Как странно, застенчиво мысли гоню...

Как странно, застенчиво мысли гоню, –
но не устранить их счастливого действа:
я в жизни своей больше женщин ценю
и женщинам больше обязан был с детства.

С тех пор, как себя в мире выделить смог,
я был заключен в их заботливом круге,
растили меня, берегли меж тревог
сердца и глаза их и добрые руки.

Мужчина понятней, он проще, грубей,
вниманье его краткосрочно, случайно.
А женщина – с глаз и молочных грудей,
в себе заключала бездонную тайну.

Как бабушки наши и мамы могли,
не видя просвета в работе неженской,
нас, словно растенья, поднять от земли,
и к свету нацелить из тьмы деревенской.

Спасти из болезней, последний кусок
дать самому слабому самозабвенно,
лечить нас от вшивости, плакать у ног
в цыпушках до содранных острых коленок.

Тогда подрастали мы сплошь без отцов,
сиротство строптивилось в нас одичало.
Как трудно любить было нас, сорванцов,
направить на путь без мужского начала.

Какое терпение надо иметь
и умную, нежную, добрую силу,
с таким чтоб оголтышем ладить уметь,
быть мамою этому сукину сыну.

Я рос, чтобы мной не умножилось зла…
К себе относясь не по-женскому строго,
мне самое главное мама дала.
А это, по тем временам, очень много.

И честности мысли, и стойкости чувств,
и доброй, надежной и сдержанной воли,
всю жизнь у неграмотной мамы учусь,
нигде никогда не учившейся в школе.

Я мамы стал старше, ученее стал,
но даже в конце своей жизни не стану
себя убеждать, что я все ж разгадал,
что понял я все ж эту женскую тайну.

И в жизни так много я женщин встречал,
шел близко и рядом – защитником, другом.
Но тайна великая женских начал
не стала открытьем моим мне в заслугу.

Как хочешь считай, понимай и зови, –
явленьем случайным, затменьем нечайным…
От первой любви до последней любви
подруга, любимая женщина – тайна.

Мужчине понять не дано естество
своей половины, ее совершенство.
Как нам невозможно постичь божество,
так нам не постичь глубины ее женской.

Бог женщину после мужчины творил
и больше отдал ей божественной сути.
Он тайну ее от мужчины сокрыл,
считая, что так, мол, надежнее будет.

Пусть вечно мужчины над тайной корпят,
понять совершенство ее не умеют.
Авось и поймут все же, что-то хотя б,
авось, к концу мира, хотя б, поумнеют.