Би-жутерия свободы 92

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 92
 
Судите сами, порождение века – Мошка (шатеновая шёрстка с подпалинами), даже на каменистой почве упрямства и неприятия, был довольно занятым пёсиком, тем более, что он, как всякий начинающий певец, не знал куда его выведет акустическая кривая бульвара. Ему предстояло сделать на нервной почве кучки неотложных дел в разных концах парка, только потому, что для пробегавшего мимо бульдога Клошара, прикус родившей его сучки выл и оставался всегда правильным (шустрый мальчик педерастал).
Сегодня двое друзей Мошки по развлечениям с белками (долматин Цезий и шарпей Стронций, увлёкшиеся политической игрой «Пиночет или нечет») выдали недремлющую инфекцию массовой информации на Фруму, раскрывавшую пикантные детали, при которых она шуганула любовника, осмелившегося заметить под прозрачную занавеску их встречи, что обширные балконы её загорелых грудей предназначены для высадки оранжерейных цветов в горшки. В создавшейся ситуации муж попытался сменить любовника в ночную смену (Обжора, повторял устные домашние задания в ростбиф. Движения его конечностей были ограничены, но челюстной сустав обладал завидной подвижностью). Но влюблённые, не распаляясь, сняли порядковый номер в заезжем отеле и обманно провели звёздную ночь в аквариуме, наполненном белым вином. Это ослабило и вытеснило конкурента из сферы интересов, которым Мося сопоставил себя в непотребном виде в обнимку с фонарным столбом, вспоминая, как Фрума наливала горячую воду в грелку и клала её к ногам для подогрева интереса к себе и ажиотажа на примусе страстей. Знакомые Мошки, и среди них абитурьент-шнаузер на мельхиоровом поводке, успевший настругать кучу щенков на стороне и поэтому относивший себя к заднелапым осадочным породам собак, подозревали, что их товарищ не тугодум, и его на мякине не проведёшь на балет «Красный мак», где собираются клубические мэтры. Для этого потребуется контрамарка Эндлина – приспешника эпотажа, не вполне высшего этажа.
Мося понимал, что после вынужденного соприкосновения с вышеупомянутым гением в случае неудачи вместо денег ему предложат занять бескомпромиссное положение где-то на пороге действительности, не вытирая лап. Не удивительно, что частые обмороки йоркшира выявляли в нём прирождённого натуропада, а это помогало ему угадывать прошлое и предсказывать будущее, не отражавшее истинное поражение вещей.
В один из таких приступов, когда Мося был на волосок от гибели, кто-то сердобольный выдернул из него завитушку вместе с фолликулом. Этим кем-то оказался психолог Неморгулис-Глазом. Он шёл, понуро склонив голову набок, удлиняя воспоминания не сложившейся семейной жизни, оставляя на тёплом рыхлом асфальте странное впечатление от больших ступней, и никак не мог определить, считать ли после измены своей жены выходцев с африканского континента тёмными личностями. Вопрос этот не давал ему покоя. Он задавал его всем и во всех инстанциях, за что и был изводим компетентными органами. Возможно именно это явилось следствием того, что когда-то он был лишен двух верхних резцов валявшимся на пляже головорезом с велосипедной цепью на шее, принятым Неморгулисом за самозатачивающийся  волнорез.
Стоило Мошке выкинуть из головы вспорхнувшую мысль о ветре, гонящем изгнанницу волну, о косточке, о собачке в дверном замке, о людях развивавшихся быстрее (потому что раньше они грешили меньше), как обделённые воображением барбосы бросались подбирать обглоданную кость, в память об актрисе иудейского происхождения Саре Бернар – даме с ладной фигурой шахматной ладьи. Не лишним было бы отметить, что вырастающие из земли пещерные сталагниты в ходе репетиционных прочтений, действовали на другую актрису – Голкниппер-Эхову удручающе.
Аналогичный случай, описал приднестровский историк Флавио Денатурат, зафиксирован в Одессе в ателье верблюжьей одежды «Игольное ушко» столетие назад.
Там жил не тужил популярный среди детей ломовых биндюжников портной-пришивалка Своим Рустам Невверю. Он имитировал рисунки норвежского мороза на стекле, уделяя внимание манжетам аппаратов кровяного давления. Мерными движениями за освобождение материалов от ярлыков он знакомился со смазливой рулеткой. Прослыв рыцарем сладкого рулеточного стола в казино после принятия гремучей смеси алкогольного коктейля в баре «В застенках желудка», Своим Рустам Невверю бойко выступил перед поклонниками (они же завистники, объединённые уделом духовных плебеев) с памятной речью в адрес гальюна «Восемь на Десять (по квадратному пению Галича)».
По окончании зачтения кровь бросалась ему в голову, но лимфа оставалась на месте, потому что Рустам, окончивший архитектурный институт, работал не по специальности – строил козни, приукрашивал фрукты и разыгрывал из себя простачка, утверждая, что народ – это агрегат, готовый к эксплуатации. Глядя на него, знакомые говорили, – психиатрия тут бессильна. Вернувшись домой Рустам сумел консолидаризировать сопереживания озлобленных соседей, достойно проигрывая им одну за другой пластинки из серии «Семейка на скамейке» и предложил подмастерью Антонио Гнусаво (важная птица – год учился на санитарного грача) считать высокомерным циркового лилипута, перебравшегося без посторонней помощи с табуретки на мраморный подоконник, чтобы с высоты своего нелегального положения во всеуслышание заявить: «Лилипут не собака – он не всё схватывает налету».
В отместку циркач, готовый ухлопать состояние здоровья на реставрацию чувств без надёжных привязанностей к куполу, умудрился выпутаться из строп и выбросился в окно из-за неразделённой с мастером любви к портняжному делу. При этом лицо его озарилось озорством, и у него появилось шкодливое желание схватить ржавую железяку и покатать ободок, оставленный губной помадой на стакане партнёршей по потолковому номеру.
В истории Третьего Рейха с его неоправданными надеждами подобный случай описан как «Нюренбергский процесс». Главам фашистского режима удалось искупаться в лучах славы с последующим высушиванием на солнце изрядного количества невинных виселичных тел. Китайская пытка монотонна – никаких тебе вариаций по темечку, Но настоящее испытание – ношение винтовки на покатом плече – вариант экстремальный и классическим примером служить не может. Ломбард – вот, на мой взгляд, место где по-настоящему сдают нервы, а это тебе не натуралист Паганель, сбегающий с пригорка от коварных индейцев, когда остаточного мужика с сачком для ловли бабочек непонятно почему заинтересовали кошмары, кашемировые носовые платки, весталки из Кашмира и взаимозаменяемые юбочники.
Исход тела циркача с выпущенным на свободу волеизъявления духом был предрешён на пригородном кладбище «А зохем вей!» в праздник «Кожного покрова», где полиция нравов задержала с десяток яиц за нанесение визита без ущерба себе. Через час всех пятерых отпустили без ущерба себе и за не имение улик.
Тут же просочились слабительные слухи, что Своим Рустам Невверю в одну безбровую осень дней своих отважился на смертельный выброс-трюк, и в результате кропотливого исследования пришёл к выводу, что открытие системы природных элементов сделано на основе Периодической таблицы месячных тайной любовницы Менделеева, а не как раньше считалось колхозным бухгалтером Припискиным. После продолжительного переваривания этих трагических известий Мосин трепетный друг шнаузер по кличке Нетвоёсобачьедело на сеновале в память о Рустаме впопыхах проделывал трюки со стойкой в ненастную погоду перед каждым проезжающим Мерседесом.
Горячий дождь обжигал пузырящиеся лужи.
Никто не забрасывал шнаузера свежесрезанными букетами и вопросами типа: «Зачем перечёркивать прошлое, если о нём можно не вспоминать и плясать под дудку нанимателя-хозяина, зная, что под ней прячутся не те Фаберже?» Пришлось отвезти скотину на бойню. Не могу не упомянуть о паре слов в адрес подмастерья портного Антонио Гнусаво, сбежавшего в мореходное училище по зобу сердца, приобретя авиабилет на Полосатый рейс Нью-Порк – Мозгва с пересадкой волос с голени на темечко в Лондоне.
«В пунцовый румянец восхода воскресного  утра, в который, как потом выяснилось, бело-нежные ангелы бреют крылья и засыпают подарочными лепестками вопросов знаменитостей, Антонио Гнусаво – парень с утрированным тыльной стороной руки носом, ушёл по кривой дорожке, устланной листьями, от непритязательной подружки Ежи-Вики – известного узыковеда по нерасторжимым бракам, не спускающей с него выпукло-лягушачьих бородавчатых глаз. Он вырвался из её духовной пустыни, в которой только и оставалось что всплёскивать щупальцами.
Бросил её Гнусаво из-за не бритых ног. Она же рассчитывая на то, что он будет гладить её по шерсти и на побочные эффекты не скоординированной любви (связь двухнедельной давности он считал увядшей, а заниматься любовью с литературой, как того требовали материальные обстоятельства и безотлагательные воротнички, он не мог). Где-то он прочитал, что самая захватывающая любовь у шимпанзе осадочной породы – при помощи, участии и пособничестве указательных и больших пальцев задних конечностей.
Ушёл, точнее сбежал он, чтобы первым в подлунном мире войти в анналы истории и учебники морских путешествий, с двойкой по географии (тогда все в повальном увлечении танцевали Рио-Риту и мало что знали о Реомюре, хотя фамилии Цельсий и Фаренгейт тоже значили для масс не слишком немного).
Но, если говорить серьёзно, парочка рассталась после, брошенной ему прямо в лицо латышом Сдуру Лепишь заученной критинической зразы: «Нет ничего страшнее твоего выздоравливающего больного юмора. Пора уже переходить на дозированный смех и красному солнышку перекраситься».
В этом месте автор позволит себе улыбнуться, так как только он знает, что встретилась эта странная парочка на благотворительной распродаже нерадивых жён. Правда, если верить Антонио – парню со снайперским огнём в глазах: «Когда я бывал близок с нею, то она раскисала весной, как «Дорога» Феллини, только что не хлюпала!» И его можно было донять. А ведь он был тот ещё июньский жук, лет на десять моложе этой застаревшей трофической язвы. Но вы не поверите, что всё это произошло из-за исключительно правдивого случая с его двоюродным дядей портным Леонтием Кератозом, которому он по окончании мореходки сообщил по секрету, что адмиралтейство решило после сильных штормов в учебном плавании заняться обшивкой всего корабля. А так как дядя портной, движимый  порывами солнечного ветра, вырывающееся изо рта свежестью «Тройного одеколона» понимал дословно, то он, естественно, поинтересовался – сколько человек придётся ему обшивать в экипаже приговаривая: «Всё на свете условно не считая сроков, которые мы тактично отсиживаем в тюрьме, в семье или на работе».
Сдуру Лепишь, тогда уже на втором месяце беременная, чего-то недопоняла из рассказа А. Гнусаво «Наваждение автомобиля» и разрыдалась, заметив, что от его идиотских шуток в ней уже ничего не куршевелится. На что Антонио Гнусаво ответил без тени карамели в улыбке: «Если умственное здоровье – капитал, то почему бы моему прадедушке, с его издержками эрудиции не стать вторым указателем бездорожья после Карла Маркса?»
Как вы сами догадываетесь – от неграмотного нельзя требовать объяснения в письменном или затрапезном виде, так что он, несомненно, пошутил, потому что такое встречается также редко, как чистоплотная опека нападающего в футболе или незапятнанная репутация, умело пользующегося ею, как ножом с вилкой.
Его неожиданное заявление: «Муха в янтаре, а я в опале» усилило эффект внезапности и показало Сдуру, которому она предложила сыграть партию в шашни (но он отказался), что Антонио являет собой скоропортящийся продукт сознания, и вообще вся никудышная планета, на которой ей суждено было родиться и рожать – огромный Лоходром, пожинающий успехи чужими плечами.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #93)