Голос не уходит

Никакой резерв, голубушка, не резиновый.
Петь нельзя. Звучащую речь – дозировать. 
Медицина видит свои резоны.
Медицина категорична, настойчива и умна. 
Три октавы. Было. Из этого диапазона
остаётся вымученная одна.

Голос по чуть-чуть кромсается, урезается,
сверху, снизу, он из предмета зависти
стал предметом лечения. Он сохранился в записях,
я боюсь их слушать, когда одна.
Он теперь отдельно. И я отдельно, отделена.
Он меня когда-то очеловечил:
я сначала песенница, потом поэт…
Голос обнимает меня за плечи,
как туманный, смазанный силуэт... 

Обретает сладенький вкус микстуры.
Он не может – трели, триоли, фиоритуры,
мерные богатые интонации,
мягкие вибрации, душу рвущие кульминации… 
«Говорите мало. И тихо. А лучше вообще молчком». 
Сорванные связки как натёртые наждаком. 

Он такой был – солнечный и пылающий…
Он ложился – гибкая кисть на клавиши,
звуки были податливы и вкусны,      
с эдакой изюминкой, с кислинкой, с нервом,
он ложится – будто на землю снегом –
спи, моя хорошая, до весны…
Голос утешал: не забыла, не потеряла,
всё ещё получится, просто придёт пора… 
Он ложится маминым одеялом –
спи, моя хорошая, до утра…
Он ложится – той вдохновенной болью,
что волной мурашек пройдёт по коже…
Просится сравнение – как любовник,
да, и это, конечно, тоже… 
 
То не голос – рана болящая ножевая…
Он ещё кричит мне свои протесты,
он ещё ложится поверх на тексты,   
тексты разговаривают, оживают… 
Голос гибкий, бархатный, не залатанный,
не огрызок, оставшаяся культя,
выше-ниже – качели мои крылатые,
во второй октаве – летят без меня, летят…