Было дело под Киото...

– Красота!
Храбры, все одвуконь (на запасных лошадях лежали туши сайгаков), остановились на площади у фонтана, вокруг которого толпились гости бывшей столицы.
– Красота! – повторил Онфим.
– Не надоел еще Каракорум? – равнодушным тоном осведомился Ерема.
– Да я про фонтан…
– Не про фонтан ты, Онфим, а про то, что из него льется…
Фонтан работы Гийома Буше действительно был красив. Храбры, даже те, кому привелось побывать в Царьграде, ничего подобного никогда не видели. Высокое серебряное дерево с ангелом на макушке, а из ветвей торчат пасти четырех драконов.
– Нет, ну не бывает таких зверей!
– Ты что, весь мир объездил? Может, как раз в Китае и бывают, – не согласился Михаил.
– И в Китае не бывают. Чтоб из пасти вино лилось, да водка, да кумыс, да еще и мед? – заржав, Онфим подошел к фонтану. Зачерпнул ладонью водки, проглотил. Поморщился.
Мишка слез с коня, оглядываясь на завистливых зевак – ханьцев, монголов, кара-китаев, тангутов – да мало ли народу толпилось в столице мира! – которые не решались отпить из творения французского инженера, – достал из сумы бережно хранимый (где тут березу найдешь! И не мечтай!) берестяной ковшик, нацедил туда вина из пасти дракона, с удовольствием (видно было по похмельной роже) выпил.
– Ну, хватит, хватит! – одернул их Ерема. – Как урок будете отвечать?
– Ништо! – возразил Онфим. – С похмелья-то тяжеле будет!
– На охоте не растряслись?
Мишка смочил кумысом свой оселедец и скрутил его в тугой жгут.
– Все под Святослава косишь? – насмешливо отозвался Онфим. – Пора бы забыть о Руси, пути назад не будет!
Мишка поморщился, но промолчал. Голова все еще побаливала, а впереди ждал серьезный экзамен.
Ну на хрена же это надо!? Что такое конунг придумал? По-монгольски объясняемся, малость по-китайски тоже, так еще и ниппонский учить заставил! Зачем? Что, на войне переводчиков не будет?
Видать, последние слова он произнес вслух, потому что Ерема тут же ответил:
– Конунгу виднее.
Действительно, конунгу виднее. В этом храбры убеждались уже не раз. Так что экзамен придется сдавать.
Вечером, после утомительной многочасовой беседы на ниппонском с толмачами, дружина собралась в казарме, громадном помещении, что располагалось в левом крыле Тумэн-Амалгана, Дворца десяти тысяч благословений, бывшей резиденции императора. (Там храбры еще и перегородки сломали, так что зал получился величиной чуть не с площадь.) Онфим застал однокорытников за странным занятием: храбры дружно ломали табуретки. Другие расстилали на полу циновки и располагались на них прямо-таки по-монгольски, что производило комичное впечатление.
– Это какой дурак затеял? – возмутился Онфим.
– Это я приказал, – голос, прозвучавший от дверей, был негромким, но в казарме тут же наступила мертвая тишина.
– Заканчивайте уборку, – приказал конунг. – Побыстрее. И располагайтесь. Говорить будем.
Седой чубатый викинг был непререкаемым авторитетом для дружины. Считались с ним и монголы, и китайцы, даже сам император хан Хубилай, когда приезжал на лето в прежнюю столицу, не так уж редко вызывал Освальда (Ивана по-русски) на беседу.
– Ну, будем говорить, – сказал Иван, когда все успокоилось. – Только вот что… Да Хуа, стань-ка на часы. Тебе ведомо, о чем разговор пойдет, а вот лишних ушей нам не надо. Заметил я, что во дворце кое-кто по-русски вполне понимает.
Мандарин беспрекословно пошел к главным дверям, мигнув своему десятку. Те устроились у других дверей и окон.
– Значит, так, – продолжал конунг. – Завтра вы поедете на побережье, сменять товарищей, строить драккары. А кто и в Корею. А вопросов у вас накопилось много. Я эти вопросы все знаю, так что слушайте, потом спрашивать будете, если чего не поймете. Но вообще-то дураков я в дружине не держу.

Конунг сказал:
– О Руси забудьте. Не будет нам дороги назад. Отправляют нас Ниппон воевать. Для этого с Руси и забрали. Да вы и сами это давно знаете. Пробовал Хубилай уже как-то вернуть китайских беглецов под свою руку, семь лет назад. Ну, это здешние мандарины ему внушили, что ниппонцы – те же китайцы, но беглые, которым не понравилось под императором жить. Думаю, чепуха это. Азбука у них одна, а языки разные! Ни черта не получилось. Тайфун джонки разметал, а кто успел высадиться – попал под самурайские мечи. Самураи – это те же храбры ниппонские, – пояснил Иван.

– Вот что, Освальд… – сказал великий князь Владимирский. – Приехал гонец из Орды.
Андрей Александрович помолчал. Иван спокойно слушал.
– Требует тумен русских воинов. Багатуров, как они говорят.
– С кем воевать-то? – удивился Иван. – Опять на Запад пойдут? Или куда?
– В том-то и дело, что непонятно. Не Батый требует.
Снова молчание.
– Сам Хубилай.
– Это что, в Каракорум идти? – удивился воевода. – Не близкий путь-то, в год вряд ли уложишься, по слухам.
– А идти придется тебе, – сурово заявил великий князь. – Возьмешь дружину, ярлык, пойдешь по князьям. Наберешь тумен. В Твери бери побольше. Там и дружина немалая, пусть уж поменьше станет, а то князю тяжело их кормить, – усмехнулся Андрей. – Своих-то… ну, наших… я тебе много не дам. А то сам без дружины останусь, глядишь – и ярлыка лишусь, тот же тверичанин и отберет... Но набирай везде лучших. Жалко, конечно, а все ж не владимирские. Хубилаю дерьмо не пошлешь, обидится – ни вам, ни мне головы не сносить. А главное… вот тут я ничего не понимаю. Требует Хубилай, чтобы каждый десятый умел строить драккары… во как. Ты умеешь, я знаю.
– Умею.
– Вот и разберешься, кто из дружинников пробовал моря, а кто и Днепра не видал. И вот еще что: видно, хан решил воевать страну заморскую. Сам понимаешь, дело такое, что можно и не вернуться. Так что… готовься. И желательно – неженатых набирай. И свою жену не бери с собой. Вернуться, наверное, не придется. Что ей с детишками в Китае делать? Не думай, никто ее тут не обидит. Будет считаться вдовой князя. А старший твой титул унаследует. Да-да, раз так пришлось, жалую тебя князем. Конунгом.
Шел 1276 год от рождества Христова, 6784 от сотворения мира.

Конунг сказал:
– Семь лет назад не удалось хану Ниппон завоевать. Тайфун помешал. Потому и послал Хубилай на Русь за нами. Наши драккары всякие шторма видали. Вот мы их и строим. Нас тут десять тысяч человек, и в бою мы хороши. Монголы Русь числом взяли, но ниппонцы – не монголы. У них воюют только воины. Ниппон мы возьмем.

Путь был не близкий, что и говорить. Но ничем особенным дружинников он не удивил – даже молодые были людьми бывалыми, повоевавшими, повидавшими мир. Никто на тумен не нападал, в монгольской империи порядки были строгими, но, надо сказать, справедливыми. А ярлык открывал все нужные двери и полог любой юрты.
Ярлык был не только у конунга, но и у посла Хубилая, что присоединился к ним в Орде. Узкоглазый, желтолицый, как монгол, он, однако, резко от монголов отличался. И не только одеждой – огромным ростом, выше любого храбра, огромным животом, который он носил, впрочем, легко, и невероятной силой, подобной которой мог похвалиться, наверное, разве что Илья Мурманин, давно, впрочем, почивший. Звали его Да Хуа, что немедленно вызвало в дружине определенный настрой. Был посол человеком веселым и покладистым и, когда понял соль шуток, стал охотно их подхватывать. Хотя имел титул мандарина, так-то вот… Видно было: нравились ему русичи. А монголы, напротив, не нравились…
Не голодали. Коней, однако, на ямах не меняли. У каждого был запасной, ездить же на монгольских лошадках, хоть и выносливых, но слишком уж мелких, никому из рослых витязей – потомков викингов и русских северян – не хотелось. Несколько коней по дороге пало, тут уж, конечно, без подмены не обойтись, взяли монгольских. Но посол успокоил: в Каракоруме замените, там торг такой, какого вы, мол, не видели.
По-русски ханец поначалу не говорил, хотя под конец пути уже болтал как на родном, но витязи поневоле знали монгольский. Пытался Да Хуа учить храбров ханьскому, однако вскоре желающих резко поубавилось. Во-первых, что за учеба в походе. А во-вторых…
- Не нравится мне такой язык! - возмущался Онфим, выражая мнение большинства походников. – Ну ладно, слова не похожие. Так еще и взвизгивать надо не по делу!
– Ну, и сколько ж там коней бывает? – спросил Ерема. – Неужто больше, чем на торгу в Орде?
– Больше, больше. Да хуа коней бывает! – засмеялся посол.
…Каракорум поразил храбров. Среди голой степи – такое чудо! Дома, правда, в основном глинобитные, которых дружинники насмотрелись уже за год пути, да юрты. Но – сколько! Дворец же вообще поражал воображение. Такого даже те храбры, что в самой Византии бывали, не видывали. А торг, ай, что за торг! И везде монгольский порядок.
Дружина въехала в город через северные ворота. Тут торговали как раз лошадьми. И лошади, надо сказать, были всяких пород. Больше всего, конечно, монгольских. Однако и громадные тяжеловозы продавались, которых на Русь привозят откуда-то из Европы, и туркменские красавцы, которых, правда, опытные воины недолюбливали (уж слишком часто болеют, к пустыне привыкли, а воевать-то не только в пустынях приходится), и даже арабские.
– Поехали, поехали! Богдыхан уже ждет, ему доложили ямщики! – торопил посол.
(Ямщиками назывались гонцы, которые полагались при каждом яме.)
Богдыхан перенес недавно резиденцию в Пекин, однако каждое лето приезжал в свою любимую столицу. Тосковал, видать, по степи. Понятно, кровь - не водица. Храбры спешились у дворца. Император стоял, опершись на копье. Дружина построилась – не спеша, но быстро и четко.
- Молодцы воины, быстро добрались, – одобрительно сказал хан по-монгольски. – Располагайтесь во дворце, вас разместят, коней – в конюшню, а темника – к себе приглашаю.
О чем шла речь у Хубилая с конунгом, для храбров до поры оставалось неизвестным. Только вот уж целый год шли ежедневные занятия с жидкобородыми ханьцами-учителями, чиновниками, видно, немалого ранга. Учили храбров почему-то не церемониям, о которых так подробно, что даже напугал, рассказывал в пути Да Хуа. И уж, конечно, не воинскому искусству – этому русичи сами могли кого угодно поучить. Учили ниппонскому языку. И это наводило на совсем уж интересные мысли. (Которые, правда, никто не спешил озвучивать.) Ну и, кроме того, все помнили загадочные слова конунга:
– Мяса побольше ешьте. Скоро жрать придется рис да рыбу!
Стало быть, кроме занятий языком да непременных воинских учений (в которых с успехом принимал участие и Да Хуа, вскоре даже получивший под начало десяток) – охота. С охоты и ехала неразлучная троица побратимов, все – галичские, прибившиеся к дружине почти случайно. Не понравилась храбрам, корнями мурманам, политика галичских князей. Католики, мол, верх берут! Вот и подались во Владимир. Да только, стоило на их рожи глянуть, ясно становилось: просто засиделись витязи без дела, подраться охота. Так оно, собственно, и было. Конунг-то брал в дружину, уходящую в Китай, в основном добровольцев, голяков, перекати-поле. Куда им там разбираться в церковных препирательствах… Многие и по сию пору втихомолку приносили жертвы кто Перуну с Даждь-богом, кто Одину с Тором.
А охота была хорошая. Раз в месяц даже отправляли засоленную сайгачатину, дроф копченых и вяленую дикую конину в Пекин, ко двору императора. Тот китайскую кухню не слишком обожал. Часть храбров отправили к морю, драккары строить. Но вот вчера они вернулись. Большой флот затеял император! Тут уж всем стало ясно, куда ветер веет…

Конунг сказал:
– Завоюем мы страну. А дальше что? Дальше надо брать Ниппон под свою руку.
(Тихое, но мощное «а-а-х» прошелестело по казарме.)
– Это план Да Хуа. Он ниппонец благородного рода, самурай и даже тамошний князь. Только вот вырезали его семью, а сам он поначалу борцом был, а потом сбежал в Китай. Скажу прямо – проверял я его. Наш человек. Служить богдыхану, конечно, почетно, но не лучше ли служить самим себе? Однако тут нужно соображение иметь. Мы с Да Хуа долго обдумывали, как это сделать, и надумали. Если мы просто сядем в Ниппоне, Хубилай нам этого не спустит. Монголы измены не прощают, так и в «Ясе» написано. Будет нас воевать, пока не уничтожит. Все силы положит, а нам все равно конец будет.

Через полгода началась новая глава в истории Японии.
…Богдыхан сказал конунгу:
– Так ведь пора бы и начинать! Как условились – две флотилии, одна из Китая, вторая из Кореи, с двух сторон Ниппонских островов. Ты доложил – все готово, все две с половиной тысячи судов. Чего ждешь?
Конунг ответил:
– Тайфуна.
И, помолчав:
– Ты сам понимаешь, хан – такую подготовку к вторжению не скрыть. Лазутчики непременно есть и давно доложили ниппонскому императору. Так что силы мобилизованы и ждут. А начнется сезон тайфунов – самураи-то и успокоятся. Наши драккары всякие шторма видали, тайфуны им не страшны. Вот и высадимся нежданно, пока ниппонцы нас не ждут… Черт с ними, с джонками, пятьсот драккаров – это сила!
– Умно, – после паузы произнес Хубилай.
Конунг был прав. Удар действительно был нанесен неожиданно. Джонки с китайцами и мобилизованными корейцами тайфун в самом деле разметал. Спасшиеся чудом добрались до Ниппона и успели лишь к завершению молниеносной войны. Конные и пешие храбры разметали самураев в дощатых доспехах, пощады никому не давая. Ни обходов и окружений, ни фланговой битвы ниппонцы не знали и были к такой войне не готовы. Замки русичи взяли за пару недель. Самураи, оставшиеся в живых, совсем деморализованные, дали присягу на верность новым князьям. В том числе и галичским побратимам.
(Монгольских эмиссаров русичи вырезали еще на драккарах.)
Некоторые джонки добрались до китайского берега. Один лишь вид суденышек исключал всякие сомнения в судьбе остального флота. Ну, а те, что в Ниппон приплыли… с джонками поступили просто: часть, те, у которых корейский экипаж, потопили, людей же оставили в живых, посадив на землю (они и были-то крестьянами, какие из них воины). А вот китайцы…
– Джонка на подходе!
Дымовой сигнал дал знать дозорным о начале маскарада. Храбры – их было, впрочем, не так много – и корейцы, в также уцелевшие самураи, все в ниппонских деревянных доспехах, строем двинулись к берегу, где догорали обломки драккара. Лавина воинов произвела неизгладимое впечатление на экипаж потрепанной джонки. Не пытаясь высадиться или вступить в переговоры, корабль повернул назад. Было таких кораблей немного, но экипажи всех докладывали одно и то же.
На заседании совета мандаринов хан подвел итоги вторжения.
– Честь и хвала русским воинам. Ни один не вернулся, не то что ваши, прости меня Будда Милэ, поганые соотечественники. Все пали за монгольскую славу. Надо еще один отряд затребовать из Владимира. Пишите указ…
Мандарины недовольно зароптали.
– Тихо! – окрикнул император. – Не для войны. Хватит тратить монгольскую кровь на пустяки. Для чего нам Ниппон? Подумать – так и не для чего. Пусть там киснут, на своих островах. А вот охрана да охота – кто лучше русичей справится? Монголов-то в Пекине не посадишь, затоскуют… Только тумен больше не нужен. Две сотни пусть идут, мне хватит.

Конунг сказал:
– Надо, чтобы все поверили: вторжение сорвалось. Нужно будет уничтожить все корабли, перерезать всех монголов и китайцев, а самим убить всех самураев и занять их места. Для того и ниппонский учим. Императора ниппонского трогать нельзя: он у них – живой бог, потомок … как ее там… Аматерасу, что ли. А мы его трогать и не будем. Какое дело богу до того, что на земле делается? Пусть царствует. А править будем мы. И весь ниппонский народ будет уверен: ничего не изменилось! Только что у части самураев глаза стали не слишком косые. Разве что у Онфима, и то с похмелья… И лица у нас побелей. Так ведь через три-четыре поколения нас, новых самураев, особенно-то от ниппонцев вряд ли отличить можно будет! Народ тот же… ну, порода другая, наверное.
На переговоры в Киото поехал сам конунг вместе с Да Хуа. Завершились они быстро и успешно, особенно когда императору намекнули, что мандарин вполне способен заменить его на троне. Конуг взял в жены сестру императора, Да Хуа – дочь. Чиновники были переведены в Эдо, где и обосновался сегун (так нынче именовали конунга). В Киото же остался Да Хуа, по званию церемониймейстер, на деле же – глава тайной службы. Император царствовал, но не правил. И первым же указом были запрещены все сношения с Китаем и Кореей, кроме одобренных императором. То есть, само собой, сегуном…

Конунг сказал:
– Толковали мне знающие люди, что в Индии львы живут, цари зверей. Примерно как те пардусы, что на Русь завозят для охоты, – да вы их в Бактриане видели сами. Только львы куда как больше будут. Живут те звери семьями: один лев и несколько львиц. И смертно, бывают, грызутся львы за самок своих. А когда пришлый лев победит, он первым делом убивает всех щенков прошлых пометов. Чтобы не мстили, думаю, когда вырастут. Так вот, всех самурайских щенят придется уничтожить. Не воинское это дело, понимаю. А придется! Тут речь идет о нашей будущей вольной жизни, о жизни наших потомков. А жен самурайских да дочерей – не трогать, а взять за себя. Нарожают новых детей – успокоятся. Тут, на Востоке, жизнь человечья ячменного зерна не стоит. Поэтому же, кстати, говорить будем только по-ниппонски, даже между собой. Дети ваши уже будут говорить на родном языке. А пока – правило неукоснительное: если кто из простых ниппонцев обратится к тебе без разрешения – руби голову сразу. А то ведь поймут… Мы их, конечно, защищать должны, да вот надо создать такие условия, чтобы защищать их было не от кого. Разве что от лихих людей. От них никуда не денешься. Да, а имена возьмем местные, тех, на чьи места мы сядем.

Конунг сказал:
– Вопросы будут?
– Оселедцы оставим? – спросил Мишка.
– Ты головой-то думай, – сурово осадил его Освальд. – Но вот отличаться от простых ниппонцев мы должны, чтоб зря головы не рубить. Вот что – выбреем себе лбы. Будто на службу призванные. А мы и призванные, навсегда. И еще: побратаемся. Все до единого. Еще кто что спросить хочет?
– Ты, конунг, конечно, великий полководец. А табуретки-то зачем ломать? – спросил… ну, конечно же, Онфим .
– Придется всю оставшуюся жизнь на циновках сидеть, – ответил конунг. – Привыкайте.

P. S. Как известно, Япония на несколько столетий, за малыми исключениями – практически до середины XIX века, – была страной, закрытой для иностранцев. И сами японцы попыток экспансии почти не проявляли, лишь порой воевали Корею (когда в Китае случался очередной переворот и властям было не до соседей), да еще захватили никому не нужную Окинаву.
Еще в начале ХХ века европейцы с удивлением смотрели на портреты героев русско-японской войны адмирала Ноги и генерала Канимуры. Профили полководцев, потомков древних самурайских родов, были медальными и вполне европейскими.
Русская же дружина в 200 воинов (впрочем, какая она русская… уже в третьем поколении почти китайская) более ста лет верно охраняла императора, снабжала при этом двор дичью и целиком, видимо, полегла при очередном перевороте (восстании «красных повязок»), положившем конец монгольской династии Юань в 1368 году.
P. P. S. При написании этого рассказа не пострадал ни один историк, включая академика Фоменко.



*********************
(с) Юрий Астров. Псевдоним для данного сайта Блямс.