Мистика и Шанкс

На площади шумно. В торговых рядах
Судачат о новых налогах.
"Вы слышали? Кажется, будет война.
Разбойники ждут на дорогах.

Пришел караван,  полон пряностей воз!
И шёлк привезли, загляденье!"
И шумно от выкриков, блеянья коз
И прочего столпотворенья.

На ратуше звонко часы возвестят
О часе для смен караула.
А стражники эля напиться хотят,
И стража в трактире уснула.

Горшечник несётся с охапкой цветов
К прекрасной трактирщице Эльзе.
Бедняжка устала от этих даров,
И бьет по рукам, типа, нЕльзя!

К столбу, что позорным зовётся у нас,
Прикован хмельной бедолага.
Начальнику стражи он лихо дал в глаз,
Кричал, мол: "Долой Архимага!"

На площади людно, мальчишки снуют.
И все, как один, оборванцы.
Они что украли, то сразу жуют.
У них очень ловкие пальцы.

За старым аббатсвом, опять же, дуэль.
Согласно всем правилам чести.
И старый священник откупорил эль,
Скорбя о "невинной" невесте.

Дерутся, смеются, ругают закон
А пуще закона - милордов.
 "Ну правда, Лорд Бирни, он просто...  плохой!"-
Несется поверх всех аккордов.

И там же, пытаясь играть для толпы,
Прекраснейший бард затесался.
Он полон мелодии и красоты.
И как же он тут оказался?

Допит лёгкий эль, уходит толпа
И лютня уже отзвенела.
Она урожай серебра собрала,
И чернь ей слегка надоела.

Теперь горожане пойдут отдыхать.
И в башнях начнутся занятья.
Лишь Джонни-Мясник не спишит засыпать.
Он Гильдии должен. "Проклятье!

Когда все иные в трактир, за вино,
За карты, за девочек, в кости!"
А Джонни придется "ложиться на дно".
Не хочет он к пращурам в гости.

Темнеет, смеркается. И зеленщик
Вечерней росою умылся.
В казармах скучает милордов денщик.
Извозчик устало бранился.

Несётся  в толпе: "Всем до завтра, пора!
Темно, что не видно чеканки.
Мы завтра откроемся! Прямо с утра!
Встаём мы всегда спозаранку!"

Патрульная стража стоит на постах.
Идут чародеи на службу.
Танцуют вельможи на пышных балах.
Пьянчуги же чествуют дружбу.

И только тихонько, народ шелестит:
"А помнишь, на прошлй неделе?..
Он был, словно боров, зарезан, убит!
О том не поют менестрели!"

Да, умер, скончался один из воров.
Из тех, что причастен был к власти.
И даже средь сплетников и смельчаков
Шептались о нём лишь отчасти.

Но вечную жизнь он украсть не сумел.
Гниёт под гранитной плитою.
Костюм деревянный навеки надел.
Теперь осуждаем толпою.

Не он, а убийца его на слуху.
Не к ночи он будет помянут!
Ужаснее нету на нашем веку.
Аж ушки эльфийские вянут.

Известно в народе его мастерство,
Он ввёл его в статус искусства.
Но кто он? Неведомо нам естество,
Причины, и личность, и чувства.

И следствие вновь, как всегда, в тупике.
Не может поймать, обнаружить.
Известно, что метка его, на стекле
Кровавою подписью служит.

Вершит он деянья жестокой рукой.
И надо бы стать осторжней.
Но разум не властен над скорой молвой.
"Судьба или смерть в его ножнах"?

Судачит о странном ассассине люд
И каждый немного боится,
Что силы ночные услышат, придут
И путь их земной прекратится.

"Как можно так долго, без всяких следов
Служить и прислуживать смерти?
Неужто он сам...Из её... Ну, жрецов?
Иль хуже того, уж поверьте!"

И Джонни, не будет он последний дурак,
Спешит поскорее укрыться.
Он лезет на старый, вонючий чердак.
Но лучше б ему утопиться.

Мясник - это прозвище было не зря.
И с гильдией крепко повязан.
Как с ним приключилась вся эта возня?
Но долг возвратить он обязан.

Глава тех, кто служит плащу и клинку
Был краток, и собран предельно.
Пять сотен монет обещал он тому,
Кто Джонни убьёт за неделю.

Казённое взял, промотал на девиц,
На пьяных кутил и на явства.
И тот, кто по слухам, имеет сто лиц,
Поклялся отделать мерзавца.

Так выплата кровью для Джонни сулит.
Но он затаился под крышей.
На ней, только тень, что бесшумно скользит,
Да тИхонько бегают мыши.

И даже великий ассассин-герой
Не ведал о некоем третьем.
Мансарда напротив, за жёлтой стеной
Скрывала того, кто бессмертен.

Всё тленно под небом прекрасным, увы.
И смертны и гномы, и люди.
Исусство лишь вечно. Но без головы...
Умрёт лишь он сам, без иллюзий.

Душа же хужожника вечно парит
Как птица, на крыльях свободы.
Он сможет, он выдержит,  лик воплотит.
Прекрасный портрет "зла природы".

И вот на убийцу взирает творец.
Мольберт достает с восхищеньем.
Он пишет, и видит деяний венец.
Он пишет ЕЁ с упоеньем.

Ни маска, ни плащ, ни иллюзий поток
Не скроют от глаз алых правду.
И как бы ассассин наш не был жесток,
Он любит того, кто в мансарде.

Вернее, ОНА. Милый, ангельский вид,
Когда не измазана кровью.
Не держит на Мастера больше обид.
И сердце горит лишь любовью.

За то, что он силами тьмы наречён,
Ему угрожало сожженье.
И ей не избегнуть меча с палачом,
Коль не дал бы ей он прощенья.

Он был с ней искусен во всем. А она
Инкогнито эльфа хранила.
Ведь он был страшнее, чем глад и чума.
Но только его лишь любила.

Изгои кровавую связь обрели,
И вместе, обнявшись, на север ушли.