Лунный бал призраков

Гадес искренне любил туманные осенние вечера Лондона. С пробирающим до самых костей холодом, густыми, тёмными грозовыми облаками, растянувшимися непроницаемой пеленой по всему небосклону, и завывающим свирепым и яростным ветром, пронизывающим до мурашек и дрожи.

Но больше всего его внимание привлекали узкие, полуосвещённые и таинственные коридоры заброшенных средневековых дворцов. Они соблазняли и очаровывали своей мрачно-готической атмосферой и веющей ото стен прохладой, не сквозняком, а настоящим могильным холодом. На душе становилось по-родному жутко и тревожно. В комнатах мгновенно чувствовалась сырость, а воздух был пропитан насквозь запахом плесени и гнили — таким запоминающимся и близким его сердцу.

Стоило лишь прикоснуться ладонью к прохладному камню, закрыть глаза, как тотчас же ему начинали слышаться тихие неразборчивые голоса стен — словно бы он переносился по иную сторону реальности, погружаясь на глубокое дно синего океана.

В те редкие дни, когда ему удавалось вырваться из душного и шумного мегаполиса, Гадес ощущал себя по-настоящему свободным, сполна наслаждаясь минутами тишины и покоя, скрывшись за стенами высокого средневекового замка и своего одиночества. Эти коридоры и комнаты были единственным местом, где он чувствовал себя как дома.

Даже и у таких кратких мгновений счастья есть оборотная сторона. В закоулках памяти пробуждались болезненные воспоминания, а сердце предательски сжималось под натиском безумной агонии тягостных чувств.

Бледный свет луны, едва пробивающийся сквозь мутные пыльные стёкла больших окон, слабо озарял тёмные каменные стены, потускневший расписной потолок и серый мраморный пол бального зала. Когда-то давно по коридорам и помещениям дворца шуршали своими изысканными нарядами барышни и прогуливались разодетые на французский манер галантные кавалеры, и повсюду то громче, то тише были слышны чарующие звуки инструментов.

В этот вечер начала понемногу пробуждаться давным-давно потерянная и утраченная жизнь, казавшаяся бутонами распускающихся подснежников и мерцанием зажигающихся звёзд. Их волшебство постепенно разжигало некогда погасшее жизненное пламя внутри заброшенного и опустевшего замка. Каждый закоулок огромного бального зала преображался на глазах, появлялись бестелесные полупрозрачные фигуры призраков. Они потихоньку обретали более отчётливые и явственные очертания — и становились более похожими на живых людей из плоти и крови.

На каменных стенах висели серебряные канделябры с горящими свечами. Через каждые три метра с высокого расписного потолка свешивались на массивных железных цепях старинные бронзовые люстры с хрустальными подвесками голубого и рубинового цвета, в подсвечниках, потрескивая, плавились десятки свечей. Они слабо освещали бледными трепетными огоньками комнату. Свет от красно-синего мерцающего и сияющего пламени, мягкого и приглушённого, растекался по всему большому помещению.

Музыка симфонического оркестра разливалась по залу всеми красками. Она словно рокот морского прибоя лунной ночью, волнами накатывающего на золотой берег моря, что-то вполголоса нашептывающего в такт ласкового прохладного вечернего бриза. Инструменты, нежно певшие в руках музыкантов, гармонично сливались воедино. Они были как тоненькие серебристые паутинки, которые невидимыми изящными ниточками протягивались через помещение, крепко-накрепко переплетаясь в одно целое.

Из-под кривого смычка вырывался голос скрипки, то мягкий и скрипящий, то глухой, отрывистый стон, то плачущие, умоляющие звуки с пронзительными меланхоличными оттенками. В певучем рокоте фортепиано проскальзывали сладостные трели серебряной флейты, баритон которой, нежный и хрупкий, переплетался с трепетно нарастающим неземным, трогательным пением упругих струн контрабаса, отчаянного и надрывного.

Музыка насквозь пронизывала сердца слушателей. Они оказались сполна очарованы и покорены ею: скрипачам достаточно было дотронуться смычками до упругих струн, музыканту поднести к губам флейту, а пианисту коснуться пальцами клавиш — и содрогались у людей сердца; провести ещё раз, коснувшись инструментов снова — и замирали они, слушая, как рождается искренняя мелодия души.

Впечатлительные и сентиментальные дамы, сидя на бархатных диванах, постоянно смахивали с глаз шёлковыми платочками выступающие слёзы. Они наслаждались волшебными звуками музыки, пока другие шуршали роскошными пышными платьями, передвигаясь, грациозно танцуя по мрамору со своими галантными кавалерами. Иногда комнату наполнял гул разговоров, приглушённый звон бокалов с напитками и сдержанное хихиканье барышень и мужчин — едва только замолкали голоса инструментов.

Гадес бродил, как бесплотный призрак, незримый и несуществующий. Никто его не видел и не замечал. Все танцевали и веселились. Он совершенно не вписывался в общество: отличающаяся современная одежда, коротко подстриженные волосы, да и манеры — выделяющиеся на фоне остальных — оставляли желать лучшего. Гадес был далёк от богемы восемнадцатого века — он был незваным гостем из совсем иного времени.

Он проскальзывал между призрачными фигурами, спокойно и безмятежно, вскользь поглядывая на необычные наряды окружающих — на пышные, роскошные женские и изысканные мужские платья, объёмные, с длинными волнистыми кудрями парики и сложные элегантные причёски у дам, казавшиеся ему странными и неестественными.

Изредка он позволял себе покружиться под неумолкающую мелодию в медленном танце. Гадес переступал с ноги на ногу и мысленно представлял перед собой Персефону, нежно поддерживал её за талию, а в своей руке бережно сжимал её хрупкую ладонь. В его сердце продолжала жить память о ней, как и неугасающая любовь к ней, а вальс это лишь подтверждал.

Утреннее солнце восходило — и лучи его озаряли замок, пробиваясь сквозь пыльные стёкла огромных окон. Бледное сияние рассеивало появившиеся на стенах канделябры из серебра, на потолках старинные бронзовые люстры; меркли и растворялись призрачные фигуры изысканно разодетых дам, мужчин и музыкантов с музыкальными инструментами. Всего за несколько минут весь этот мир перевернулся вверх дном, так же быстро и неожиданно, как и появился. В комнате не осталось и следа от прежней роскоши восемнадцатого века — она обратилась в пыль.

Гадес стоял посередине опустевшего старого зала, в котором были только он и голые каменные стены, молча смотря в пустоту и прокручивая в мыслях сегодняшнюю необычную ночь.