Элегия

Уходят все
и тихо гасят свечи.
Я остаюсь один,
сажусь поближе к печи
и представляю
будто бы камин
угольев огненных
рассыпал предо мной рубины,
сверчок в углу
и колыханье паутины.
Покой деревни
дорог мне,
здесь лучше думать
в тишине,
жалеть о том,
чего уж нет,
не будет никогда,
при всём желанье,
считать
минуло сколько лет
со дня
последнего свиданья,
что было
так обыденно у нас:
сюда приехав
в третий раз
не удержался я от смеха,
тебя увидев,
вот потеха –
в мамином платке.
Ведь этот плат,
который
должен быть на голове,
спускался вниз,
до самых пят.
Та девочка…
Она звалась Анютой,
косички под платком –
 
два тоненькие прута,
и шея тонкая – ромашки стебелёк,
глаза её,
как в поле василёк,
и вся она
бесхитростна, проста…
Здесь жизнь начать бы
с чистого листа…
………………………

Подсвечник
бронзовой литою лапой
меня тревожит.
Какой-то
жуткою он связан
клятвой
и не может
раскрыть секрета
деревенского уюта.
Ах, где ты юность,
девочка Анюта?
………………………

Тогда зимою белой
по морозцу
принёс воды студёной
из колодца…
Искрился снег,
искрилось небо,
хозяйка в доме
караваи хлеба
уже на ломти разрезает
и каждый место занимает
традиционное своё,
и разговор заходит
про житье-бытьё,
про суету-сует,
о городе,
его неразберихе,
 
а тётя Маша, –
славная портниха,
к обеду
дочку нарядила в сарафан.
Потом
из-за стола
мы на диван
садимся не спеша.
Как хороша
вечерняя беседа
под тихий шелест
медленного снега!
Сидим одни
до месяца восхода,
когда природа
накрепко уснула,
прохладой
из сеней подуло,
спит тёмный лес
глубоким сном
за замороженным окном…
Уснул хозяин
и хозяйке
уже сон приснился не один,
а мы всё говорим,
и говорим…
…………………………..

Ах, как давно все это было…