местечковый конец света

притихшие улицы ветер дозором обходит,
кидая пивные бутылки о мёрзлый асфальт.
панельные клетки — шеренгой под стены завода,
где печи гудят, и надрывно скрипят жернова.
уездный район, серый, грязный, барачный, гриппозный.
кривые проулки, собаки, бетон и кирпич.

грустит за прилавком, сердясь на бальзаковский возраст,
привычно себе говоря: «ну еще потерпи»,
ларёчная императрикс  /сан по стати и крови/.
приходится ей в зябкий мрак под закат декабря,
призвав к дисциплине хтонических алкочудовищ,
им в чёрных пакетах протягивать сладкую дрянь.

и сумерки лезут под шарф дымом склизким и клейким,
с балкона девчонка заливисто мать материт,
и эхом гогочут подростки с заброшенной швейки,
под стон электрички вечерней зажглись фонари.

вдруг воем сирены разрезали горло немому,
замёрзшему городу, с криком всех труб заводских,
и смотрят вороны с верхушек раздетых черёмух,
как сажа на небе рисует последний эскиз.
как в постперестроечной, стылой, глухой белла ноче
бутон темноты распускается алым огнём,

и в город злых толп и не менее злых одиночек
приходит предсказанный Эддами час Рагнарёк.