновенно вскочил, как встре-
панный, и принялся будить моих со-
седей. Я говорил им тихо, но отчет-
ливо:
  - Тревога! Тревога! Подъем, вам
говорят!
  Они сейчас же вскочили, и усатый
нащупал и ввернул лампочку.
  Я объяснил им, в чем дело. Усатый
военный тут же сказал:
  - Молодцом, парень! Я с тобой те-
перь в любую разведку пойду. Не
бросил, значит, своих подкидышей?
  Я сказал:
  - Что вы, как можно!
  Мы побежали к выходу номер два и
погрузились в самолет.
  Красивых девушек-стюардесс уже не
было, но нам было все равно. И ко-
гда мы поднялись в воздух, военный,
который был помоложе, вдруг расхо-
хотался.
  - Ты что? - спросил его усатый.
  - "Автомат не работает", - отве-
тил тот. - Ха-ха-ха! "Автомат не
работает"!..
  - Надпись забыли снять, - ответил
усатый.
  Минут через сорок примерно мы
благополучно сели в Москве, и когда
вышли, то оказалось, нас совершенно
никто не встречает.
  Я поискал своего папу. Его не бы-
ло... Не было нигде.
  Я не знал, как мне добраться до
дому. Мне было просто тоскливо.
Хоть плачь. И я, наверное, поплакал
бы, но ко мне вдруг подошли мои
ночные друзья, усатый и который по-
моложе.
  Усатый сказал:
  - Что, не встретил папа?
  Я сказал:
  - Не встретил.
  Молодой спросил:
  - А ты на когда с ним договорил-
ся?
  Я сказал:
  - Я велел ему приехать к самоле-
ту, который вылетает в семь утра.
  Молодой сказал:
  - Все ясно! Тут недоразумение.
Ведь вылетели-то мы в пять!
  Усатый вмешался в нашу беседу:
  - Встретятся, никуда не денутся!
А ты на "козлике" ездил когда-ни-
будь?
  Я сказал:
  - Первый раз слышу! Что это еще
за "козлик"?
  Он ответил:
  - Сейчас увидишь.
  И они с молодым замахали руками.
  К подъезду аэропорта подъехал ма-
ленький кургузый автомобиль, заля-
панный и грязный. У солдата-шофера
было веселое лицо.
  Мои знакомые военные сели в маши-
ну.
  Когда они там уселись, у меня на-
чалась тоска. Я стоял и не знал,
что делать. Была тоска. Я стоял, и
все. Усатый высунулся в окошко и
сказал:
  - А где ты живешь?
  Я ответил.
  Он сказал:
  - Алиев! Долг платежом красен?
  Тот откликнулся из машины:
  - Точно!
  Усатый улыбнулся мне:
  - Садись, Дениска, рядом с шофе-
ром. Будешь знать, что такое сол-
датская выручка.
  Шофер дружелюбно улыбался. По-мо-
ему, он был похож на дядю Мишу.
  - Садись, садись. Прокачу с ве-
терком! - сказал он с хрипотцой.
  Я сейчас же уселся с ним рядом.
Весело было у меня на душе. Вот что
значит военные! С ними не пропа-
дешь.
  Я громко сказал:
  - Каретный ряд!
  Шофер включил газ. Мы понеслись.
  Я крикнул:
  - Ура!

--------


     "ТИХА УКРАИНСКАЯ НОЧЬ..."
  Наша преподавательница литературы
Раиса Ивановна заболела. И вместо
нее к нам пришла Елизавета Никола-
евна. Вообще-то Елизавета Николаев-
на занимается с нами географией и
естествознанием, но сегодня был
исключительный случай, и наш дирек-
тор упросил ее заменить захворавшую
Раису Ивановну.
  Вот Елизавета Николаевна пришла.
Мы поздоровались с нею, и она усе-
лась за учительский столик. Она,
значит, уселась, а мы с Мишкой ста-
ли продолжать наше сражение - у нас
теперь в моде военно-морская игра.
К самому приходу Елизаветы Никола-
евны перевес в этом матче опреде-
лился в мою пользу: я уже протара-
нил Мишкиного эсминца и вывел из
строя три его подводные лодки. Те-
перь мне осталось только разведать,
куда задевался его линкор. Я поше-
велил мозгами и уже открыл было
рот, чтобы сообщить Мишке свой ход,
но Елизавета Николаевна в это время
заглянула в журнал и произнесла:
  - Кораблев!
  Мишка тотчас прошептал:
  - Прямое попадание!
  Я встал.
  Елизавета Николаевна сказала:
  - Иди к доске!
  Мишка снова прошептал:
  - Прощай, дорогой товарищ!
  И сделал "надгробное" лицо.
  А я пошел к доске. Елизавета Ни-
колаевна сказала:
  - Дениска, стой ровнее! И расска-
жи-ка мне, что вы сейчас проходите
по литературе.
  - Мы "Полтаву" проходим, Елизаве-
та Николаевна, - сказал я.
  - Назови автора, - сказала она;
видно было, что она тревожится,
знаю ли я.
  - Пушкин, Пушкин, - сказал я
успокоительно.
  - Так, - сказала она, - великий
Пушкин, Александр Сергеевич, автор
замечательной поэмы "Полтава". Вер-
но. Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь
отрывок из этой поэмы выучил?
  - Конечно, - сказал я.
  - Какой же ты выучил? - спросила
Елизавета Николаевна.
  - "Тиха украинская ночь..."
  - Прекрасно, - сказала Елизавета
Николаевна и прямо расцвела от удо-
вольствия. - "Тиха украинская
ночь..." - это как раз одно из моих
любимых мест! Читай, Кораблев.
  Одно из ее любимых мест! Вот это
здорово! Да ведь это и мое любимое
место! Я его, еще когда маленький
был, выучил. И с тех пор, когда я
читаю эти стихи, все равно вслух
или про себя, мне всякий раз поче-
му-то кажется, что хотя я сейчас и
читаю их, но это кто-то другой чи-
тает, не я, а настоящий-то я стою
на теплом, нагретом за день дере-
вянном крылечке, в одной рубашке и
босиком, и почти сплю, и клюю но-
сом, и шатаюсь, но все-таки вижу
всю эту удивительную красоту: и
спящий маленький городок с его се-
ребряными тополями; и вижу белую
церковку, как она тоже спит и плы-
вет на кудрявом облачке передо
мною, а наверху звезды, они стреко-
чут и насвистывают, как кузнечики;
а где-то у моих ног спит и переби-
рает лапками во сне толстый, нали-
той молоком щенок, которого нет в
этих стихах. Но я хочу, чтобы он
был, а рядом на крылечке сидит и
вздыхает мой дедушка с легкими во-
лосами, его тоже нет в этих стихах,
я его никогда не видел, он погиб на
войне, его нет на свете, но я его
так люблю, что у меня теснит серд-
це...
  - Читай, Денис, что же ты! - по-
высила голос Елизавета Николаевна.
  И я встал поудобней и начал чи-
тать. И опять сквозь меня прошли
эти странные чувства. Я старался
только, чтобы голос у меня не дро-
жал.
   ...Тиха украинская ночь.
   Прозрачно небо. Звезды блещут.
   Своей дремоты превозмочь
   Не хочет воздух. Чуть трепещут
   Сребристых тополей листы.
   Луна спокойно с высоты
   Над Белой церковью сияет...
  - Стоп, стоп, довольно! - переби-
ла меня Елизавета Николаевна. - Да,
велик Пушкин, огромен! Ну-ка, Ко-
раблев, теперь скажи-ка мне, что ты
понял из этих стихов?
  Эх, зачем она меня перебила! Ведь
стихи были еще здесь, во мне, а она
остановила меня на полном ходу. Я
еще не опомнился! Поэтому я притво-
рился, что не понял вопроса, и ска-
зал:
  - Что? Кто? Я?
  - Да, ты. Ну-ка, что ты понял?
  - Все, - сказал я. - Я понял все.
Луна. Церковь. Тополя. Все спят.
  - Ну... - недовольно протянула
Елизавета Николаевна, - это ты не-
множко поверхностно понял... Надо
глубже понимать. Не маленький. Ведь
это Пушкин...
  - А как, - спросил я, - как надо
Пушкина понимать? - И я сделал не-
дотепанное лицо.
  - Ну давай по фразам, - с досадой
сказала она. - Раз уж ты такой.
"Тиха украинская ночь..." Как ты
это понял?
  - Я понял, что тихая ночь.
  - Нет, - сказала Елизавета Нико-
лаевна. - Пойми же ты, что в словах
"Тиха украинская ночь" удивительно
тонко подмечено, что Украина нахо-
дится в стороне от центра перемеще-
ния континентальных масс воздуха.
Вот что тебе нужно понимать и
знать, Кораблев! Договорились? Чи-
тай дальше!
  - "Прозрачно небо", - сказал я,
- небо, значит, прозрачное. Ясное.
Прозрачное небо. Так и написано:
"Небо прозрачно".
  - Эх, Кораблев, Кораблев, -
грустно и как-то безнадежно сказала
Елизавета Николаевна. - Ну что ты,
как попка, затвердил: "Прозрачно
небо, прозрачно небо". Заладил. А
ведь в этих двух словах скрыто
огромное содержание. В этих двух
как бы ничего не значащих словах
Пушкин рассказал нам, что количе-
ство выпадающих осадков в этом рай-
оне весьма незначительно, благодаря
чему мы и можем наблюдать безоблач-
ное небо. Теперь ты понимаешь, ка-
кова сила пушкинского таланта? Да-
вай дальше.
  Но мне уже почему-то не хотелось
читать. Как-то все сразу надоело. И
поэтому я наскоро пробормотал:
          ...Звезды блещут.
   Своей дремоты превозмочь
   Не хочет воздух...
  - А почему? - оживилась Елизавета
Николаевна.
  - Что почему? - сказал я.
  - Почему он не хочет? - повторила
она.
  - Что не хочет?
  - Дремоты превозмочь.
  - Кто?
  - Воздух.
  - Какой?
  - Как какой - украинский! Ты ведь
сам только сейчас говорил: "Своей
дремоты превозмочь не хочет воз-
дух..." Так почему же он не хочет?
  - Не хочет, и все, - сказал я с
сердцем. - Просыпаться не хочет!
Хочет дремать, и все дела!
  - Ну нет, - рассердилась Елизаве-
та Николаевна и поводила перед моим
носом указательным пальцем из сто-
роны в сторону. Получалось, как
будто она хочет сказать: "Эти номе-
ра у вашего воздуха не пройдут".
- Ну нет, - повторила она. - Здесь
дело в том, что Пушкин намекает на
тот факт, что на Украине находится
небольшой циклонический центр с
давлением около семисот сорока мил-
лиметров. А как известно, воздух в
циклоне движется от краев к середи-
не. И именно это явление и вдохно-
вило поэта на бессмертные строки:
"Чуть трепещут, м-м-м... м-м-м, ка-
ких-то тополей листы"! Понял, Ко-
раблев? Усвоил? Садись!
  И я сел. А после урока Мишка
вдруг отвернулся от меня, покраснел
и сказал:
  - А мое любимое - про сосну: "На
севере диком стоит одиноко на голой
вершине сосна..." Знаешь?
  - Знаю, конечно, - сказал я.
- Как не знать?
  Я выдал ему "научное" лицо.
  - "На севере диком" - этими сло-
вами Лермонтов сообщил нам, что
сосна, как ни крути, а все-таки до-
вольно морозоустойчивое растение. А
фраза "стоит на голой вершине" до-
полняет, что сосна к тому же обла-
дает сверхмощным стержневым кор-
нем...
  Мишка с испугом глянул на меня. А
я на него. А потом мы расхохота-
лись. И хохотали долго, как безум-
ные. Всю перемену.

--------


         СЕСТРА МОЯ КСЕНИЯ
  Один раз был обыкновенный день. Я
пришел из школы, поел и влез на
подоконник. Мне давно уже хотелось
посидеть у окна, поглядеть на про-
хожих и самому ничего не делать. А
сейчас для этого был подходящий мо-
мент. И я сел на подоконник и при-
нялся ничего не делать. В эту же
минуту в комнату влетел папа.
  Он сказал:
  - Скучаешь?
  Я ответил:
  - Да нет... Так... А когда же на-
конец мама приедет? Нету уже целых
десять дней!
  Папа сказал:
  - Держись за окно! Покрепче дер-
жись, а то сейчас полетишь вверх
тормашками.
  Я на всякий случай уцепился за
оконную ручку и сказал:
  - А в чем дело?
  Он отступил на шаг, вынул из кар-
мана какую-то бумажку, помахал ею
издалека и объявил:
  - Через час мама приезжает! Вот
телеграмма! Я прямо с работы прибе-
жал, чтобы тебе сказать! Обедать не
будем, пообедаем все вместе, я по-
бегу ее встречать, а ты прибери
комнату и дожидайся нас! Договори-
лись?
  Я мигом соскочил с окна:
  - Конечно, договорились! Урра!
Беги, папа, пулей, а я приберусь!
Минута - и готово! Наведу шик и
блеск! Беги, не теряй времени, вези
поскорее маму!
  Папа метнулся к дверям. А я стал
работать. У меня начался аврал, как
на океанском корабле. Аврал - это
большая приборка, а тут как раз
стихия улеглась, на волнах тиши-
на, - называется штиль, а мы, мат-
росы, делаем свое дело.
  - Раз, два! Ширк-шарк! Стулья по
местам! Смирно стоять! Веник-совок!
Подметать - живо! Товарищ пол, что
это за вид? Блестеть! Сейчас же!
Так! Обед! Слушай мою команду! На
плиту, справа по одному "повзвод-
но", кастрюля за сковородкой - ста-
новись! Раз-два! Запевай:
   Папа только спичкой
   чирк!
   И огонь сейчас же
   фырк!
Продолжайте разогреваться! Вот. Вот
какой я молодец! Помощник! Гордить-
ся нужно таким ребенком! Я когда
вырасту, знаете кем буду? Я буду -
ого! Я буду даже ого-го! Огогугаго!
Вот кем я буду!
  И я так долго играл и выхвалялся
напропалую, чтобы не скучно было
ждать маму с папой. И в конце кон-
цов дверь распахнулась, и в нее
снова влетел папа! Он уже вернулся
и был весь взбудораженный, шляпа на
затылке! И он один изображал целый
духовой оркестр, и дирижера этого
оркестра заодно. Папа размахивал
руками.
  - Дзум-дзум! - выкрикивал папа, и
я понял, что это бьют огромные ту-
рецкие барабаны в честь маминого
приезда. - Пыйхь-пыйхь! - поддавали
жару медные тарелки.
  Дальше началась уже какая-то ко-
шачья музыка. Закричал сводный хор
в составе ста человек. Папа пел за
всю эту сотню, но так как дверь за
папой была открыта, я выбежал в ко-
ридор, чтобы встретить маму.
  Она стояла возле вешалки с каким-
то свертком на руках. Когда она ме-
ня увидела, она мне ласково улыбну-
лась и тихо сказала:
  - Здравствуй, мой мальчик! Как ты
тут поживал без меня?
  Я сказал:
  - Я скучал без тебя.
  Мама сказала:
  - А я тебе сюрприз привезла!
  Я сказал:
  - Самолет?
  Мама сказала:
  - Посмотри-ка!
  Мы говорили с ней очень тихо. Ма-
ма протянула мне сверток. Я взял
его.
  - Что это, мама? - спросил я.
  - Это твоя сестренка Ксения, -
все так же тихо сказала мама.
  Я молчал.
  Тогда мама отвернула кружевную
простынку, и я увидел лицо моей
сестры. Оно было маленькое, и на
нем ничего не было видно. Я держал
ее на руках изо всех сил.
  - Дзум-бум-трум, - неожиданно по-
явился из комнаты папа рядом со
мной.
  Его оркестр все еще гремел.
  - Внимание, - сказал папа диктор-
ским голосом, - мальчику Дениске
вручается сестренка Ксения. Длина
от пяток до головы пятьдесят санти-
метров, от головы до пяток - пять-
десят пять! Чистый вес три кило
двести пятьдесят граммов, не считая
тары.
  Он сел передо мной на корточки и
подставил руки под мои, наверно,
боялся, что я уроню Ксению. Он
спросил у мамы своим нормальным го-
лосом:
  - А на кого она похожа?
  - На тебя, - сказала мама.
  - А вот и нет! - воскликнул папа.
- Она в своей косыночке очень сма-
хивает на симпатичную народную ар-
тистку республики Корчагину-Алек-
сандровскую, которую я очень любил
в молодости. Вообще я заметил, что
маленькие детки в первые дни своей
жизни все бывают очень похожи на
прославленную Корчагину-Александ-
ровскую. Особенно похож носик. Но-
сик прямо бросается в глаза.
  Я все стоял со своей сестрою Ксе-
нией на руках, как дурень с писаной
торбой, и улыбался.
  Мама сказала с тревогой:
  - Осторожно, умоляю, Денис, не
урони.
  Я сказал:
  - Ты что, мама? Не беспокойся! Я
целый детский велосипед выжимаю од-
ной левой, неужели же я уроню такую
чепуху?
  А папа сказал:
  - Вечером купать будем! Готовься!
  Он взял у меня сверток, в котором
была Ксенька, и пошел. Я пошел за
ним, а за мной мама. Мы положили
Ксеньку в выдвинутый ящик от комо-
да, и она там лежала спокойно.
  Папа сказал:
  - Это пока, на одну ночь. А завт-
ра я куплю ей кроватку, и она будет
спать в кроватке. А ты, Денис, сле-
ди за ключами, как бы кто не запер
твою сестренку в комоде. Будем по-
том искать, куда подевалась...
  И мы сели обедать. Я каждую мину-
ту вскакивал и смотрел на Ксеньку.
Она все время спала. Я удивлялся и
трогал пальцем ее щеку. Щека была
мягкая, как сметана. Теперь, когда
я рассмотрел ее внимательно, я уви-
дел, что у нее длинные темные рес-
ницы...
  И вечером мы стали ее купать. Мы
поставили на папин стол ванночку с
пробкой и наносили целую толпу
кастрюлек, наполненных холодной и
горячей водой, а Ксения лежала в
своем комоде и ожидала купания.
Она, видно, волновалась, потому что
она скрипела, как дверь, а папа,
наоборот, все время поддерживал ее
настроение, чтобы она не очень боя-
лась. Папа ходил туда-сюда с водой
и простынками, он снял с себя пид-
жак, засучил рукава и льстиво по-
крикивал на всю квартиру:
  - А кто у нас лучше всех плавает?
Кто лучше всех окунается и ныряет?
Кто лучше всех пузыри пускает?
  А у Ксеньки такое было лицо, что
это она лучше всех окунается и ны-
ряет, - действовала папина лесть.
Но когда стали купать, у нее такой
сделался испуганный вид, что вот,
люди добрые, смотрите: родные отец
и мать сейчас утопят дочку, и она
пяткой поискала и нашла дно, опер-
лась и только тогда немного успоко-
илась, лицо стало чуть поровней, не
такое несчастное, и она позволила
себя поливать, но все-таки еще со-
мневалась, вдруг папа даст ей за-
хлебнуться... И я тут вовремя под-
сунулся под мамин локоть и дал
Ксеньке свой палец и, видно, уга-
дал, сделал, что надо было, она за
мой палец схватилась и совсем успо-
коилась. Так крепко и отчаянно
ухватилась девчонка за мой палец,
просто как утопающий за соломинку.
И мне стало ее жалко от этого, что
она именно за меня держится, дер-
жится изо всех сил своими воробь-
иными пальчиками, и по этим пальцам
чувствуется ясно, что это она мне
одному доверяет свою драгоценную
жизнь и что, честно говоря, все это
купание для нее мука, и ужас, и
риск, и угроза, и надо спасаться:
держаться за палец старшего, силь-
ного и смелого брата. И когда я обо
всем этом догадался, когда я понял
наконец, как ей трудно, бедняге, и
страшно, я сразу стал ее любить.

--------


      ПОЮТ КОЛЕСА - ТРА-ТА-ТА
  Этим летом папе нужно было съез-
дить по делу в город Ясногорск, и в
день отъезда он сказал:
  - Возьму-ка я Дениску с собой!
  Я сразу посмотрел на маму. Но ма-
ма молчала.
  Тогда папа сказал:
  - Ну что ж, пристегни его к своей
юбке. Пусть он ходит за тобой при-
стегнутый.
  Тут у мамы глаза сразу стали зе-
леные, как крыжовник. Она сказала:
  - Делайте что хотите! Хоть в Ан-
тарктиду!
  И в этот же вечер мы с папой сели
в поезд и поехали. В нашем вагоне
было много разного народу: старушки
и солдаты, и просто молодые парни,
и проводники, и маленькая девчонка.
И было очень весело и шумно, и мы
открыли консервы, и пили чай из
стаканов в подстаканниках, и ели
колбасу большущими кусками. А потом
один парень снял пиджак и остался в
майке; у него были белые руки и
круглые мускулы, прямо как шары. Он
достал с третьей полки гармошку, и
заиграл, и спел грустную песню про
комсомольца, как он упал на траву,
возле своего коня, у его ног, и
закрыл свои карие очи, и красная
кровь стекала на зеленую траву.
  Я подошел к окошку, и стоял, и
смотрел, как мелькают в темноте
огоньки, и все думал про этого ком-
сомольца, что я бы тоже вместе с
ним поскакал в разведку и его, мо-
жет быть, тогда не убили бы.
  А потом папа подошел ко мне, и мы
с ним вдвоем помолчали, и папа ска-
зал:
  - Не скучай. Мы послезавтра вер-
немся, и ты расскажешь маме, как
было интересно.
  Он отошел и стал стелить постель,
а потом подозвал меня и спросил:
  - Ты где ляжешь? К стенке?
  Но я сказал:
  - Лучше ты ложись к стенке. А я с
краю.
  Папа лег к стенке, на бок, а я
лег с краю, тоже на бок, и колеса
застучали: трата-та-трата-та...
  И вдруг я проснулся оттого, что я
наполовину висел в воздухе и одной
рукой держался за столик, чтоб не
упасть. Видно, папа во сне очень
разметался и совсем меня вытеснил с
полки. Я хотел устроиться поудоб-
ней, но в это время сон с меня со-
скочил, и я присел на краешек по-
стели и стал разглядывать все во-
круг себя.
  В вагоне уже было светло, и ото-
всюду свисали разные ноги и руки.
Ноги были в разноцветных носках или
просто босиком, и была одна малень-
кая девчонская нога, похожая на ко-
ричневую чурочку.
  Наш поезд ехал очень медленно.
Колеса тарахтели. Я увидел, что зе-
леные ветки почти касаются наших
окон, и получилось, что мы едем,
как по лесному коридору, и мне за-
хотелось посмотреть, как оно так
выходит, и я побежал босиком в там-
бур. Там дверь была открыта на-
стежь, и я ухватился за перильца и
осторожно свесил ноги.
  Сидеть было холодно, потому что я
был в одних трусиках, и железный
пол меня прямо захолодил, но потом
он согрелся, и я сидел, подсунув
руки под мышки. Ветер был слабый,
еле-еле дул, а поезд шел медленно-
медленно, он поднимался в гору, ко-
леса тарахтели, и я потихоньку к
ним подладился и сочинил песню:
   Вот мчится поезд - красота!
   Стучат колеса - тра-та-та!
  И случайно я посмотрел направо и
увидел конец нашего поезда: он был
полукруглый, как хвост.
  Я тогда посмотрел налево и увидел
наш паровоз: он вовсю карабкался
вверх, как какой-нибудь жук. И я
догадался, что здесь поворот.
  А рядом с поездом была тропочка,
совсем узкая, и я увидел, что впе-
реди по этой тропочке идет человек.
Издалека мне показалось, что он
совсем маленький, но поезд все-таки
шел побыстрее его, и я постепенно
увидел, что он большой, и на нем
голубая рубашка, и что он в тяжелых
сапогах. По этим сапогам было вид-
но, что он уже устал идти. Он дер-
жал что-то в руках.
  Когда поезд его догнал, этот
дядька вдруг спустился со своей
тропочки и побежал рядом с поездом,
сапоги его хрупали по камешкам, и
камешки разлетались из-под тяжелых
сапог в разные стороны. И тут я по-
равнялся с ним, и он протянул мне
решето, затянутое полотенцем, и все
бежал рядом со мной, и лицо у него
было красное и мокрое. Он крикнул:
  - Держи решето, малый! - и ловко
сунул мне его на колени.
  Я вцепился в это решето, а дя-
денька ухватился за перильца, под-
тянулся, вскочил на подножку и сел
рядом со мной. Он вытер лицо рубаш-
кой и сказал:
  - Еле влез...
  Я сказал:
  - Нате ваше решето.
  Но он не взял. Он сказал:
  - Тебя как звать?
  Я ответил:
  - Денис.
  Он кивнул головой и сказал:
  - А моего - Сережка.
  Я спросил:
  - Он в каком классе?
  Дяденька сказал:
  - Во вторым.
  - Надо говорить: во втором, -
сказал я.
  Тут он сердито засмеялся и стал
стаскивать полотенце с решета. Под
полотенцем лежали серебристые
листья, и оттуда пошел такой запах,
что я чуть не сошел с ума. А дя-
денька стал аккуратно снимать эти
листья один за одним, и я увидел,
что это - полное решето малины. И
хотя она была очень красная, она
была еще и серебристая, седая, что
ли; и каждая ягодка лежала отдель-
но, как будто твердая. Я смотрел на
малину во все глаза.
  - Это ее холодком прикрыло, ишь
притуманилась, - сказал дядька.
- Ешь давай!
  И я взял ягоду и съел, и потом
еще одну, и тоже съел, и придавил
языком, и стал так есть по одной, и
просто таял от удовольствия, а дя-
денька сидел и смотрел на меня, и
лицо у него было такое, как будто я
болен и ему жалко меня. Он сказал:
  - Ты не по одной. Ты пригоршней.
  И отвернулся. Наверно, чтоб я не
стеснялся. Но я его нисколько не
стеснялся: я добрых не стесняюсь, я
стал сразу есть пригоршней и решил,
что пусть я лопну, но все равно я
эту малину съем всю.
  Никогда еще не было так вкусно у
меня во рту и так хорошо на душе.
Но потом я вспомнил про Сережку и
спросил у дяденьки:
  - А Сережа ваш уже ел?
  - Как же не ел, - сказал он,
- было, и он ел.
  Я сказал:
  - Почему же было? А, например,
сегодня он уже ел?
  Дяденька снял сапог и вытряхнул
оттуда мелкий камешек.
  - Вот ногу мозолит, терзает, ска-
жи ты! А вроде такая малость.
  Он помолчал и сказал:
  - И душу вот такая малость может
в кровь истерзать. Сережка, браток,
теперь в городе живет, уехал он от
меня.
  Я очень удивился. Вот так парень!
Во втором классе, а от отца удрал!
  Я сказал:
  - А он один удрал или с товари-
щем?
  Но дяденька сказал сердито:
  - Зачем - один? С мамой со своей!
Ей, видишь ли, учиться приспичило!
У ней там родичи, друзья-приятели
разные... Вот и выходит кино: Се-
режка в городе живет, а я здесь.
Нескладно, а?
  Я сказал:
  - Не волнуйтесь, выучится на ма-
шиниста и приедет. Подождите.
  Он сказал:
  - Долго больно ждать.
  Я сказал:
  - А он в каком городе живет?
  - В Курским.
  Я сказал:
  - Нужно говорить: в Курске.
  Тут дяденька опять засмеялся -
хрипло, как простуженный, а потом
перестал. Он наклонился ко мне по-
ближе и сказал:
  - Ладно, ученая твоя голова. Я
тоже выучусь. Война меня в школу не
пустила. Я в твои годы кору варил и
ел. - И тут он задумался. Потом
вдруг встрепенулся и показал на
лес: - Вот в этим самым лесу, бра-
ток. А за ним, гляди, сейчас село
Красное будет. Моими руками это се-
ло построено. Я там и соскочу.
  Я сказал:
  - Я еще одну только горсточку
съем, и вы завязывайте свою малину.
  Но он придержал решето у меня на
коленях:
  - Не в том дело. Возьми себе.
  Он положил мне руку на голую спи-
ну, и я почувствовал, какая тяжелая
и твердая у него рука, сухая, горя-
чая и шершавая, а он прижал меня
крепко к своей голубой рубашке, и
он был весь теплый, и от него пахло
хлебом и табаком, и было слышно,
как он дышит медленно и шумно.
  Он так подержал меня немножко и
сказал:
  - Ну, бывай, сынок. Смотри, веди
хорошо...
  Он погладил меня и вдруг сразу
спрыгнул на ходу. Я не успел опом-
ниться, а он уже отстал, и я опять
услышал, как хрупают камешки под
его тяжелыми сапогами.
  И я увидел, как он стал удаляться
от меня, быстро пошел вверх на
подъем, хороший такой человек в го-
лубой рубашке и тяжелых сапогах.
  И скоро наш поезд стал идти быст-
рее, и ветер стал чересчур сильный,
и я взял решето с малиной и понес
его в вагон, и дошел до папы.
  Малина уже начала оттаивать и не
была такая седая, но пахла все рав-
но как целый сад.
  А папа спал; он раскинулся на на-
шей полке, и мне совершенно негде
было приткнуться, и некому было по-
казать эту малину и рассказать про
дядьку в голубой рубашке и про его
сына.
  В вагоне все спали, и вокруг по-
прежнему висели разноцветные пятки.
  Я поставил решето на пол и уви-
дел, что у меня весь живот, и руки,
и колени красные, - это был малино-
вый сок, и я подумал, что надо сбе-
гать умыться, но вдруг начал кле-
вать носом.
  В углу стоял большой чемодан, пе-
ревязанный крест-накрест, он стоял
торчком; мы на нем вчера резали
колбасу и открывали консервы. Я по-
дошел к нему и положил на него лок-
ти и голову, и сразу поезд стал
особенно сильно стучать, и я при-
грелся и долго слушал этот стук, и
опять в моей голове запелась песня:
   Вот мчится поезд - кра-со-та!
   Поют колеса - тра-та-та!

--------