Вернись

1.
Я словно был во сне, хотя не спал;
и долго падал в бездну, но не пал;
и странными казались лица тех,
с кем прежде я делил худой успех;
мои глаза прикрыты были, но
всё видел я; наверное, кино
так смотрит, между бытием и сном
живя, любой — равно невежда, сноб.

Я покидал привычные места;
когда-то в них о чём-то я мечтал;
любил кого-то; может, был любим;
пищал сурком запуганным, слепым;
зачем-то книги ставил к ряду ряд;
их прочитав, умнее стал навряд;
постылое житьё и служба тож;
край крепостных, бандитов и святош.

Я выпадал в пространство мер иных
дыханием встревоженной струны;
всё далее и тише, тоньше звук;
куда лечу? кого, зачем зову?
усталость позабывшая душа —
как на восходе лет моих — свежа;
журчит прозрачный вечности родник,
к нему на миг устами я приник.

И снова закрутило, понесло;
гребущему б не выронить весло!
волной не захлестнуло б утлый чёлн!
а более нет мысли ни о чём;
хотя не прав — в глубинах естества
я уношу проклятие родства
с тобой, победоносный человек,
заливший кровью, по'том этот век.

Мы детища одной большой семьи,
но разные пути твои, мои;
постылый жребий — вслед тебе ползти,
как хрупкий дух мне от него спасти?
как проскользнуть в игольное ушко?
как Бога отыскать, плетясь пешком?
как выжить под колёсами машин?
под сапогами алчущих мужчин?

Однажды выпадает лунный час —
сомнамбулы везение — для нас,
когда, идя по лезвию ножа,
срывается (не вниз — а вверх) душа;
когда надежно запертый мирок
теряет узников на краткий срок;
и кто привычным страхом не убит —
покинет ненавистный общепит.

Нет более ни дома, ни родных;
услышу ли когда еще про них?
простите, но я больше не могу
публично жить и мыслить на бегу,
зависеть от любого дурака,
кому чужая жизнь недорога,
и прятать сокровенное всегда,
чтоб не топтали нелюдей стада.

Печальное величие небес;
земли лишенный, вечно будет без
пристанища, кормушки и тюрьмы;
его глаза пустынные темны;
летящему вовне возврата нет —
узревшему иного солнца свет;
он всё забыл и будет позабыт;
ещё не умер, но уже убит.

Вы скажете: «Зачем перебегать
из мира в мир, себе и прочим лгать,
что всем здесь плохо, там — всё хорошо;
хоть кто-нибудь ТАМ что-нибудь нашёл?
а если и нашёл — принес сюда? —
чтоб здесь меж первых первым восседать;
живущие — живите без затей,
светло и просто, в сладкой суете.

Мы знаем эти пышные слова,
от них в бреду пылает голова,
и очи слепнут, уши глохнут от
их лживых, небываемых красот;
они нам утешение несут,
творя неправедный над миром суд;
но зло не в них, а в тех, кто говорит,
в ком откровенье дьявола горит».

Быть может. Но покинуть был я рад
сей жуткий бесконечный маскарад,
прикидывающийся раем ад,
где все иль поджигают, иль горят;
исчезнуть, провалиться в никуда,
подальше от Дамоклова кнута,
подальше от наград и от цепей,
поближе к обретённому себе.
2—7.3.83

2.
Вернись опять к себе, к своим делам,
в свой сирый дом, к поношенному платью,               
как прежде разрезая пополам
свой нищий хлеб; но не тому, кто плачет,
давая – а тому, кто свысока
твой жалостный удел и не приметит,
но не откажется от тощего куска,
учтённого заранее по смете.

Вернись к своим лысеющим друзьям,               
униженным, безропотно счастливым;
у них и у тебя – одна стезя,
единый свет с болезненным отливом,
убогий мир, умеющий страдать
и радоваться крохам обладанья,
не ведающий большего вреда,
чем ослепительная мука знанья.

Вернись промозглой осенью, и плач
природы – твои слёзы быстро смоет;
перелицуй себя, переиначь,
чтоб стыд не помешал брести с сумою
под грязным небом родины твоей,
где, кажется, тебя не ожидали –
что этим кошкам жалкий воробей? –
по жизни ковыляющий в печали.

Вернись; тобою плата внесена
за право быть одним из тех, кто видит,
как время выявляет письмена
зловещие на стенах – от убитых
идущие к потомкам палачей,
но их дано прочесть потомкам павших –
на миг забьётся сердце горячей,
чтоб через миг остынуть снова; страшно!

Вернись; и осмотри свои сады,
попробуй опознать их в запустенье,
на пни широколобые садись
среди могил загубленных растений;
и вспоминай: здесь яблоня была,
здесь улыбались груши ласке солнца;
теперь от пепла вся земля бела,
присыпано её калечье солью.

Вернись; работай, а верней – служи,
бумажной опивайся волокитой,               
себя корми приумноженьем лжи,
её назвавши истиной великой;
заслужишь благодарность – веселись! –
оценен златом труд твой золотарный;
спеши! – другие высоко взнеслись,
пока блуждал по безднам ты бездарно.

Вернись; и не страдай – ты не один
средь блудных сыновей, заполонивших
сей отчий дом;  не будешь ты судим
ни среди высших мира, ни средь низших,
поскольку серединною судьбой
ты – не отмечен, нет – но заклеймён лишь,
поскольку,  даже став самим собой,
не большего, чем прочие, ты стоишь.

Вернись! вернись! а лучше – подожди;
останься неприкаянным, калекой;
не втискивайся в эти падежи,
склоняющие душу на колени;
останься безработным соловьём
от воробьиного подальше хора,
не слышащим того, что мы поём,
надсаживая голос для глухого.

Вернись – к началу, к мысли, к пустоте,
к ещё непрораставшему желанью,
вернись в недоостывшую постель;
проспись! забудь! и не встречайся с нами;
не становись под камень, что Сизиф
к вершине лучезарной бойко тащит;
весь мир своим трудом перекосив,
сомнёт тебя он глыбою гудящей.

Вернись – уже отсюда, и скажи
себе, другим, случайным, неизвестным,
как тяжело страдать за миражи
земные, забывая о небесном;
как хочется очнуться и уйти,
из механизма выпасть  и вернуться
на брошенные толпами пути,
и за самим собой к земле нагнуться.
янв.1981

3.
Вернулся; ты считаешь понапрасну
меня — подслеповатым дураком;
сомненьем отравляя общий праздник,
ты забываешь: я уже другой;
никто меня не гнал кнутом оттуда —
я сам пришел служить и получать;
себя переиначить было трудно,
да надо — всё подвластно подлецам.

И мы летали, и летать умеем,
но всё растёт под боком, на земле;
чего искать? Пока — в своём уме я,
и обеспечить всем себя сумел;
жалею вас, извечные бродяги,
вам лучшего удела не найти;
я знаю: был и я таким, приятель,
и ноги стёр на эдаком пути.

Взгляни окрест, как пышно зеленеют
дарованные избранным сады —
то, отчего становишься ты злее —
тому, дружок, завидуешь ведь ты;
когда бы мог добыть себе такое,
и ты бы впрягся в лямку, потащил;
но чтоб хозяину-народу быть слугою
всевластным — у тебя не хватит сил.

Легко судить чужие достиженья;
что сам ты создал — божий мотылёк?
что знаешь ты? — всеведущий отшельник,
который от всего и всех далёк;
премудрые слова не насыщают,
дай людям хлеб — и богом нарекут;
пускай любовь толпы кратка, случайна —
но ничего её нет слаще тут.               

Я буду жить и буду полной мерой
заслуженные блага получать;
при жизни всё даруется примерным,
доносчикам умелым, палачам;
и если на меня и смотрят косо —
так страшно им в глаза мои взглянуть,
где беспросветной тишиной погоста
оканчивается их жалкий путь.

Всё понимаю, и со всем согласен,
и по приказу всё могу любить;
огонь любви в моей груди не гаснет;
готов обнять любого, и убить;
спеши же, друг, пока еще не поздно,
стать в ряд один с борцами за прогресс;
билеты продают еще на поезд;
будь в нём, а не под ним, надежды без.

Для ближнего ты жертвуешь всем личным;
ну что ж, и нам апостолы нужны;
меж Савлом и Иудой нет различий —
вот разве что различие мошны;
лихую власть лишь укрепят святые,
грешно жалеть белил для чёрных дел;
слепых пусть повергает ниц светильник,
чадя; да будут ревностны в узде.

О, этот мир безумных импотентов,
овец, волков, бессильных бунтарей!
смотреть со стороны на них — потеха,
но оказаться в стороне — умей;
не вздумать осушать сие болото,
затянет, в нем по горло будешь жить;
лягушкою — рождённый для полета —
ты станешь, остальное — миражи.

Очнись от утопического бреда,
беспёрыми крылами не маши,
Христом быть утомительно и вредно,
когда вокруг ни мысли, ни души;
пуста стезя, протоптанная к раю,
полны шоссе в чистилище и ад;
к чему страдать? живи легко, играя,
семье и своему дворцу будь рад.

Осталось так немного до разлуки
со мной, тебя жалеющим, со всем;
но ты молчишь, привычно неразумен,
когда-то друг, теперь же — лишь сосед;
ну что ж, пора за дело приниматься,
я долго слушал, долго говорил;
я не оратор — дел заплечных мастер;
таких, как ты, я многих…
убедил.
1981, 8—10.4.87