Взгляд

Среди поэтесс не должно быть красавиц –
одной или двух, чтобы все остальные
от этого тихо на стены бросались
в кошмаре сознанья: они не «иные».

Что будь они трижды сто раз гениальны,
а всякий редактор вспечатает эту –
за взгляд её глаз, за ресниц трепетанье,
за то, что и быть ей не надо поэтом.

А выйдет на сцену – повалятся залы
в оргазмоинсультах, срывая обновы…
И даже ещё ничего не сказала.
И даже ещё не дошла до сказного.
 
Страшилы не плачут. А зверно вникают
во всё – и её оставляют в покое.
Ей тоже кромешно. Она понимает:
за взгляд её глаз. Не за что-то другое.

Известна ей сексо-бабосная месса,
вся власть и подчинность хорошего тела.
Но если сбежало дитё в поэтессы,
то, значит, чего-то другого хотело!

Чего-то другого… А всё тебе то же.
Чего-то другого… Другое. Безналом:
не честные деньги под стринги положат,
а стопки стишков её в толстых журналах.
 
С ядями и то поступают честнее…
Смирись, королева. Стройна, черноброва…
И будешь звездою. Возвышенной феей.
Пока молода, драгоценна, здорова.
 
Страшилы не плачут. Они наблюдают.
За взлётом. Пареньем. Паденьем. С балкона.
Затем, чтобы вовремя руки подставить,
за ворот схватить, оторвать от флакона.
 
У той, кто сама, всё сама, без дивана –
другая душа… что там кровь! – сухожилья
другие… Таких не заманишь нирваной.
Таких не убьёшь. Ведь они и не жили.
 
Им легче. Ведь их ни за что не любили,
не то что за сиськи (за рифмы – на сдачу).
Они равновольны. Они равносильны
бульдозерам, и не умеют иначе.
 
Они не умеют. Они не имеют.
Поэтому и ничего не теряют.
Среди поэтесс не бывает умнее –
их не вычисляют. И не измеряют.
 
Их не отмечают – сидят ли, танцуют,
молчат, говорят, убивают, отъемлют…
Где взгляды земные примаслены всуе,
они исподволе наследуют Землю.