К. Паустовский. Кот-ворюга. М. Твен. Укрощение вел

К. Паустовский. «Кот-ворюга»
М. Твен. «Укрощение велосипеда»
------------------------------


Константин Паустовский
Кот-ворюга
(Рассказ)

Мы пришли в отчаяние. Мы не знали, как поймать этого рыжего кота. Он обворовывал нас каждую ночь. Он так ловко прятался, что никто из нас его толком не видел. Только через неделю удалось наконец установить, что у кота разорвано ухо и отрублен кусок грязного хвоста. Это был кот, потерявший всякую совесть, кот - бродяга и бандит. Звали его за глаза Ворюгой.

Он воровал все: рыбу, мясо, сметану и хлеб. Однажды он даже разрыл в чулане жестяную банку с червями. Их он не съел, но на разрытую банку сбежались куры и склевали весь наш запас червей. Объевшиеся куры лежали на солнце и стонали. Мы ходили около них и ругались, но рыбная ловля все равно была сорвана.

Почти месяц мы потратили на то, чтобы выследить рыжего кота. Деревенские мальчишки помогали нам в этом. Однажды они примчались и, запыхавшись, рассказали, что на рассвете кот пронесся, приседая, через огороды и протащил в зубах кукан с окунями. Мы бросились в погреб и обнаружили пропажу кукана; на нем было десять жирных окуней, пойманных на Прорве. Это было уже не воровство, а грабеж средь бела дня. Мы поклялись поймать кота и вздуть его за бандитские проделки.

Кот попался этим же вечером. Он украл со стола кусок ливерной колбасы и полез с ним на березу. Мы начали трясти березу. Кот уронил колбасу, она упала на голову Рувиму. Кот смотрел на нас сверху дикими глазами и грозно выл. Но спасения не было, и кот решился на отчаянный поступок. С ужасающим воем он сорвался с березы, упал на землю, подскочил, как футбольный мяч, и умчался под дом.

Дом был маленький. Он стоял в глухом, заброшенном саду. Каждую ночь нас будил стук диких яблок, падавших с веток на его тесовую крышу. Дом был завален удочками, дробью, яблоками и сухими листьями. Мы в нем только ночевали. Все дни, от рассвета до темноты, мы проводили на берегах бесчисленных протоков и озер. Там мы ловили рыбу и разводили костры в прибрежных зарослях. Чтобы пройти к берегу озер, приходилось вытаптывать узкие тропинки в душистых высоких травах. Их венчики качались над головами и осыпали плечи желтой цветочной пылью. Возвращались мы вечером, исцарапанные шиповником, усталые, сожженные солнцем, со связками серебристой рыбы, и каждый раз нас встречали рассказами о новых босяцких выходках рыжего кота. Но наконец кот попался. Он залез под дом в единственный узкий лаз. Выхода оттуда не было.

Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошел час, два, три... Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы.

Тогда был вызван Ленька, сын деревенского сапожника. Ленька славился бесстрашием и ловкостью. Ему поручили вытащить из-под дома кота. Ленька взял шелковую леску, привязал к ней за хвост пойманную днем плотицу и закинул ее через лаз в подполье. Вой прекратился. Мы услышали хруст и хищное щелканье - кот вцепился зубами в рыбью голову. Он вцепился мертвой хваткой. Ленька потащил за леску. Кот отчаянно упирался, но Ленька был сильнее, и, кроме того, кот не хотел выпускать вкусную рыбу. Через минуту голова кота с зажатой в зубах плотицей показалась в отверстии лаза. Ленька схватил кота за шиворот и поднял над землей. Мы впервые его рассмотрели как следует.

Кот зажмурил глаза и прижал уши. Хвост он на всякий случай подобрал под себя. Это оказался тощий, несмотря на постоянное воровство, огненно-рыжий кот-беспризорник с белыми подпалинами на животе.

Рассмотрев кота, Рувим задумчиво спросил:

- Что же нам с ним делать?

- Выдрать! - сказал я.

- Не поможет, - сказал Ленька. - У него с детства характер такой. Попробуйте его накормить как следует.

Кот ждал, зажмурив глаза. Мы последовали этому совету, втащили кота в чулан и дали ему замечательный ужин: жареную свинину, заливное из окуней, творожники и сметану. Кот ел больше часа. Он вышел из чулана пошатываясь, сел на пороге и мылся, поглядывая на нас и на низкие звезды зелеными нахальными глазами. После умывания он долго фыркал и терся головой о пол. Это, очевидно, должно было обозначать веселье. Мы боялись, что он протрет себе шерсть на затылке. Потом кот перевернулся на спину, поймал свой хвост, пожевал его, выплюнул, растянулся у печки и мирно захрапел.

С этого дня он у нас прижился и перестал воровать. На следующее утро он даже совершил благородный и неожиданный поступок. Куры влезли на стол в саду и, толкая друг друга и переругиваясь, начали склевывать из тарелок гречневую кашу. Кот, дрожа от негодования, прокрался к курам и с коротким победным криком прыгнул на стол. Куры взлетели с отчаянным воплем. Они перевернули кувшин с молоком и бросились, теряя перья, удирать из сада.

Впереди мчался, икая, голенастый петух-дурак, прозванный "Горлачом". Кот несся за ним на трех лапах, а четвертой, передней лапой бил петуха по спине. От петуха летели пыль и пух. Внутри его от каждого удара что-то бухало и гудело, будто кот бил по резиновому мячу. После этого петух несколько минут лежал в припадке, закатив глаза, и тихо стонал. Его облили холодной водой, и он отошел. С тех пор куры опасались воровать. Увидев кота, они с писком и толкотней прятались под домом.

Кот ходил по дому и саду, как хозяин и сторож. Он терся головой о наши ноги. Он требовал благодарности, оставляя на наших брюках клочья рыжей шерсти. Мы переименовали его из Ворюги в Милиционера. Хотя Рувим и утверждал, что это не совсем удобно, но мы были уверены, что милиционеры не будут на нас за это в обиде.

------------------------------


             Марк Твен
       Укрощение велосипеда
             (Рассказ)

  Подумав хорошенько, я решил,
что справлюсь с этим делом. Тогда
я пошел и купил бутыль свинцовой
примочки и велосипед. Домой меня
провожал инструктор, чтобы препо-
дать мне начальные сведения. Мы
уединились на заднем дворе и приня-
лись за дело.
  Велосипед у меня был не вполне
взрослый, а так, жеребеночек -
дюймов пятидесяти, с укороченными
педалями и резвый, как полагается
жеребенку. Инструктор кратко описал
его достоинства, потом сел ему на
спину и проехался немножко, чтобы
показать, как это просто делается.
Он сказал, что труднее всего, пожа-
луй, выучиться соскакивать, так что
это мы оставим напоследок. Однако
он ошибся. К его изумлению и ра-
дости, обнаружилось, что ему нужно
только посадить меня и отойти
в сторонку, а соскочу я сам. Я со-
скочил с невиданной быстротой, не-
смотря на полное отсутствие опыта.
Он стал с правой стороны, подтолк-
нул машину - и вдруг все мы оказа-
лись на земле: внизу он, на нем я,
а сверху машина.
  Осмотрели машину - она нисколько
не пострадала. Это было невероятно.
Однако инструктор уверил меня, что
так оно и есть; и действительно,
осмотр подтвердил его слова. Из
этого я должен был, между прочим,
понять, какой изумительной проч-
ности вещь мне удалось приобрести.
Мы приложили к синякам свинцовую
примочку и начали снова. Инструктор
на этот раз стал с левой стороны,
но и я свалился на левую, так что
результат получился тот же самый.
  Машина осталась невредима. Мы еще
раз примочили синяки и начали сно-
ва. На этот раз инструктор занял
безопасную позицию сзади велосипе-
да, но, не знаю уж каким образом,
я опять свалился прямо на него.
  Он не мог прийти в себя от вос-
торга и сказал, что это прямо-таки
сверхъестественно: на машине не
было ни царапинки, она нигде даже
не расшаталась. Примачивая ушибы, я
сказал, что это поразительно, а он
ответил, что когда я хорошенько
разберусь в конструкции велосипеда,
то пойму, что его может покалечить
разве только динамит. Потом он,
хромая, занял свое место, и мы на-
чали снова. На этот раз инструктор
стал впереди и велел подталкивать
машину сзади. Мы тронулись с места
значительно быстрее, тут же наехали
на кирпич, я перелетел через руль,
свалился головой вниз, инструктору
на спину, и увидел, что велосипед
порхает в воздухе, застилая от меня
солнце. Хорошо, что он упал на нас:
это смягчило удар, и он остался
цел.
  Через пять дней я встал, и меня
повезли в больницу навестить
инструктора; оказалось, что он уже
поправляется. Не прошло и недели,
как я был совсем здоров. Это отто-
го, что я всегда соблюдал осторож-
ность и соскакивал на что-нибудь
мягкое. Некоторые рекомендуют пери-
ну, а по-моему - инструктор удоб-
нее.
  Наконец инструктор выписался из
больницы и привел с собой четырех
помощников. Мысль была неплохая.
Они вчетвером держали изящную маши-
ну, покуда я взбирался на седло,
потом строились колонной и марширо-
вали по обеим сторонам, а инструк-
тор подталкивал меня сзади; в фина-
ле участвовала вся команда.
  Велосипед, что называется, писал
восьмерки, и писал очень скверно.
Для того чтобы усидеть на месте,
от меня требовалось очень многое
и всегда что-нибудь прямо-таки про-
тивное природе. Противное моей при-
роде, но не законам природы. Иначе
говоря, когда от меня что-либо
требовалось, моя натура, привычки
и воспитание заставляли меня посту-
пать известным образом, а какой-ни-
будь незыблемый и неведомый мне за-
кон природы требовал, оказывается,
совершенно обратного. Тут я имел
случай заметить, что мое тело всю
жизнь воспитывалось неправильно.
Оно погрязло в невежестве и не зна-
ло ничего, ровно ничего такого, что
могло быть ему полезно. Например,
если мне случалось падать направо,
я, следуя вполне естественному
побуждению, круто заворачивал руль
налево, нарушая таким образом закон
природы. Закон требовал обратного:
переднее колесо нужно поворачивать
в ту сторону, куда падаешь. Когда
тебе это говорят, поверить бывает
трудно. И не только трудно - невоз-
можно, настолько это противоречит
всем твоим представлениям. А сде-
лать еще труднее, даже если веришь,
что это нужно. Не помогают ни вера,
ни знание, ни самые убедительные
доказательства; сначала просто не-
возможно заставить себя действовать
по-новому. Тут на первый план
выступает разум: он убеждает тело
расстаться со старыми привычками
и усвоить новые.
  С каждым днем ученик делает за-
метные шаги вперед. К концу каждого
урока он чему-нибудь да выучивается
и твердо знает, что выученное
навсегда останется при нем. Это
не то, что учиться немецкому языку:
там тридцать лет бредешь ощупью
и делаешь ошибки; наконец думаешь,
что выучился, - так нет же, тебе
подсовывают сослагательное наклоне-
ние - и начинай опять сначала. Нет,
теперь я вижу, в чем беда с немец-
ким языком: в том, что с него нель-
зя свалиться и разбить себе нос.
Это поневоле заставило бы приняться
за дело вплотную. И все-таки,
по-моему, единственный правильный
и надежный путь научиться немецкому
языку - изучать его по велосипедно-
му способу. Иначе говоря, взяться
за одну какую-нибудь подлость и си-
деть на ней до тех пор, пока не вы-
учишь, а не переходить к следующей,
бросив первую на пол-дороге.
  Когда выучишься удерживать
велосипед в равновесии, двигать его
вперед и поворачивать в разные сто-
роны, нужно переходить к следующей
задаче - садиться на него. Делается
это так: скачешь за велосипедом на
правой ноге, держа левую на педали
и ухватившись за руль обеими рука-
ми. Когда скомандуют, становишься
левой ногой на педаль, а правая
бесцельно и неопределенно повисает
в воздухе; наваливаешься животом на
седло и падаешь - может, направо,
может, налево, но падаешь непремен-
но. Встаешь - и начинаешь то же
самое сначала. И так несколько раз
подряд.
  Через некоторое время выучиваешь-
ся сохранять равновесие, а также
править машиной, не выдергивая руль
с корнем. Итак, ведешь машину впе-
ред, потом становишься на педаль,
с некоторым усилием заносишь правую
ногу через седло, потом садишься,
стараешься не дышать, - вдруг
сильный толчок вправо или влево,
и опять летишь на землю.
  Однако на ушибы перестаешь обра-
щать внимание довольно скоро и по-
степенно привыкаешь соскакивать на
землю левой или правой ногой более
или менее уверенно. Повторив то же
самое еще шесть раз подряд и еще
шесть раз свалившись, доходишь до
полного совершенства. На следующий
раз уже можно попасть на седло
довольно ловко и остаться на нем, -
конечно, если не обращать внимания
на то, что ноги болтаются в
воздухе, и на время оставить педали
в покое; а если сразу хвататься
за педали, то дело будет плохо.
Довольно скоро выучиваешься ставить
ноги на педали не сразу, а немного
погодя, после того как научишься
держаться на седле, не теряя равно-
весия. Тогда можно считать, что ты
вполне овладел искусством садиться
на велосипед, и после небольшой
практики это будет легко и просто,
хотя зрителям в первое время лучше
держаться подальше, если ты против
них ничего не имеешь.
  Теперь пора уже учиться соскаки-
вать по собственному желанию; со-
скакивать против желания научаешься
прежде всего. Очень легко в двух-
трех словах рассказать, как это
делается. Ничего особенного тут не
требуется, и, по-видимому, это не-
трудно; нужно опускать левую педаль
до тех пор, пока нога не выпрямится
совсем, повернуть колесо влево
и соскочить, как соскакивают с ло-
шади. Конечно, на словах это легче
легкого, а на деле оказывается
трудно. Не знаю, почему так выхо-
дит, знаю только, что трудно.
Сколько ни старайся, слезаешь не
так, как с лошади, а летишь кувыр-
ком, точно с крыши. И каждый раз
над тобой смеются.

  В течение целой недели я обучался
каждый день часа по полтора. После
двенадцатичасового обучения курс
науки был закончен, так сказать,
начерно. Мне объявили, что теперь
я могу кататься на собственном
велосипеде без посторонней помощи.
Такие быстрые успехи могут пока-
заться невероятными. Чтобы обучить-
ся верховой езде хотя бы начерно,
нужно гораздо больше времени.
  Правда, я бы мог выучиться
и один, без учителя, только это бы-
ло бы рискованно: я от природы не-
уклюж. Самоучка редко знает что-ни-
будь как следует и обычно в десять
раз меньше, чем узнал бы с учите-
лем; кроме того, он любит хвастать-
ся и вводить в соблазн других лег-
комысленных людей. Некоторые вооб-
ражают, будто несчастные случаи в
нашей жизни, так называемый "жиз-
ненный опыт", приносят нам какую-то
пользу. Желал бы я знать, каким
образом? Я никогда не видел, чтобы
такие случаи повторялись дважды.
Они всегда подстерегают нас там,
где не ждешь, и застают врасплох.
Если личный опыт чего-нибудь стоит
в воспитательном смысле, то уж, ка-
жется, Мафусаила не переплюнешь, -
и все-таки, если бы старик ожил,
так, наверное, первым делом ухва-
тился бы за электрический провод,
и его свернуло бы в три погибели.
А ведь гораздо умнее и безопаснее
для него было бы сначала спросить
кого-нибудь, можно ли хвататься за
провод. Но ему это как-то не подо-
шло бы: он из тех самоучек, которые
полагаются на опыт; он захотел бы
проверить сам. И в назидание себе
он узнал бы, что скрюченный в три
погибели патриарх никогда не тронет
электрический провод; кроме того,
это было бы ему полезно и прекрасно
завершило бы его воспитание -
до тех пор, пока в один прекрасный
день он не вздумал бы потрясти
жестянку с динамитом, чтобы узнать,
что в ней находится. Но мы отвлек-
лись в сторону. Во всяком случае,
возьмите себе учителя - это сбере-
жет массу времени и свинцовой
примочки.
  Перед тем как окончательно рас-
проститься со мной, мой инструктор
осведомился, достаточно ли я силен
физически, и я имел удовольствие
сообщить ему, что вовсе не силен.
Он сказал, что из-за этого не-
достатка мне первое время довольно
трудно будет подниматься в гору на
велосипеде, но что это скоро прой-
дет. Между его мускулатурой и моей
разница была довольно заметная. Он
хотел посмотреть, какие у меня мус-
кулы. Я ему показал свой бицепс -
лучшее, что у меня имеется по этой
части. Он чуть не расхохотался
и сказал:
  - Бицепс у вас дряблый, мягкий,
податливый и круглый, скользит
из-под пальцев, в темноте его можно
принять за устрицу в мешке.
  Должно быть, лицо у меня вытяну-
лось, потому что он прибавил
ободряюще:
  - Это не беда, огорчаться тут не-
чего; немного погодя вы не отличите
ваш бицепс от окаменевшей почки.
Только не бросайте практики, ездите
каждый день, и все будет в порядке.
  После этого он со мной распро-
стился, и я отправился один искать
приключений. Собственно, искать их
не приходится, это так только гово-
рится, - они сами вас находят.
  Я выбрал безлюдный, по-воскресно-
му тихий переулок шириной ярдов
в тридцать. Я видел, что тут, пожа-
луй, будет тесновато, но подумал,
что если смотреть в оба и использо-
вать пространство наилучшим
образом, то как-нибудь можно будет
проехать. Конечно, садиться на ве-
лосипед в одиночество оказалось не
так-то легко: не хватало моральной
поддержки, не хватало сочувственных
замечаний инструктора: "Хорошо, вот
теперь правильно. Валяйте смелей,
вперед!" Впрочем, поддержка у меня
все-таки нашлась. Это был мальчик,
который сидел на заборе и грыз
большой кусок кленового сахару.
  Он живо интересовался мной и все
время подавал мне советы. Когда я
свалился в первый раз, он сказал,
что на моем месте непременно
подложил бы себе подушки спереди
и сзади - вот что! Во второй раз он
посоветовал мне поучиться сначала
на трехколесном велосипеде.
В третий раз он сказал, что мне,
пожалуй, не усидеть и на подводе.
В четвертый раз я кое-как удержался
на седле и поехал по мостовой,
неуклюже виляя, пошатываясь из сто-
роны в сторону и занимая почти всю
улицу. Глядя на мои неуверенные
и медленные движения, мальчишка
преисполнился презрения и завопил:
  - Батюшки! Вот так летит во весь
опор!
  Потом он слез с забора и побрел
по тротуару, не сводя с меня глаз
и порой отпуская неодобрительные
замечания. Скоро он соскочил с тро-
туара и пошел следом за мной. Мимо
проходила девочка, держа на голове
стиральную доску; она засмеялась
и хотела что-то сказать, но мальчик
заметил наставительно:
  - Оставь его в покое, он едет
на похороны.
  Я с давних пор знаю эту улицу,
и мне всегда казалось, что она ров-
ная, как скатерть; но, к удивлению
моему, оказалось, что это неверно.
Велосипед в руках новичка невероят-
но чувствителен: он показывает
самые тонкие и незаметные изменения
уровня, он отмечает подъем там,
где неопытный глаз не заметил бы
никакого подъема; он отмечает уклон
везде, где стекает вода. Подъем был
едва заметен; и я старался изо всех
сил, пыхтел, обливался потом, -
и все же, сколько я ни трудился,
машина останавливалась чуть ли
не каждую минуту. Тогда мальчишка
кричал:
  - Так, так! Отдохни, торопиться
некуда. Все равно без тебя похороны
не начнутся.
  Камни ужасно мне мешали. Даже
самые маленькие нагоняли на меня
страх. Я наезжал на любой камень,
как только делал попытку его объ-
ехать, а не объезжать его я не мог.
Это вполне естественно. Во всех нас
заложено нечто ослиное, неизвестно
по какой причине.
  В конце концов я доехал до угла,
и нужно было поворачивать обратно.
Тут нет ничего приятного, когда
приходится делать поворот в первый
раз самому, да и шансов на успех
почти никаких. Уверенность в своих
силах быстро убывает, появляются
всякие страхи, каждый мускул
каменеет от напряжения, и начинаешь
осторожно описывать кривую. Но нер-
вы шалят и полны электрических
искр, и кривая живехонько превраща-
ется в дергающиеся зигзаги, опасные
для жизни. Вдруг стальной конь
закусывает удила и, взбесившись,
лезет на тротуар, несмотря на все
мольбы седока и все его старания
свернуть на мостовую. Сердце у тебя
замирает, дыхание прерывается, ноги
цепенеют, а велосипед все ближе
и ближе к тротуару. Наступает
решительный момент, последняя
возможность спастись. Конечно, тут
все инструкции разом вылетают из
головы, и ты поворачиваешь колесо
от тротуара, когда нужно повернуть
к тротуару, и растягиваешься во
весь рост на этом негостеприимном,
закованном в гранит берегу. Такое
уж мое счастье: все это я испытал
на себе. Я вылез из-под неуязвимой
машины и уселся на тротуар считать
синяки.
  Потом я пустился в обратный путь.
И вдруг я заметил воз с капустой,
тащившийся мне навстречу. Если че-
го-нибудь не хватало, чтоб довести
опасность до предела, так именно
этого. Фермер с возом занимал сере-
дину улицы, и с каждой стороны воза
оставалось каких-нибудь четырна-
дцать-пятнадцать ярдов свободного
места. Окликнуть его я не мог -
начинающему нельзя кричать: как
только он откроет рот, он погиб;
все его внимание должно принадле-
жать велосипеду. Но в эту страшную
минуту мальчишка пришел ко мне
на выручку, и на сей раз я был ему
премного обязан. Он зорко следил за
порывистыми и вдохновенными движе-
ниями моей машины и соответственно
извещал фермера:
  - Налево! Сворачивай налево,
а не то этот осел тебя переедет.
  Фермер начал сворачивать.
  - Нет, нет, направо! Стой!
Не туда! Налево! Направо! Налево,
право, лево, пра... Стой, где
стоишь, не то тебе крышка!
  Тут я как раз заехал подветренной
лошади в корму и свалился вместе
с машиной. Я сказал:
  - Черт полосатый! Что ж ты,
не видел, что ли, что я еду?
  - Видеть-то я видел, только почем
же я знал, в какую сторону вы еде-
те? Кто же это мог знать, скажите,
пожалуйста? Сами-то вы разве знали,
куда едете? Что же я мог поделать?
  Это было отчасти верно, и я вели-
кодушно с ним согласился. Я сказал,
что, конечно, виноват не он один,
но и я тоже.
  Через пять дней я так насобачил-
ся, что мальчишка не мог за мной
угнаться. Ему пришлось опять зале-
зать на забор и издали смотреть,
как я падаю.
  В одном конце улицы было несколь-
ко невысоких каменных ступенек
на расстоянии ярда одна от другой.
Даже после того, как я научился
прилично править, я так боялся этих
ступенек, что всегда наезжал на
них. От них я, пожалуй, пострадал
больше всего, если не говорить о
собаках. Я слыхал, что даже перво-
классному спортсмену не удастся пе-
реехать собаку: она всегда увернет-
ся с дороги. Пожалуй, это и верно;
только мне кажется, он именно пото-
му не может переехать собаку, что
очень старается. Я вовсе не старал-
ся переехать собаку. Однако все
собаки, которые мне встречались,
попадали под мой велосипед. Тут,
конечно, разница немалая. Если ты
стараешься переехать собаку, она
сумеет увернуться, но если ты хо-
чешь ее объехать, то она не сумеет
верно рассчитать и отскочит не в ту
сторону, в какую следует. Так все-
гда и случалось со мной. Я наезжал
на всех собак, которые приходили
смотреть, как я катаюсь. Им нрави-
лось на меня глядеть, потому что
у нас по соседству редко случалось
что-нибудь интересное для собак.
Немало времени я потратил, учась
объезжать собак стороной, однако
выучился даже и этому.
  Теперь я еду, куда хочу, и
как-нибудь поймаю этого мальчишку и
перееду его, если он не исправится.
  Купите себе велосипед.
Не пожалеете, если останетесь живы.

------------------------------