Была в больнице нянечка одна...

Была в больнице нянечка одна,
во всё она, сердечная, вникала,
весь белый день, с утра и до поздна,
старательная, добрая, мелькала.

Ну, как вы тут? – входила к нам она
в душевном, тёплом, родственном настрое,
домашняя, румяная со сна –
для всей палаты милою сестрою.

У нас подъём, она уж раздаёт
кому таблетки, а кому микстуру,
и меряет у всех температуру,
чуть приоткрыв, от прилежанья, рот.

В столовую зовёт нас, как детей –
не опоздать, чтоб пища не остыла,
как будто смысл жизни лишь в еде,
как будто с детства нас она взрастила.

Глядишь, она тарелками звенит
в посудомойке, в круг зашпилив косу.
Меж столиков неслышно семенит,
компот в стаканах бережно разносит.

И так она день целый то метёт,
то прибирает что-то, вытирает,
то нам опять лекарства раздаёт,
опять температуру измеряет.

В углу, возле дежурного стола,
была её постель под занавеской.
Она, как все нормальные, спала,
нормально ли, нам было не известно.

Мне было страшно, чтоб какой нахал,
мужицких пошлых доблестей любитель,
не вздумал сдуру бы, не напугал,
её бы не унизил, не обидел.

Что женщине уже под пятьдесят,
так просто знать без наважденья чудом.
Безжалостно приметы известят
о жизни несложившейся и трудной.

Муж пил и бил, и умер наконец –
не жил, её несчастья грубо множил.
Рос сын, да всё болел-болел малец,
с наследственностью был, недолго пожил.

Придёт она со смены в угол свой,
на бедные квадраты в коммуналке –
там детский плач и женский горький вой,
кураж похмельный, злобный, мелкий, жалкий.

И мыть опять ей грязный коридор,
кормить тайком соседского мальчонку,
и через стенку слышать пьяный вздор,
дверь заперев надёжно на защёлку. 

Так и не вышла замуж. Горя нет,
да нет и счастья – одиноко тает.
А на стене висит её портрет –
красивая ещё и молодая.

Но надо ли себя всерьёз жалеть?
Как белым снегом, годы занесутся.
а от тоски легко и заболеть –
уж лучше поскорее на дежурство…

Мне бы не знать, не видеть ничего,
чужой не маять душу горькой ношей.
Что толку видеть – больно от того,
что толку знать, когда помочь не можешь.

Лежу, смотрю в больничное окно,
читаю вновь Шекспировы сонеты…
Вот от какой нам стужи так тепло,
каким несчастьем счастливо согреты.

И тут у нас у каждого своё,
мужчины мы, нам сдержанность удобна.
Но где берутся силы у неё,
у слабой-то, у женственной, у доброй?

А за окном декабрьская зима,
сверкает звёздно зимняя природа.
Болеть – как от тоски сходить с ума.
Домой – а там работать и работать.