Они хотели этого всегда. Маленькая повесть

Посвящаю дорогому другу


                ***
      Они хотели этого всегда.

      Когда она просыпалась и слышала за окном чаек, резко и тревожно вскрикивающих на лету, ей казалось, что стоит только встать и выйти на балкон – и она увидит внизу море!.. Но чайки были местные, с небольших окрестных озёр – и в пыльный городок залетали разве что по ошибке или по каким-то им одним известным причинам… Наступало обычное ежедневное утро, лето сменяла осень, чайки исчезали совсем… И её воображаемое море «замерзало» до весны…
     Он видел его каждый день, с первых мгновений жизни. Холодное и тяжёлое, оно без устали катило свои могучие  свинцовые валы к берегу округлой каменистой бухты, щедро удобряя его ажурной вскипающей пеной, неистово грохотало и бесновалось, когда приходили шторма и ураганы, безжалостно топило местных пацанов, переворачивая льдины, плоты и лодки -- а затем с лихвой вознаграждало их дармовым богатым уловом!... А в редкие и нежаркие солнечные дни оно тихо синело, осторожно ластясь к самым ногам мягким чуть слышным прибоем…  Крикливые откормленные чайки пронзали насквозь всё видимое пространство, пахло солью и рыбой, и промозглым порывистым ветром – а ему всё казалось, что стоит только закрыть глаза, и он увидит высокое раскалённое южное солнце, слепящее и сверкающее на полуденной бирюзовой волне!.. Опускались туманы, лето, так и не наступив, исчезало – и его море замерзало до весны…
   
                ***
     Первым вылупился Толстячок. «Какой крепыш!» -- изумилась Мама-Сова:
«Прокормить бы!»  Совёнок  издал слабый писк и встряхнулся.  «Здравствуй, сынок! С Днём Рождения!»  -- сказала Мама-Сова первенцу. И тут внутри второго яйца что-то стукнуло – раз, другой… По скорлупе пошли мелкие трещинки, их становилось всё больше – и наконец яйцо распалось на половинки, и появился крошечный взъерошенный комочек с осколком скорлупки, прилепившимся к макушке. «Надо же, как он похож на мышонка! Такой же маленький, мокрый  и серый!» -- воскликнула про себя Мама-Сова, затем заботливо сковырнула клювом белый хрупкий нашлёпок
со своего второго, слабенького и дрожащего малыша, и ласково сказала: «Ну здравствуй, сыночек! С Днём Рождения!»
     Третье яйцо не подавало никаких признаков жизни. Мама-Сова начала высиживать его самым первым, ещё до появления остальных двух, но оно упрямо оставалось холодным, и было похоже на округлую белую гальку, лежавшую на берегу далеко внизу… Все сроки  уже прошли.  Мама-Сова знала это по своему немалому опыту. Она подождала ещё, потыкала молчащее яйцо головой – а потом осторожно клюнула, пытаясь помочь
вылупиться третьему, запоздавшему птенцу. Но клюв уткнулся в вязкую тёмную жижу… «А ведь могла быть дочка…» -- скорбно вздохнула Мама-Сова и выкатила мёртвое яйцо вон из дупла. Потом выбросила туда же ненужную теперь уже скорлупу -- и укрыла своих сыновей большими тёплыми совиными крыльями. В высоком уютном дупле на вершине пологой лесистой горы начиналась новая жизнь…
         
                ***          
     Она всё время вспоминала детство. Закрывала глаза – и вспоминала те несколько волшебных летних поездок на юг, которые яркими разноцветными слайдами запечатлела тогда её детская память… Запах горячей кукурузы на набережной, большущие сочные персики и сладчайшие медовые груши с лотка на привокзальной площади, растущий вдоль улиц плющ, цветущий тёмно-красными граммофончиками, тяжёлые серебристые мячики на резиночках, рапаны, хранившие вечное солёное и гулкое эхо, шуршащие малиново-фиолетовые бусы из мелких причудливо-острых ракушек, пойманный шустрый крабик, больно цапнувший своей длинной клешнёй, нежные прозрачные медузы, округлый камень, чёрный в белых горошинах, найденный на галечном берегу и сохранённый  доныне, свежий терпкий зелёный миндаль, вяжущий вкус которого до сих пор, спустя столько лет, всё ещё ощущался на губах, музей известного писателя со здоровенным чугунным якорем у входа и настоящим, покрытым блестящим лаком корабельным штурвалом внутри,  полумрак картинной галереи, где парусники казались такими живыми, и где так поразило детское сознание впервые увиденное и услышанное грозное название -- «Девятый вал», памятник художнику,  древние львы на постаментах, ободранные на Старой Крепости коленки – и бескрайний морской простор внизу, над которым в немыслимой вышине парила зовущая за собой птица…
     Но чаще всего ей вспоминался почему-то тот белый дощатый кораблик с нарисованным на борту чёрным якорем, утопавший в жарком золотом песке пляжа, в роли капитана которого она гордо сидела, не шелохнувшись и  пристально глядя в блестящий тёмный объектив… Когда она брала в руки игрушечную пластмассовую беседку, в куполе которой под крохотной линзой и помещалась детская её пляжная фотография, этот белый кораблик казался ей одним из тех, резных и самодельных, которые носила когда-то на продажу в своей корзинке местная девочка Ассоль…
     Потом были пансионаты, дома отдыха и даже престижные санатории – но вот моря почему-то больше никогда не было.
               
                ***    
     Первые дни Мышонок ничего не видел – только слышал родной голос Мамы-Совы, мягкий шелестящий звук, издаваемый кем-то ещё, по-видимому, большим и сильным, и лёгкий сиплый писк сидевшего рядом и всё время просившего есть Толстячка…
     Когда Мышонок открыл наконец глаза, брат уже таращился на него, смаргивая влажную младенческую пелену… Ещё смутно различая его очертания, Мышонок тоже стал разглядывать Толстячка – и круглый пушистый братик очень ему понравился. «Значит, и я такой же!» -- радостно подумал Мышонок и принялся искать глазами Маму-Сову. Но в глубоком тёмном дупле малыши были одни. Задрожав, они тесно прижались друг к другу – и разом, что было силы, стали звать улетевшую куда-то Маму, испугавшись, что она оставила их навсегда.
               
                ***
      Он никак не мог простить себе, что не остался там – в том старинном южном приморском городе, где волею судеб оказался когда-то ещё совсем мальчишкой, где ходил потом юнгой на небольшом рабочем портовом буксире с гордым названием, глянцевым чёрным корпусом и снежно-белой рубкой, и где принял однажды первое  беспощадное «морское крещение», выдержав на утлом своём судёнышке настоящий «девятый вал»!
     Он помнил всё в этом сказочном городе: танцы по вечерам в Морском саду, до отказа заполненном бескозырками и фуражками военных моряков, темноту Платановой аллеи, будто специально созданной для романтических свиданий, лавочки на нижней набережной с бесстыдно целующимися парочками, сеансы в летнем кинотеатре под немыслимо звёздным небом, причал с малыми катерами-такси, возившими всех желающих на дальний пляж с чистейшим золотым песком, молодое местное вино с пряным солнечным вкусом, ароматную табачную фабрику с фирменным магазином, Клуб порта с роскошной мраморной лестницей и тяжёлыми коваными дверями, лодки с обильнейшим свежим уловом на рыбной пристани под древней Крепостью, роскошный вид на залив с невысокой горы над старой частью города, военные корабли на рейде в День ВМФ, нарядно украшенные цветными флажками с иллюминацией и глянцево блестевшие новёхонькой краской, и невероятной красоты праздничный салют, отвесно падавший прямо в ночное море!..
     Но ярче всего вспоминались ему рискованные поздние купания в час, когда берег растворялся в глубокой непроглядной тьме – и ты оставался один посреди величественной необъятной бездны, один во всей Вселенной, полностью сливаясь с ней, и не было никаких ориентиров, и кровь бурлила и пела от невозможной остроты ощущений!..
     Потом снова были привычные с детства седые застывшие сопки, неоглядная заснеженная тундра, сугробы в человеческий рост, ледяные торосы в замёрзшей бухте, лютые стужи и метели – и щедрые северные отпуска, позволявшие хоть на время вернуться в ту далёкую южную сказку!.. Но сказка эта неожиданно закончилась, оставив горькое чувство преданной и забытой мечты...
               
                *** 
     Мама-Сова прилетела первой. Просунув голову внутрь дупла, она рассовала по пищащим клювикам своих сыновей кусочки толстых мохнатых личинок, а потом снова уютно устроилась рядышком с малышами, согревая их своим теплом. Светло-серая, с густым мохнатым оперением и  большущими круглыми глазами, сверкавшими в темноте, она показалась Мышонку необыкновенно красивой. «Так вот она какая, Мама!..» -- блаженно подумал он и не успел ещё толком задремать, как вдруг в проёме дупла появился ещё кто-то, похожий на Маму-Сову, только чуть темнее и меньше, отдал Маме блестящего чёрного жука и бесшумно улетел прочь… «Кто это, Мама?!.. – сразу спросил Толстячок, едва не подавившись не проглоченным ещё толком куском. «Да, кто это?!..» -- эхом подхватил Мышонок, жадно заглатывая свою порцию. «Это ваш Папа-Филин, сыночки! Он охотник, он приносит нам еду!» -- ответила Мама-Сова. «Папа!..» -- про себя воскликнул Мышонок: «Так вот кто издавал этот странный шелестящий звук!..» Он залез поглубже под Мамино крыло, куда уже сумел забраться Толстячок, и все трое стали спокойно ждать возвращения Папы-Филина с охоты.
               
                ***
     Только во взрослой, уже сложившейся и состоявшейся своей жизни она смогла наконец позволить себе редкие короткие вылазки к морю – совсем другому, незнакомому  и шумно-ярмарочному, и поездки эти во влажный, буйно цветущий субтропический рай напоминали непрерывно вертящийся калейдоскоп: сумбурные курортные впечатления и события сменяли друг друга, едва успевая укладываться в памяти, и даже само море менялось ежедневно, удивляя и восхищая всякий  раз новыми оттенками цвета и темперамента…
     Но радость от недолгого праздника по возвращении всегда оборачивалась почему-то чувством глухой тоски – возможно, от какого-то внутреннего, инстинктивного ощущения, что вылазки эти скоро прекратятся совсем, и ей останутся только мелкие суетливые озёрные чайки, долетающие иногда по ошибке до её стоявшего на окраине дома…
               
                ***
     Шли дни… Мама-Сова и Папа-Филин всё чаще и дольше оставляли своих малышей одних, улетая далеко в поисках корма, и любопытные  братья, нетерпеливо ожидавшие родителей,  начинали потихоньку выбираться на край дупла, выглядывая наружу и рассматривая ближайшие деревья и их обитателей. Мышонку было довольно страшно – особенно смотреть вниз: дерево казалось ему бесконечным, и он почти не различал того, что находилось там, далеко под ним, откуда это дерево росло. А Толстячок вообще ничего не боялся – шумный и непоседливый, он всё время пытался вылезти подальше, чтобы и самому что-нибудь поймать из той назойливо жужжащей мелочи, что постоянно сновала рядом.
     Однажды, когда Толстячок сидел на самом краю дупла, прямо к нему подлетело длинное светящееся создание с двумя рядами тонких прозрачных крыльев и жёстким узким хвостом, похожим на соседний прутик. Прозрачные капельки глаз насекомого вперились в Толстячка, затем оно резко отпрянуло в сторону – и снова вплотную приблизилось к не слишком устойчиво сидевшему на краю совёнку, будто дразня его. В мгновенно охватившем его охотничьем азарте Толстячок рванулся вперёд – и, не удержав тяжести своего упитанного тельца, камнем полетел вниз…
     Так Мышонок остался в дупле один.
               
                ***
     Они встретились там, где моря не было и в помине – только небо, огромное и синее, и вездесущие самолёты, военные и транспортные, под гул и рёв которых привычно, с самого рождения проходила вся её жизнь.
     Самолёты её завораживали, особенно в Дни ВВС, когда воздушные праздники проходили прямо у неё над головой – и невероятные кульбиты «пар», «троек» и «одиночек» заставляли застывать на балконе, не в силах оторвать глаз от мощных, оглушающих, но потрясающе красивых «Мигов» и «Сушек», проносящихся настолько низко, что даже видно было лётчиков в объёмных высотных шлемах, напоминающих  скафандры космонавтов.
     Жить рядом с двумя аэродромами и не любить самолёты было невозможно – она могла смотреть на них часами: взлетающие стальные махины представлялись ей гигантскими белыми птицами, улетающими на юг и уносящими с собой на своих широко распахнутых крыльях её невесомую детскую мечту о плескавшемся где-то ласковом бирюзовом море…
     Он высоту не любил – а тягостная и порядком надоевшая за долгие годы суета аэропортов утомляла и раздражала его. Он любил только глубину – пронзительно-прохладную, неодолимо влекущую к себе и мерно, как в колыбели, качающую на своих волнах прекрасные белые корабли… Корабли эти на далёком туманном рейде не давали ему покоя, а тот маленький чёрно-белый трудяга буксир из его юности, давно, по слухам, затонувший, казалось, унёс с собой навсегда его когда-то живую душу…
               
                ***
     Глубокое, закрытое от ветра дупло скоро стало тесным для растущего Мышонка. Он уже не боялся высоты, да и жажда познания мира непреодолимо влекла его вниз – туда, где всё время что-то происходило: кто-то невидимый пробегал или проползал по опавшей листве, хвое и корням, или пролетал низко, или попросту прыгал, кто-то копошился на земле, что-то разыскивая и издавая всякие незнакомые звуки… И в один прекрасный день Мышонок, теперь превратившийся в слётка, выбрался на самый край дупла, откуда когда-то так неосторожно упал его брат, приноровился – и спрыгнул на нижнюю широкую ветку!.. За этот подвиг Мама-Сова наградила сына кусочками мягкого свежего мяса. Наевшись, Мышонок отдохнул – и спрыгнул ещё раз, на самую близкую к земле толстую ветку, на сей раз уже вовсю помогая себе крыльями. 
     Родители продолжали заботливо кормить своего единственного, а оттого еще более любимого птенца. Чаще всего Папа-Филин приносил маленьких серых существ с тоненькими мягкими хвостиками. «А что это за хвостатики, которых мы едим, Мам?..» -- однажды спросил любознательный Мышонок. Папа-Филин только хотел ответить сыну и почти выговорил было: «Мыш…» -- но Мама-Сова вовремя спохватилась: «Это крысята, сыночек, крысята! Кушай на здоровье!» -- и сердито прошипела Папе-Филину: «Не может же Мышонок есть мышат!»      
     Иногда в Мамином клюве волнисто извивалось что-то длинное, и она гордо говорила: «Посмотри, малыш, какую сочную змею я поймала для тебя!» А однажды незнакомая бело-серая птица с острыми изогнутыми крыльями, залетев  с сильнейшим порывом ветра прямо на вершину их горы, нечаянно выронила свою добычу  -- а Мама-Сова, ловко подхватив её, принесла Мышонку. Это было что-то блестящее, плоское, резко и неприятно пахнущее – и почему-то мокрое… «Фу, какая гадость!» -- отпрянул совёнок. «Ешь рыбу!»-- строго велела Мама-Сова: «Она полезная! От неё растут!» Мышонок съел. Ничего не поделаешь – надо было расти.

                ***
     Их встреча была судьбой. Она поняла это сразу, взглянув в его отчаянно-нездешние глаза. Он ничего такого не понял. Он вообще не понимал, что и зачем делает здесь, среди чужого ему неба и чужих ему людей… Да и сама его жизнь, до предела заполненная какими-то событиями, встречами и делами, казалась чужой и ненужной. Ему, родившемуся у большой воды, невыносима была вся эта мелкая сухопутная суета, не имевшая никакого смысла и всё больше отдалявшая его от некогда заветной, почти уже преданной и забытой, но всё-таки тревожащей и щемящей мечты.
     Её жизнь обретала смысл. Совпадение было абсолютным. Тонкая невидимая настройка, мгновенно сработавшая в ней, когда они встретились глазами, похоже, существовала внутри неё изначально – и просто ждала свою волну… Она чувствовала его, как себя.
     Он не видел её глаз. Слышал только голос, непостижимым образом будивший его остывшее сердце. Среди опостылевшей и даже почти враждебной ему среды она была своя. Это было ново. И это было странно. Но он не видел её глаз. Потому что видел только своё сияющее бирюзовое море.

                ***
     Мышонок ужасно полюбил путешествовать. Он с каждым разом всё дальше и дальше уходил от дерева, в котором было его дупло – и с упоением рассматривал и клевал всякую всячину – листья, орешки, семена, кусочки опавшей коры, в которых прятались когда-то обожаемые ими с Толстячком вкуснющие белые личинки… Но он ещё не чувствовал себя настоящим охотником – всё это были лишь чудесные юные забавы, за которыми неотступно следили мудрые глаза Мамы-Совы. Она всё время опасалась пока что неведомых Мышонку хищных животных и каких-то громадных  птиц угрожающего вида, при одном приближении которых Мама-Сова сразу же прятала своего малыша в первое же подходящее укрытие – а он даже не успевал при этом испугаться и всё время задирал голову вверх, пытаясь увидеть тех, других летающих созданий, издающих странные и резкие гортанные вскрики, а иногда будто громко смеющихся над ним, маленьким и беспомощным!..
     Мышонку тоже очень хотелось взлететь, как они – но получалось пока плохо: только на невысокие ветки деревьев помогали ему взбираться его нежные и всё ещё слабые крылышки. И, уставая от своих походов, он возвращался к любимой своей ветке, где был теперь его дом, и где неизменно ждал его вкусный и свежий ужин.
     А когда в очередной раз скользкое и сильно пахнущее чем-то странным плоское существо оказалось в Мамином клюве, Мышонок всё-таки спросил: «А откуда она берётся, эта…рыба, Мам?» -- уж больно необычной казалась ему такая мокрая чешуйчатая  пища… «Её чайки приносят» -- ответила Мама-Сова. «Так вот как их зовут!» -- сообразил Мышонок, и радостно повторил про себя: «Чайки!..»
               
                ***
     Он уехал в одночасье, разрубив одним махом тугой запутанный клубок проблем, обязательств, обещаний и раскаяний… Он устал быть виноватым за то, что хотел стать собой, а потому твёрдо решил, что обязательно, чего бы это ему ни стоило, собою станет -- там, где ему не нужно будет проживать чужие бесполезные жизни, где вдохнёт он полной грудью сумасшедший запах свободы, где возьмёт он в руки  своё самое-самое любимое море -- и смоет им с себя всю шелуху и муть, оставшись чистым, безгрешным и будто рождённым заново!..  И вот тогда – был уверен он --  и начнётся его собственная настоящая жизнь!
               
                ***
     Чем старше становился Мышонок, тем тоньше слышал окружающие его звуки. Даже когда дупло закрывало его от большей части мира, он уже понимал, что там, за стволом его дерева, с той, нижней стороны, есть такой же лес. Выбравшись же из дупла и освоившись на небольшой своей территории, он с удивлением обнаружил, что за лесом есть нечто, чего Мышонок ни представить, ни объяснить себе пока что не мог – что-то мощное, тягучее и необъятное…
    Когда завывали штормовые ветра, и открытая вершина горы гудела и качалась всеми своими деревьями, часто не выдерживавшими напора стихии и падавшими плашмя, дрожа вырванными из земли корнями, Мышонок отчётливо слышал в свисте и грохоте ветра еще один, непонятный, грозный и раскатистый, но такой привлекавший его звук!.. И когда шторм повторился снова, Мышонок спросил у Мамы-Совы: « А что это так шумит там, внизу, далеко-далеко за лесом?..»  «Это море, сыночек!» -- ответила Мама-Сова: «Бескрайнее и бездонное море!»... «Какое красивое слово!» -- подумал Мышонок: «А я могу увидеть его, Мам?..»
     «Ты обязательно увидишь его, малыш – но только тогда, когда вырастешь!» -- ответила Мама-Сова. И Мышонок решил, что вырастет во что бы то ни стало, чтобы наконец самому увидеть, какое оно – МОРЕ…
               
                ***
     Для неё время остановилось. Оно продолжало лететь с бешеной скоростью, перенасыщенное её идеями, планами и проектами. Но для неё оно остановилось. Она не могла находиться наедине с той пустотой внутри, в которую, как в бездонную воронку, утекала её нынешняя осиротевшая жизнь. И бурная деятельность начиналась снова. Но это не помогало. Пустота уничтожала её. И тогда она купила билет на самолёт. Чтобы гигантская стальная птица отнесла её на своих распахнутых крыльях в город её желанной детской мечты, где обрёл свою свободу  тот, которого  она чувствовала, как себя.
     Они встретились, будто расстались вчера. Она коснулась его рукой. И он увидел её глаза. Глаза, которых он ждал всю свою жизнь.
               
                ***
     Мышонок неподвижно сидел в ветвях высокого раскидистого платана и чего-то ждал… Чего, он и сам не знал. Просто чувствовал, что что-то должно произойти. И это предчувствие волновало его -- и немного пугало.
Мышонок давно уже превратился во взрослую красивую птицу – но до сих пор не забыл своего детского прозвища: иногда ему казалось, что Мама-Сова всё ещё зовёт его с той плоской зелёной верхушки горы, где когда-то находилось их дупло. «Мышонок!.. Мышонок!..» -- слышалось ему… Но, увы – это была всего лишь память о тёплом, радостном и беззаботном птичьем его детстве…
     Темнота быстро захватывала южный город – и вот уже на большой Платановой аллее вдоль моря трудно стало различать силуэты людей, собак, домов, старой стены вдоль порта, и даже очертания родной зелёной горы чуть поодаль:  только громко шуршали сожжённые и сброшенные жарой листья под ногами случайных прохожих да едва мерцали кованые виньетки лавочек в рассеянном свете отдалённого кафе…
     И тут Мышонок увидел, как на тёмной аллее появились два ярко-белых пятна – два человека в белых одеждах приближались к стоявшей под его платаном лавочке… Мышонок смотрел на них, не мигая. Что-то странно заныло у него внутри… Он понял, что весь вечер ждал именно этих двоих.
     Женщина медленно опустилась на лавочку, держа мужчину за руку и привлекая его к себе. Тот сел с ней рядом, что-то негромко сказал -- и они прижались друг к другу головами… Мышонок замер… Несколько минут двое молча сидели рядом, потом мужчина вдруг отстранился, поднял руку – и крепко обнял женщину за плечи, коснувшись губами её губ… Женщина нежно ответила на объятие – но Мышонок уже ничего не видел: он инстинктивно вскинул правое крыло, будто желая обнять кого-то незримого рядом, прикрыл свои горящие, как фонарики, глаза – и впервые в жизни самозабвенно затоковал!..*
   Женщина тут же подняла голову – и стала внимательно всматриваться в густую широкую крону платана, тщетно пытаясь разглядеть в ней внезапно взорвавшую позднюю вечернюю тишину птицу… А Мышонок снова и снова продолжал настойчиво призывать своё будущее совиное счастье – и ветер откуда-то издалека уже приносил ему ответный призыв! Только теперь он окончательно понял, зачем появился однажды на свет – ради этой вот ВЕЛИКОЙ И ПРЕКРАСНОЙ ПЕСНИ БЕССМЕРТНОЙ ЛЮБВИ!
               
                ***
     …Когда она просыпается от неистовых криков свободно реющих за высоким окном восхитительных утренних чаек и гладит сонной рукой ещё тёплое пустое полотно простыни рядом с собою, хранящее такой родной запах, она знает наверняка: стоит только выйти на балкон – и можно увидеть глубокую чашу пологой лесистой горы, облака, уплывающие с её вершины вслед за темнотой, нестерпимо слепящее низкое солнце, бурно встающее над горизонтом – и шелестящее прибоем ласковое бирюзовое море… Она знает наверняка: в момент её медленного сладостного пробуждения Он уже будет стоять там, на берегу, вдыхая лёгкий влажный и солёный бриз и бесконечно наслаждаясь этим ни с чем не сравнимым зрелищем рождения нового рассвета…
    Они хотели этого всегда.

*Совы токуют, как и глухари.

Март 2018 г, Феодосия