Затмение

(публицистическая поэма)

Ещё немного, и затменье
Окутает нестойкий мир,
И апокалипсис знаменьем
Всем предвещает горький пир.
Но я в жестокость ту не верю,
Как в необузданность страстей, –
Исчезнуть, хлопнув жизни дверью, –
Не для мальчишеских затей.
Земные наши сотрясенья
Уже восходят в грозный пик.
И для всемирного смиренья –
Порыв бунтующий велик.
Идёт огромное броженье,
Как в том, семнадцатом году, –
Строительство и разрушенье,
И плач, и смех – в одном ряду…
И снова суд. И суд – неправый,
И над страной, и надо мной.
Прёт славоблудие отравой
И веет новою войной.
Инакомыслие? Куда там!
Иная нынче канитель,
Где площади пылают адом
И веет злобная метель.
Уже беснуется сегодня
Угрюмой мести дикий шторм,
Рычанием из подворотни
Уже не требуют реформ.
Их в жизнь проводят. Враг – отбелен, –
Вчерашний друг – сегодня враг.
Уже и бронзовый наш Ленин
Из пьедестала – да в овраг.
Молчали долго в спячке Яши,
Но рты беззубые теперь
Открыли на провалы наши,
Как в яму забежавший зверь.
А голод, видимо, не тётка –
Блинов не даст и пирогов, –
Прикрыта дармовая водка,
Иных теперь ищи врагов.
И слышатся сквозь сопли всхлипы,
И рвут рубашки на груди:
«Предначертал нам путь Столыпин,
Да рано Киев остудил, –
А то бы он себя восславил
И вывел новую бы Русь…»
О, не считайте всех ослами,
Не изливайте желчью грусть.
Понятен мне ваш всхлип, миряне, –
Вы щель увидели в стене…
Организуются дворяне,
Чтоб чернь копалася в говне.
Но стелют слов подспудный бархат,
Как в майских рощах соловьи.
А видят в снах, поди, монарха
И привилегии свои.
Таилась долго, да воскресла
Под робой голубая кровь,
И стала жизнь какой-то пресной,
И мысль заламывает бровь…
Но это было, и надменность
Кривила в чванстве брезгло рот.
Да, видимо, живуча бренность,
Живуч и белой кости род.
А, пусть живёт. Не диктатура
Теперь диктует бытие –
Чем выше в обществе культура,
Тем реже в стороны плюём.
Пусть лают разношерстьем шавки
И пусть кусают пьяный сброд –
Народ не сложит разом шапки,
Не испугается народ.
Он всё прошёл: от аз до яти
И вынес на своей спине
Горячий вопль пустых проклятий
На остужающей волне.
Его судьба – не оскудела,
Своей мечте – не изменил.
И пусть звезда, что отгорела,
Его не освещает крыл.
Он жив ещё. И будет вечен
Славянский мой великий род.
И путь его очеловечен
На все столетия вперёд.
Его упорство – не пигмея,
Порыв – совсем не малыша.
И от того, что он имеет, –
Раскрепощается душа.
Он может многое позволить,
Мой терпеливый исполин…
Как много развелося моли
У дней вчерашних и былин.
Мы в чём, я знаю, проиграли,
Но выиграли – в основном:
Ушёл из жизненной спирали
Абсурд – и под крутым углом.
Всё жиже и огни салюта,
Заглушен эйфории крик,
Тропа раскисла абсолюта,
И новый горизонт возник.
Еще не ясен в очертанье
Одной судьбы огромный дом.
Но в созревающем сознанье
Уже не разразится гром.
Погромами, братоубийством,
Хотя живучий червячок
Питающийся экстремизмом –
Съедает собственный сучок.
Так неужели разум тленный?
Порочный круг – не разорвать?
Не пробудить уснувший гений
И умертвить в дочурке мать?
О, Боже мой! Какая пакость
Съедает совесть и – дотла.
Кто вкривь идёт, кто тянет накось,
Но на меже Добра и Зла.
Кому-то очи заслепила
Зарубцевавшаяся боль.
Иным страшилище-горилла
Всё давит лапой на мозоль.
А те – бояться за портфели –
Не потерять былую власть.
Им что, им всё вокруг до фени –
Лишь мягко спать и кушать всласть.
А те стоят, как недоумки, –
Пускай несёт по воле волн,
Лишь только б нищенские сумки
Призывами заполнил горн.
Но продолжительность затменья
Бывает в несколько минут –
И скот ревёт, и спят растенья,
И мрак свой празднует уют.
Всего лишь миг. И вновь светило
Свой дарит обновлённый свет,
И жизнь по новой освятилась,
И мир в объятиях согрет.
И черт не страшен, как малюют,
И богом вновь восходит Бог…
Пусть прихвостни ещё лютуют,
Но виден крайностей порог.
Злоба не всем глаза затмила,
Ведь совесть каждому дана…
Для очищения от ила
Не приспособлен сатана.
Ему болото – кущи рая,
Судьбы гниение – озон.
И то, что чахнет, отмирая,
Поддерживать какой резон?
Пусть всё погибнет. Катаклизмы
Ему по нраву, сатане.
Осколками от коммунизма
Он пишет лозунги стране.
А пишет так, что и подумать
Уже обратное – грешно.
Осколки в целом – та же сумма,
Но где же цельность? Не смешно.
А горько мне. Но я не плачу –
В слезах не тот увижу свет.
И перепутаю Авачу
С холодным отблеском комет.
Пожалуй, часто перегибы
Народу лили горький душ.
Трагедии ведь не ушибы
И нет любви у волокуш.
А только грубая, но сила
Безвольных, в сущности, натур,
Где беспринципность принакрыла
Дрожание безмолвных шкур.
Нашло затмение на разум
Для очень многих крикунов.
Но только вместе, только разом
Приручим диких скакунов.
Крушить – совсем не то, что строить,
Но даже изгородь, загон
Ко лжи не может приневолить,
Не нарушая свой закон…
Да, мы бедны. Но мы – не стадо.
Не надо в душу нам плевать.
Не станут солнечной отрадой
Похлёбка с хлебом и кровать.
Когда зовут на суд неправый
Все те, кто по уши в дерьме,
И для своей дешёвой славы –
Дешёвых жаждут перемен.
А ведь у каждого когда-то
Свободы воздух был так свеж,
И как у стойкого солдата –
И свой окоп, и свой рубеж.
Ждёт каждого своя награда:
Кого – Олимп, кого – стена. –
Для всех – метели Сталинграда,
Для всех – единая страна,
Её судьба. И в день затменья,
Часы волнений и тревог –
Не время для оцепененья
И для выискиванья блох.
Не тот момент. Я это знаю,
И потому тревожно мне,
Что многих дом как будто с краю,
И нет вины в большой вине…
Страна – не воз крыловской басни,
Народ – не Лебедь, Щука, Рак.
Наш груз – важнее и опасней –
Мы к свету шли, минуя мрак.
И мрак проходим. А затменье –
Последний у него редут.
И нам всего дороже мненье
Тех, что на смену нам придут.
Чтоб не кипела площадями
Слепая дикая борьба.
И чтоб гордились мы вождями,
И убирались бы хлеба.
Чтоб сын родителей седины
В своих оценках не срамил.
Наш дом не должен быть из глины –
Несокрушимый для громил.
Чтоб курс выдерживал и стойко
Своих держался берегов.
Чтоб никакая перестройка
Не задевала стен его.
Чтоб не ломались болью судьбы
В потоке мусорной хулы,
И чтоб неправедные судьи
Не загоняли нас в углы.

Март, 1991 г.